По городам и весям: путешествия в природу
Шрифт:
Читатель вправе спросить: быть может, потребности в кедровой древесине столь велики, что наша экономика не может сегодня обойтись без таких жертв? Посмотрим. В 1980 году в Томской области заготовили 1 миллион 400 тысяч кубометров кедровой древесины, но лишь незначительная ее часть — всего 100 тысяч кубометров — пошла на карандаши, то есть использована там, где кедровую древесину нельзя было заменить никакой другой, А главным древесным богатством распорядились так: 80 тысяч кубометров пошло на телеграфные столбы и тару, 150 тысяч — на рудничную стойку, 170 тысяч — на шпалы, 600 тысяч — на пиловочник и, наконец, 250 тысяч кубометров кедровой древесины — на дрова! А ведь сплошь вырубленные массивы, на месте которых сейчас
Всего же сейчас заготавливается 7,1 миллиона кубометров кедровой древесины, и только эта малая дробь — 0,1 миллиона — идет по специальному назначению, на единственную в Сибири карандашную фабрику, а семь миллионов бесхозяйственно расходуется там, где с успехом может быть применена древесина сосны, ели, пихты, лиственницы, березы и осины.
Поневоле вспоминаются давние времена и отношение к кедру наших предков. Изумительные припоселковые кедровники, выхоленные поколениями крестьян, стояли вокруг многих сибирских и уральских деревень. В них не разрешалось разводить костров, пасти скотину, за ранний шишкобой предусматривалось строгое наказание; это была общественная собственность. Да и дикие кедровники берегли от порубок, о чем сохранились интересные документы.
Двести лет назад русские промышленники Демидовы открывали на Урале новые рудники и металлургические заводы, строили рабочие поселки и казенные помещения. Тогда там всюду стояли нетронутые леса. И вот в одном из договоров с хозяевами мастеровые обязывались:
«Рубить нам оные деревья, кроме кедров».
А вот давнее распоряжение тобольской губернской канцелярии:
«Матерого кедровника для мелких своих бездельных корыстей, кроме суще законных надобностей и нужд, отнюдь не опустошали и не рубили, а потребные с тех кедров орешки собирали, а не порубали бы не только всего кедра, но и сучья берегли…»
Недавно возраст рубки кедра был поднят до 201 года, но это полумера, потому что двухсотлетний кедрач достигает наибольшей продуктивности. Сейчас в ряде районов Сибири берутся под охрану оставшиеся припоселковые кедровники, вводятся кое-где прогрессивные способы рубок, однако по-прежнему самые доступные массивы вырубаются, эксплуатационная (на древесину) их площадь не уменьшается, и разбазариванию народного добра пока не видно конца.
И ничего нельзя сделать? Можно! Кемеровские лесники, например, полностью отказались от рубок кедра, наладили семенное дело, за две последние пятилетки покрыли молодыми кедровыми саженцами более пятидесяти тысяч гектаров вырубок и пустырей, еще больше намечают облесить лесных земель в текущей пятилетке. А несколько лет назад я выступил с предложением организовать первый в Сибири большой современный механизированный лесопитомник, который мог бы дешево, в производственных условиях выращивать многие миллионы саженцев в год. За это дело тоже взялись мои земляки-кемеровцы, и самый крупный в стране Яшкинский лесной питомник уже выдает первую продукцию. Ученые Томского университета предложили начать работу по созданию в области новых кедросадов. В добрый час! У сибиряков за плечами почти трехвековой опыт культивации таких садов; перед войной, в детстве, я видел их под Томском еще живыми, и они мне иногда снятся…
1962–1982
Светлое око Сибири
Не
Снова дорога.
Ангарск, в котором живет будущее.
Наводнения и беспризорное добро.
Давно я собирался поездить и полетать вокруг Байкала, где никогда раньше не бывал. Ну хорошо, а куда именно брать билет? Ведь одна Иркутская область так просторна, что Франция вместе с Англией, пожалуй, могут поместиться в ней. И неспроста прибайкальцам будто бы не хватило новых слов для географических названий, почему тут свои Брянск и Кяхта, своя Ока, что будет много поболе российской, и даже свой собственный остров Сахалин.
И вот я снова в Сибири От аэродрома пришлось полдня добираться в автобусе до города, и я был рад, что не вдруг попал в гостиницу с ее неживым бытом, а первые часы на иркутской земле провел в обществе, которое я не выбирал, и что оно оказалось приятным своей пестротой и простотой.
Ехали серьезные люди с портфелями, гражданские летчики, курортницы, студенты, мужчины и женщины с детьми и деревянными чемоданами. Это чепуха, что сибиряки молчаливы и замкнуты. Иной раз в московском автобусе такая звенит зловещая тишина, что кажется, будто все эти хорошие граждане едут судиться друг с другом. Мои же спутники быстро перезнакомились, смеялись доброжелательно и оживленно разговаривали. Было приятно и покойно слушать этот гомон.
Автобус подкидывало все чаще и все шибче, пока дорога совсем не кончилась. Объезд. Водитель отчаянно, чуть ли не вплавь, двигал по черной грязи, она тяжело и мягко хлюпала под колесами. Мы пересекали широкую сырую равнину, обрамленную невысокими горами, — кое-где виднелись засосанные грязью грузовики.
— Так и будут загорать, бедняги. Хоть бы трактор им подбросили!
— Это полумера. Не надо было допускать наводнений.
— Как не допустишь — стихия!
— Интересно, где вы работаете?
— А что?
— Да так. Очень охотно на стихию валите…
Автобус остановился. Мост впереди был разрушен.
Какая же сила могла повалить эти колонны, осадить бетонные пролеты? Неужто вон тот жиденький ручеек, что тихо сочится под изуродованным мостом?
Перешли ручей по временному настилу, за нами осторожно прокрался пустой автобус.
Наконец въехали в Ангарск.
Об этом городе писали много. Хвалили его планировку, архитектуру, удобства… Краем уха я слушал разговоры моих спутников о том, что ангарцы хорошо одеваются, что на улицах нет милиционеров и хулиганов, что в здешних кинотеатрах не знают контролеров и безбилетников, а сам жадно вглядывался в просторные площади, в колонны и шпили зданий, в широкие окна жилых домов.
Везде чисто, ангарцы не сорят на улицах, — видно, очень любят и уважают свой город. Тут и пыли-то неоткуда взяться — земли не видно, она покрыта густой зарослью цветов, трав либо кустарников, причем кусты не подстригаются на заграничный лад, и все растет в силу своего природного естества.
А вот это уж совсем здорово: нет заборов! Входи, пожалуйста, в любой сквер или цветник — все твое!
Я не в принципе против заборов, и не везде надо было их снимать. Позднее я узнал, что, поддавшись поветрию, в Иркутске кто-то распорядился убрать старинный, художественного литья «забор» вдоль ангарской набережной и, конечно, все испортил. А представьте себе Кремль без его «забора» — зубчатой стены! Так что не всякое лыко в строку… Но в Ангарске заборы воистину не нужны.