По эту сторону стаи
Шрифт:
– Вы просто не смогли поверить, что другой человек может быть так груб, - мягко проговаривает он.
– Не смогли смириться с унижением и с этого момента выстроили вокруг себя целый мир, вспомнив сказки о Неблагом Дворе. В этом нет ничего страшного, просто сработал механизм самозащиты. Хозяйку вы стали представлять кем-то вроде... ммм... злой мачехи Белоснежки. Вы не могли изменить обстоятельства - и потому решили сделать реальность менее... реальной.
– Мне кажется, тогда бы я придумала хорошую сказку, - робко предполагает Долорес.
–
– Всё не так просто, Долорес, - неохотно говорит Чейз. В конце концов, он всего лишь психоаналитик, а не психиатр. И очень, очень не хочется её разочаровывать, но...
– Сейчас, когда всё позади, вы не можете проверить, всё ли так, как вы говорите, потому что попросту не знаете ничего, кроме имён. В Британии сотни Энн и Китти. Их могли просто уволить - а вы вообразили очередную страшилку.
Да, Долорес уже известно, что страх - это наркотик, и сейчас он скажет ей об этом снова. Чейз уверен, что она заставила себя бояться - чтобы подчиняться, не испытывая унижения. А в чём уверена она сама, Долорес не знает. Ни в чём.
"Не работали вы в баре, мистер, - с сарказмом думает она.
– И вас не хватали за задницу перебравшие клиенты".
– Вас всегда звали Долорес?
– вдруг спрашивает он.
– Немного непривычно в сочетании с ирландской фамилией.
– Нет, - снова растерявшись, мямлит она.
– Это второе имя... Мама придумала...
– Но вы были не против того, чтобы забыть о первом имени? Ведь Долорес и тот человек, что был до того, как появилась Долорес - это две разные личности.
– Нет, - тупо отвечает она, не понимая, причём тут то, как её зовут, или звали.
– Была не против.
– Видите, - Чейз делает очередной вывод.
– Вы согласились с тем, чтобы казаться кем-то другим, пусть и не совсем по своей воле.
Она молчит, переваривая сказанное. Эти умозаключения так туманны...
– Не говоря уже о том, что под Нью-Кастлом, да и во всей Британской Империи нет поместья с названием Близзард-Холл, - очень не хочется её разочаровывать, но приходится. Что поделать, люди склонны уходить в мир иллюзий.
– Поговорим об этом в следующий раз?
– Пожалуй, - неохотно соглашается Долорес.
– В среду? Скажем, в пять вечера?
– он называет первое попавшееся время, делая вид, что сверяется с органайзером. Больше она не придёт. Не тот случай. Точнее, не те деньги.
– Хорошо, - едва выговаривает Долорес и берёт с кушетки свою сумку.
Конечно, не придёт.
Есть ещё минимум пара способов потратить ту же сумму с куда большим толком.
Долорес долго голосует на шоссе, ведущем от Нью-Кастла на север. Если ей не изменяет память, именно по нему они со Сьюзен ехали на облезлом грузовичке старика-шотландца. Шоссе как шоссе - но тогда это была дорога обратно. Дорога, которой, по сути, не существовало.
Её рука успевает устать, когда, наконец, останавливается длинная фура и вот
– Вот здесь, здесь, стойте!
– она выскакивает из высокой кабины, как ошпаренная, едва не забыв сумку.
– До свидания!
– Долорес всё-таки догадывается обернуться и помахать рукой усатому дальнобойщику.
Тот качает головой, но нажимает на газ. Странная девчонка: бледная, глаза блестят. Не больно-то правильно оставлять её посередь полей; ни деревни рядом, ни заправки. Однако время - деньги: он включает радио и вжимает педаль газа в пол.
Долорес идёт по лесу. Ориентируясь по солнцу, которое было тогда совсем другим, по деревьям, тогда облетевшим и засыпанным снегом. Идёт просто в ту самую сторону, не ориентируясь никак. Точнее, идёт - это сильно сказано.
Долорес бредёт по лесу, запинаясь на каждой кочке. Наконец, не выдерживает, садится на траву и достаёт пачку сигарет. Когда-то давно и где-то не здесь она не курила - как будущий медик. Но это не в счёт. Долорес не двинется дальше, пока не выкурит одну... две... или сколько там сигарет. Зачем она это делает? И что она делает вообще? Сидит Бог знает где, посреди леса, смотрит, как муравей ползёт по ноге и как солнечный луч светит сквозь листву... Было? Не было? Было что? Луч солнца вдруг падает на куст, и Долорес видит, что это ежевика. Ведь она любит ежевику, Создатель, так любит ежевику и варенье из ежевики - тем более что двадцать девятое сентября ещё только впереди. Долорес знает, что в этот день низвергнутый дьявол грохнулся прямиком на ежевичный куст, и с тех пор со зла плюёт на ягоды именно в день Святого Михаила. Но до него ещё далеко, стоит середина лета. Почему бы не собрать ежевики, раз уж она всё равно здесь, - думает Долорес. Так. Стоп. Она всё равно здесь. Где - здесь? Здесь, рядом с местом, где существует выражение "Создатель" и, кажется, существует много что ещё. А ежевика...
А ежевика, и муравей, и всё прочее - это те штуки, что будут водить её кругами и так и не дадут приблизиться к поместью. Опека владетеля.
"Ну уж нет, дудки!" - думает Долорес, решительно стряхивает ягоды в траву и идёт дальше.
Дальше хуже. Дальше есть сетчатый забор, украшенный табличкой "Не пересекать. Частное владение" - и страх, страх, страх. Страх, переходящий в панический ужас. "Радуйся, Мария, благодати полная, Господь с тобою..." - она читает молитву, но на середине сбивается, хотя молитва совсем простенькая - и начинает заново, раз за разом.
Долорес не обращает внимания на кошмарные видения, она до жути боится увидеть дом. Боится - и одновременно хочет, словно её тянет туда магнитом. Хочет убедиться, что с её головой всё в порядке, что права она, а не доктор Чейз и не куча других докторов, которые непременно ожидают её в будущем, если так или иначе не положить этому конец.
Если там окажется дом, Долорес побежит прочь, что было силы.
Или нет.
Не побежит.