Площадь павших борцов
Шрифт:
– Простили вы это мне или нет?
– спрашивал он.
– Господь Бог вас простит, - ответил ему Сталин...
И. М. Майский писал в мемуарах, что этот банкет не мог исправить натянутости в переговорах:
"Расставание грозило произойти на ноте острой дисгармоний, если бы в самый последний момент Сталин не вспомнил о любви британского премьера к беседам в частном порядке".
Вечером 15 августа Черчилль навестил Сталина в Кремле, чтобы проститься с ним, между ними возникла беседа. Черчилль спрашивал - могут ли немцы захватить бакинские
– Мы их остановим, - отвечал Сталин.
– Правда, ходят слухи, будто в Турции собраны двадцать три дивизии для нападения на нас. Но мы и с ними расправимся...
Черчилль сказал, что Турция, пожалуй, останется в стороне от "большой драки", боясь ссориться с Англией.
Настала минута прощания, и Сталин в некотором замешательстве предложил:
– А почему бы нам не выпить по рюмочке?
Минуя множество коридоров и комнат, они через площадь Кремля, совсем безлюдного, прошли в квартиру Сталина, где рыжая девица (дочь Сталина), расцеловав отца, стала накрывать на стол, а ее папочка с большим усердием открывал бутылки.
– Не позвать ли и Молотова?
– предложил он.
– Думаю, он тоже от рюмочки не откажется...
За этой "рюмочкой" они и просидели с восьми вечера до глубокой ночи. Провожая гостя, Сталин просил его передать Рузвельту в дар от русского народа икру, балыки и белорыбицу, ну, и, конечно же, армянский коньяк. Черчилль передал заокеанскому союзнику только закуску, а все спиртное уничтожил сам, желая похмелиться после сталинской "рюмочки".
О переговорах в Москве он известил Рузвельта в таких выражениях:
"Теперь им (русским) известно самое худшее, и, выразив свой протест (в меморандуме), они теперь настроены совершенно дружелюбно, и это, несмотря на то, что сейчас они переживают тревожное и тяжелое время".
...Итак, второго фронта не будет, зато для армии Роммеля готовилась западня под Эль-Аламейном. Английский историк Реджинальд Томпсон писал, что решение Гитлера "во что бы то ни стало взять Сталинград спасло англичан от возможной катастрофы в Северной Африке...".
Дуайт Эйзенхауэр выражался еще откровеннее.
– Сопротивление русских обеспечивает нам свободу выбора места, времени и количества сил для наступления. Но будем честны: влияние наших войск в любом из углов Африки, будь то в Марокко или в Киренаике, никак не отразится на делах русского фронта, а если такое влияние и скажется, то результат его будет весьма ничтожен...
Может, потому в Англии и недолюбливали генерала "Айка"?
18. Противостояние
Черчилль еще только собирался в Каноссу, когда Гитлер предупредил Муссолини, что все разговоры о втором фронте в Европе не стоят и пфеннига.
"Считаю второй фронт нелепой затеей, - писал фюрер дуче.
– Однако поскольку решения в "демократических" странах принимаются большинством, а следовательно, диктуются невежеством, необходимо всегда считаться с возможностью того, что безумцы одержат верх и попытаются
Сталинград был уже недалек, немецкие разведчики иногда выходили к его пригородам и, вернувшись обратно, охотно делились своими миражными впечатлениями;
– Со стороны степи, словно со стороны океана, Сталинград чем-то напоминает Нью-Йорк... на горизонте видны очень высокие здания, не хватает, кажется, только статуи Свободы, возвещающей нас о прибытии в страну демократов!
Начиная с августа 6-ю армию навещали лекторы но национал-социалистическому воспитанию, внушавшие солдатам:
– Если мы проиграем эту войну, в Германию вы уже никогда не вернетесь. Русские загонят вас в Сибирь, где от вас даже могил не останется. Если же кому и повезет, то, вернувшись на родину, он Германии не узнает. Сталин и его союзники, занюханные евреями, превратят нашу страну в конгломерат отдельных княжеств, как это было до Бисмарка, и вместо граждан великой Германии вы все окажетесь бесправными рабами в клетках бывшего Шлезвига, Баварии, Мекленбурга и прочих... Германию раздерут на куски - это уж точно!
Близость цели войны - Сталинграда - воодушевляла солдат Паулюса, их манили мягкие кровати в квартирах города, где, по слухам, было полно фруктов, винограда и рыбы, они мечтали ежедневно купаться в Волге, вспоминая свои недавние "буль-буль" в тех реках, что встречались им на пути, и которые для русских служили последними рубежами их обороны?
– Не забыть, как я блаженствовал вечерами в реке Дон, но уже забыл, как называется эта станица.
– А я, парни, в паршивой речонке Сал утопил все белье со своими вшами. Вода в этой речушке теплая и противная.
– Хуже всего Аксай - вода в нем мутная и стоячая, как в болоте. Черт побери, скоро ли выберемся к Волге?
За годы войны многие немцы шаляй-валяй освоили обиходный русский язык и, бывало, орали в сторону наших окопов:
– Эй, Иван, давай перекурим! Скоро "буль-буль"...
Паулюс устал. Совсем почерневший от солнечного загара, он чувствовал себя неважно. Вечерело. Тихо попискивали степные суслики. В окне штабного "фольксвагена" виднелась знойная степь - бурьян да ковыль. Мимо прошли саперы, и каждый нес по две громадные дыни с бахчей соседнего колхоза. Невдалеке валялся убитый вол. "Молниеносная" девица в коротенькой белой юбочке закинула ногу на ногу, чтобы мужчины оценили ее ажурные чулки, облегавшие сочные колени.
– Я хочу видеть лейтенанта Штрахвица, - сказал Паулюс, отводя глаза. Будьте любезны вызвать его по связи.
– Это четырнадцатый танковый корпус Виттерсгейма? Сейчас свяжусь с ним, но батальон Штрахвица на месте ли?..
Артур Шмидт, поигрывая своим "чертиком", не сводил вожделенных глаз с пухлых колен девицы.
– Зачем вам эта старина Штрахвиц?
– спросил он Паулюса.
– Он тот самый человек, который еще в августе четырнадцатого года выходил со своей кавалерией в предместья Парижа, а теперь Штрахвиц первым в моей армии увидит Волгу...