Площадь павших борцов
Шрифт:
Вот эта барышня, что я влюблен...
Голос поющей красавицы был для них прощальным салютом.
17. Второго фронта не будет
– Представь себе, - говорил Рузвельт сыну, - что мы, американцы, лишь запасные игроки, сидящие на скамье и наблюдающие за футбольным матчем. Когда наши форварды (русские, китайцы, англичане) выдохнутся, мы со свежими силами ринемся в игру, чтобы забить в ворота Гитлера решающий гол...
Сказано точно! Мало того, нацистская Германия - через франкистскую Испанию - регулярно закупала в Америке хлеб и маис, уголь и кокс, каучук и горючее.
– Подождем, пока германский вермахт не окажется в могиле, а Красная Армия - на операционном столе...
К Сталину и его приспешникам он не питал никаких симпатий, чего и не скрывал в своих мемуарах:
"Мы всегда ненавидели их безнравственный режим, и если бы германский цеп не нанес им удара, они равнодушно наблюдали бы, как нас уничтожают, и с радостью разделили бы с Гитлером нашу империю на Востоке".
Думаю, что Черчилль выпил лишку, когда 14 марта разразился оскорбительной для нас тирадой:
– Русские не являются человеческими существами. В шкале природы они стоят ниже орангутангов,
– это его слова!
Уверен, что самый последний русский дурак никогда бы не стал сравнивать англичан с обезьянами. В политике Черчилль следовал древнему завету своих предков - герцогов Мальборо; делая войну, помни, что тебе нужно после войны. В транскрипции XX века этот девиз звучал благороднее:
"Государство, которое растрачивает свои силы до полного истощения, делает несостоятельной свою собственную политику и ухудшает перспективы на будущее".
Черчилль не собирался истощать ни самого себя, ни тем более, свою метрополию. Он придерживался стратегии дальнего прицела. А потому все победы или поражения советского оружия воспринимал лишь в той степени, в какой они отражались на его политике.
Десять миллионов человек, одетых в военную форму, хорошо обеспеченных, занимали выжидательную позицию "с ружьем, прислоненным к ноге", а в глазах англичан генерал "Айк", как они называли Эйзенхауэра, выглядел странной фигурой. Пришелец из-за океана, в Англии он уже подчинил себе 336 генералов высшего ранга и даже позволял себе курить в присутствии капризного, как барышня, Монтгомери.
Наш посол И. М. Майский, хорошо изучивший Черчилля, считал, что премьер "был явно влюблен в Египет, в Аравию, в северный берег Африки... здесь было его сердце и его ум, а имена Тобрука или Эль-Аламейна говорили гораздо больше ему, чем имена Гавра или Лилля". Сталин, осведомленный о том, что англичане не собираются открывать второй фронт в Европе, писал Черчиллю: "Боюсь, что этот вопрос начинает принимать несерьезный характер..." Читая это послание, Черчилль был не совсем трезвехонек, а слова Сталина воспринял болезненно.
– Уж не значит ли это, что вы собираетесь оставить Англию в одиночестве?
– обратился он к Майскому о явной тревогой...
В ночь на 30 июля Майскому позвонили е просьбой - срочно приехать
"Оба выглядели утомленными, но возбужденными. Премьер был в одном из тех настроений, когда его остроумие начинает искриться добродушной иронией, и тогда он становится очень привлекательным.
– Вот, посмотрите, годится ли это куда-нибудь?..
Он ознакомил Майского с посланием Сталину, выражая желание встретиться с ним - в Астрахани или на Кавказе. 1 августа Черчилль собирался вылетать в Каир, и в этот же день был получен ответ Сталина, который соглашался на встречу в Москве "для совместного рассмотрения неотложных вопросов войны против Гитлера, угроза со стороны которого в отношении Англии, США и СССР теперь достигла особой силы...". Решительные успехи вермахта на подступах к Волге и Кавказу вызвали в Англии нервозную озабоченность (за сохранность империи):
– На Дону и Кубани русским не удержаться! Но что будет с нашими владениями на Ближнем и Среднем Востоке, если русские не устоят на Волге и на Кавказе?..
В дорогу до Москвы Черчилль брал немалую свиту: начальника генштаба Алана Брука, маршала авиации Теддера, из Индии был вызван генерал Арчибальд Уэйвелл - тот самый, что когда-то сражался с Роммелем в Ливии и который хорошо владел русским языком. В Каире их ждал личный представитель Рузвельта - Авелан Гарриман, обещавший Черчиллю не давать его в обиду, если кремлевский "дядюшка Джо" слишком разъярится. "Дядюшкой Джо" (иногда с прибавлением эпитета "сердитый") союзники называли Сталина. Садясь в самолет, Черчилль сказал, что Сталин не обрадуется отсутствию второго фронта в Европе?
– Мы на пути в Каноссу! Тащить на себе это известие до Москвы - все равно, что отвозить на Северный полюс глыбу льда.
Сейчас их политический престиж был вроде бы однозначен: за Сталиным крылась мрачная тень поражений под Керчью и Харьковом, сдача Севастополя и неудачи на юге страны, но Черчилль тоже "сидел в замазке" по самые уши его армия в Сингапуре, не в пример Севастополю, позорно капитулировала перед японцами и перед Роммелем в неприступном Тобруке. Так что партнеры по коалиции в военной игре имели как бы равные козыри.
Геббельс, узнав о визите Черчилля в Москву, дал указание прессе не придавать этому визиту никакого значения.
– Информируйте кратко, и этого пока достаточно...
В это время фельдмаршал Роммель жаловался Гитлеру на свою безмерную усталость - и - по слухам - собирался подлечиться в условиях горного санатория в Земмеринге, но в Каире уже учитывали его как сильного и талантливого противника. "Африканские качели" еще поскрипывали возле Эль-Аламейна. Роммель не имел сил и горючего, чтобы отодвинуть англичан к Нилу, а Окинлек не испытывал желания отшвырнуть Роммеля в пески Киренаики. Окинлека даже возмущало, если Роммель атаковал его в воскресенье: "Безбожник! Сегодня же нерабочий день..."