По городам и весям: путешествия в природу
Шрифт:
— Не согласен, — гнул свое Печкин. — Мы, рабочие, должны выполнять. Нам нужны точные указания и палка, а начальство обязано такое указание дать и потом размахивать палкой.
Его разбили в пух и прах, но Коля не сдавался:
— Рабочий ведь работает из-за денег! Что он делает — это не так важно. Деньги все решают, деньги! Заплати ему побольше — он тебе Бардам сроет.
И снова на него все обрушились. Потребовали ответа на вопрос, почему он на сенокосе становится за слабым косцом, быстро догоняет его и садится отдыхать.
— А я в эту траву не верю! — сказал Коля.
— Надо брать прокос товарища, а не демагогию
— Не верю я в эту траву, — повторил Коля.
— Так зимой же придется лошадей забивать!
— Вот и хорошо — мясо будет. Трава эта — пшик. Вот я бревно положу в сруб и знаю, что оно сто лет пользу давать будет…
Опять буря. А Коля стоял, освещенный пламенем костра, и улыбался, несказанно довольный тем, что ему удалось разжечь этот спор, во время которого ребята еще лучше поняли друг друга и еще раз задумались над тем, зачем они здесь. И о Коле Печкине забыли, когда начали говорить о том, что вставать надо еще раньше, чтобы не косить в жару, что литовки плохие, что следует разделиться на группы и брать отдельные елани. И вот все обсудили и все спланировали и собрались уже поздней ночью попеть песни — снова подал голос спрятавшийся в тень Коля Печкин:
— Сейчас споем, конечно, но я хочу сказать о себе. Кто-то тут предложил мне сматываться, если я не согласен с принципами. Куда я от Генки Спирюшина и Витьки Игнатенко поеду? Людей лучше, чем в Кедрограде, нигде нету, и меня отсюда трактором не вытащишь… А с принципами, если кто меня не понял, я согласен…
Потом заговорили о комсомольских делах, и вдруг выяснилось, что комсорга у них с самой весны нет. Единогласно решили — утвердить Геннадия Спирюшина. Коля Печкин сказал:
— Я, правда, беспартийный, но мое мнение — тоже Генку. А почему? Когда мы лесину поднимаем, он лезет под комель. А то был у нас в армии комсорг — все норовил лучшую портянку себе…
Дорога к озеру. Телецкое. Снова мечты.
Новый «робинзон». Подвиг в горах.
Назавтра я выехал в Иогач, к Телецкому озеру. Провожавший меня Женя Титов просил:
— Напишите, чтобы приехали к нам сильные ребята, а не такие, что хотят себя проверить, сильные они или нет… Когда будет проект готов?
— Скоро.
Ждем… Ну, я попрощаюсь, — Женя протянул мне руку. — С этой дороги никуда не сворачивайте. За перевалом она пойдет вниз, вдоль реки. Тут всего сорок километров.
— Брoдить много?
— Тридцать один раз. Сам считал. Но сейчас там везде курице по колено. Прощайте.
Перевал оказался не слишком тяжелым, но перед седловиной начался проливной дождь. Грязная, каменистая тропа, к которой здесь я постепенно привыкал, полого пошла вниз, стала перебегать с одного берега небольшой речушки на другой. По склонам пошли вырубки, такие же страшные, как в Ивановом логу, потоки дождя размывали на них землю до глины, и вода в речонке была желтой. А дождь все сыпал и лил, каким-то образом проник сквозь мой непромокаемый плащ. Хорошо бы сюда легкий водолазный костюм!..
Медведей я не боялся. Может быть, потому, что в Обого их сырые шкуры распялены на всех стенах — там этих зверей давят в петлях. Кроме того, в тайге я был не один. На перевале встретил вздымщиков. Они заканчивали в этих местах подсочку, уступая леса
Мысленно я был уже на Телецком озере. Долго я готовился к встрече с ним и боялся этой встречи, потому что результатом слишком больших ожиданий часто бывает разочарование.
И вот оно. Вечерело, воздух был сырым и мутным, открывшаяся мне белесая гладь озера ничего не отражала. Темный, неприютный поселок обступали невысокие горы, затянутые в зыбкий туман. Единственное, что привлекало на озере, — его манящая даль. Я разыскал дом, что арендуют здесь кедроградцы, и вдруг увидел в махонькой комнатушке… Виталия Парфенова. Он, оказывается, поехал проверять Телецкое лесничество и смотреть озеро — ведь все западное его побережье входило в территорию нового хозяйства.
Утром мы выехали на моторной лодке «вверх». Вот и середина озера. Я совсем освоился на воде, но озера пока не видел — смотрел только вперед, в ту самую манящую дальнюю даль.
Но вот я медленно огляделся вокруг и увидел его. Спокойные, глубокие воды были со всех сторон окружены зелеными горами. Своими хребтами горы необычайно четко и контрастно обрывали со всех сторон голубое небо. Вода, горы и небо — вот все, что я увидел, но этого было достаточно, чтобы сердце похолодело от восторга. В сочетании красок и величин сквозили такая простота, свежесть и спокойствие, что глаз не хотел никакой усложненности, никаких подробностей, ничего другого; озеро казалось тем уголком земли, которого тебе не хватало всю жизнь.
Наваждение медленно отходило, я снова стал слышать. К тарахтению мотора добавилось тяжкое хлопанье волн, нам навстречу дула «верховка» — сильный, направленный, как в аэродинамической трубе, ветер, который так перебалтывает зимой воду в южной части озера, что, несмотря на морозы, не дает ей затянуться льдом.
Берега озера круты, много отвесных, неприступных стен. Слои известняков лежат вкривь и вкось, а иногда стоят вертикально и острыми ножами спускаются в воду. Кой-где виднеются небольшие гроты и пещерки, ворота, каменные круглые лбы, о которые, искрясь, разбиваются зеленые волны. А перед поселком Яйло пошли отвесные скалы из белого мрамора. Тут его миллионы тонн, и со временем, конечно, эти горы сломают на украшение сибирских городов. Канатными дорогами можно очень дешево спускать мрамор прямо в баржи. Мы с Виталием отломили на память по кусочку мрамора и помечтали о том, что неплохо бы облицевать будущий Кедроград белоснежной мраморной плиткой…
А на самом юге озера ждала встреча с необычным человеком, о котором я давно уже наслышался всяких россказней.
…Это чрезвычайное событие произошло на озере в 1926 году. Среди лютой зимы пробрался к истокам Бии русский юноша. От Бийска он на попутных подводах, а где и пешком преодолел триста километров и сейчас рвался куда-то дальше. Он был очень странным, этот парень, — сторонился людей, когда заговаривали с ним, не отвечал. Документы его были в порядке. Пришельца звали Николаем Смирновым. На официальные вопросы он нехотя сказал, что пробрался сюда из Томска.