По эту сторону стаи

Войцеховская Ядвига

– Я тебя знаю?
– Долорес замечает, что брови над этими глазами хмурятся. Странно, ведь это же и впрямь смешно: она сейчас, верно, похожа на лягушку.

– Меня зовут Долорес, - с готовностью сообщает она, ведь он желает знать её имя.
– Долорес О`Греди.

Она уже хочет сказать, как звали её отца, и где находится его ферма. Да что там, она рассказала бы даже то, с какими оценками окончила школу и какого цвета на ней бельё.

– Я тебя знаю, - подтверждает он.

И с чего Долорес взяла, что дождь - это не очень-то хорошо?

Дождь - это просто замечательно, особенно когда тебя знают. Всё будет прекрасно, надо только взять его за руку.

И рука - вот она, рядом. Ведь это так легко.

Её собственная рука, оказывается, такая крошечная в его лапище. Массивные перстни причиняют боль.

Массивные старинные перстни, которые ужасно неудобно вытирать быстро краснеющим платком.

Опека пропустит её. Теперь не сможет не пропустить.

– Идём, - велит милорд Уолден и, не мешкая, начинает подниматься по склону, не выпуская её пальцев. Долорес, спотыкаясь, вприпрыжку бежит за ним и на ходу словно просыпается.

Она хотела найти ответ на вопрос. Что ж, кажется, она нашла больше, чем просто ответ.

Глава 3

Так, подскакивая, словно воробей, Долорес на буксире минует арку входа. "Там, в гнезде, уснул ли гусь... И лиса задремлет пусть..." - цепенея от страха, начинает долдонить она, но тут же прикусывает язык и замолкает. Да и что может помочь человеку, облазившему пол-Шотландии и влипшему в очередную Очень Нехорошую Историю?

На первом этаже темно, ни огонька, но Долорес замечает, что сквозное зеркало разбито вдребезги; осколки торчат по краям рамы, как акульи зубы. По левую руку от входа темнеет провал, там лестница вниз, это Долорес знает лучше, чем "Отче наш". Милорд Уолден делает шаг в ту сторону, и она дёргается с такой силой, что чуть не вывихивает плечо.

– Нет!
– "Нет-нет-нет", - вторит эхо, улетая куда-то ввысь и отскакивая от закопченных сводов.

– Боишься?
– он хмыкает. Смешно, да уж, куда там. Долорес сжимается, ожидая немедленного возмездия - просто потому, что ничего другого она уже не ждёт. Вариантов всего лишь два: смерть быстрая и смерть медленная.
– Ну, бойся дальше.

Они поднимаются выше, и милорд Уолден вталкивает её в какую-то комнату, больше похожую на тюремную камеру, если бы не огромный давно остывший очаг. Ну, что ж, всё не так уж плохо, это хотя бы не подвал.

Долорес даже про себя не в силах назвать его "Макрайан", только "милорд Уолден". "Ну, нет, хватит, теперь я буду... хорошо, я попробую звать его Макрайан", - решительно думает она, совершенно не уверенная в том, что её решимости хватит надолго. Но, чёрт подери, может она хотя бы попробовать? Ответ найден, смерть тоже никуда не денется, рано или поздно. Оказывается, страх смерти гораздо слабее желания обрести ответ.

– Проклятые горы, - говорит он, извлекая из недр своего одеяния початую бутылку, и делает добрый глоток.
– Холод и чёртовы люди, куда ни

плюнь.

Макрайан действительно кажется огромным, столько на нём одежды. Сначала Долорес думает, что на нём килт, но тут же понимает, что это грязное одеяло в клеточку, вон и оборванная бахрома свисает по краю; под этим импровизированным килтом надеты меховые штаны, а сверху шуба. Макрайан похож на выворотень - пень с корнями, облепленный комьями глины, который выдран из земли ураганом.

– Чёртовы люди, - угрожающе повторяет он, глядя на неё.

Снаружи лето, но Долорес уже начинает понимать, что мир снаружи и этот каменный мешок - две большие разницы.

– Обязательно любезничать с собаками именно на моей горе?
– мрачно спрашивает он.

– Это был волк, - говорит Долорес, всё ещё трясясь. И непонятно, от чего больше: от встречи с волком или с милордом Уолденом.

– А я говорю, собака, - он повышает голос.
– Последнего волка в Британии пристрелили триста лет назад.

– В-волк, - Долорес твердит своё, просто чтобы не молчать.

– Пей!
– велит он, и бутылка оказывается у неё в руках.

Шотландский виски в бутылке, заляпанной так, что стекло кажется матовым. Долорес понимает, что, если она всего лишь поднесёт эту бутылку ко рту, её немедленно стошнит. Она не смогла бы сделать и глотка ключевой воды оттуда же, откуда только что пил он.

– Не надо, - брезгливо говорит она.

– Пей, сказал!
– Макрайан рявкает так, что из дымохода с шумом падает пласт сажи.

– Не...
– начинает она... и встречается с ним взглядом.

Виски обжигает горло, но зато становится тепло. Как хорошо. Как в полдень, солнечный, жёлтый, такой же, как жидкость за грязным стеклом. Всё будет просто превосходно, ведь он так сказал.

– Где госпожа?
– спрашивает Макрайан.

Долорес не знает, где госпожа. Она сама хотела бы это знать. Ведь хотела же, правда? Делать ровно то, что велено, не больше и не меньше, день за днём, и хорошо знать своё место. Она что-то говорит, точнее, всё, что знает и даже то, что еле помнит... Исчезнувшая опека владетеля, внезапно открывшиеся ворота и мокрое шоссе, женщина в кофейне, изменившаяся за три года, почти неузнаваемая - и узнанная Долорес только по выжженному на плече зигзагу... развалины под Нью-Кастлом, никому не нужные, мёртвые, но кем-то защищённые снова... Ведь ему непременно надо знать, что с хозяйкой, и она расскажет... расскажет...

Наконец, Макрайан отворачивается и Долорес приходит в себя. В голове гудит, в животе образовался комок, и вот он начинает подниматься вверх и уже подкатывает к горлу. Она еле успевает отбежать в угол, и там её выворачивает наизнанку.

– Близзард следовало научить тебя пить, - говорит Макрайан, равнодушно созерцая заблёванный пол.
– Ты что, испанка?

– Нет, - Долорес едва может выдавить это короткое слово. Ей кажется, что, произнеси она ещё хотя бы букву - и всё начнётся по новой.