Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 10. Кніга 1

Быкаў Васіль

Собственно роман — это именно несколько немногих месяцев, отмеченных тревогой, ожиданием колчаковского наступления, подготовкой к его отражению. В нем почти сплошь действует крестьянская масса и ее революционные руководители, которые средства к достижению бесспорной и всем очевидной цели, к сожалению, понимают различно».

Стар. 239. У той час, як для Мешчаракова рэвалюцыйная барацьба вызначаецца галоўным чынам формулай за (за ўладу Саветаў), дык Брусянкова яна куды болей вабіць сваёй другой часткай — супраць (супраць контррэвалюцыі), тут ён адчувае сябе болей упэўнена і праяўляецца больш поўна. — У машынапісе далей ідзе: «В понимании Мещерякова революция — средство установления новой, более справедливой жизни, для Брусенкова

же она в значительной степени самоцель, подходящий момент для достижения крепкой самоличной власти. „Революцию совершали все, на восстание шли все, но власти сделать никто из вас не смог. Ни один! Революционную власть — ее надо делать уметь и успеть“. Брусенков с завидной увренностью полагает, что он-то власть делать умеет, и он ее делает. Беда лишь в том, что делает он ее сообразно собственному, весьма кустарному представлению о власти, определяющей доминантой которой для Брусенкова является не столько созидание, сколько разрушение и подавление.

Понятно, что в таких условиях бок о бок работать этим двум столь различным по своим характерам людям непросто, и если Мещеряков при его огромной популярности в армии воздерживается от решительных мер, на которые его многократно провоцирует Брусенков, то опять же в силу его демократичности и человеческой терпимости».

Стар. 239. Залыгін умее пачуць і перадаць на сваіх старонках і гнеўны гул рэвалюцыйнага натоўпу, і ціхі спакутаваны голас жанчыны, якая асуджана марнець ад страху за жыццё малых дзяцей. — У машынапісе далей ідзе: «С одинаковой убедительностью автор выписывает в романе характер партизанского комиссара Петровича и покрестьянски расчетливого маряшихинского вожака Петра Петровича Глухова, этот сложнейший и в социальном смысле чрезвычайно наполенный образ. Полифония „Соленой Пади“ поистине поразительна. Удивительно, что площадный гул революционных мас, заполняющий почтив все главы романа, нисколько не заглушает одиночных голосов многочисленных его персонажей от эпизодического Власихина Якова до главного — Мещерякова. При столь густой заселенности романной площади всем его поселенцам находится свое место и возможность для наибольшего их самопроявления. Романист в данном случае уподобляется дирижеру большого оркестра, который уверенно руководит всеми инструментами, не оставляя без внимания ни малейшей фальшивой ноты даже в самой хорошей игре.

А игра была всякая, играли зачастую без нот, при всем старании дирижеров и исполнителей не все получалось, как надо».

Стар. 240. Найвялікшая ломка ў сельскай гаспадарцы, калі спрадвечная сялянская краіна Расія абагульняла свае дробныя малазямельныя гаспадаркі і прыступала да будаўніцтва загадкавага ў сваёй невядомасці калектыўнага жыцця, — гэта стала тэмай аповесці «На Іртышы». — У машынапісе: «Происходила величайшая ломка в сельском хозяйстве, вековая крестьянская страна Россия обобщала свои измельченные малоземельем хозяйства и приступала к устройству неведомой, загадочной и пугающей коллективной жизни».

Стар. 240. Гэты апошні — родны брат Брусянкова, над якім у рашучы момант не аказалася Мешчаракова, які некалі пры першым сваім паяўленні ў Салёнай Падзі вызваліў з-пад расстрэлу Власіхіна… — У машынапісе далей ідзе: «В Крутых Луках, к сожалению, партизанского Главкома уже не было, со времени событий в Соленой Пади прошли годы, обстановка в стране изменилась, настало время других героев.

Но некоторые из прежних остались.

Именно в силу того, что общественный климат благоприятствовал одним и не очень способствовал другим человеческим типам, победа в Крутых Луках осталась за председателем тройки Корякиным».

Стар. 240. Менавіта яна праз шмат гадоў і прымусіла пісьменнікагуманіста расказаць нам аб гэтай забытай драме, якой бы сумнай або выключнай яна ні была. — У машынапісе далей ідзе: «Высокая человечность литературных героев неотделима от человеческих же качеств их автора. Уж так заведено в искусстве, что литературные персонажи —

родные создания автора, который при самых благих намерениях не в состоянии создать нечто такое, чем не обладает сам. Конечно, в известной степени художник — лицедей, актер, владеющий способностью перевоплощаться в различные образы, но тем не менее остается бесспорным, что человек ничтожный, пустой, обладай он самыми изощренными способностями этого перевоплощения, не в состоянии вызвать к жизни характеры правдивые и сколько-нибудь значительные.

Уроки исторического опыта, извлекаемые из лучших произведений Залыгина, с должной настойчивостью убеждают, что великие дела в жизни народа должны делаться чистыми руками людей с незапятнанной совестью, какими являлись истинные революционеры. Трудность же тех давних лет состояла в том, что революция, являясь делом миллионов, привлекала множество различных голов и различных рук, и в тех случаях, когда в ней действовала плохо организованная стихия, становились неизбежными всяческие искривления и перегибы».

Стар. 241. І вось пісьменнік іх рэалізуе ў новай раманнай ёмкасці, амаль цалкам запоўніўшы яе вобразам Ірыны Віктараўны Мансуравай. — У машынапісе далей ідзе з новага абзаца: «Случилось так, что то ли в силу читательской „привычности“ к прежним проблемам С. Залыгина, то ли от простого непонимания, этот последний его роман воспринят некоторой частью критиков чуть ли не как ординарная любовная история, каприз стареющей женщины, женский адюльтер».

Стар. 241. …у лёсе жанчыны змянілася многае… — У машынапісе далей ідзе: «отпала причина скитаться в душных стогах, спасая жизнь ребятишек, как скиталась мещеряковская Дора, исчезла надобность отдавать свою жизнь на благо мировой революции, как ее жаждала отдать Тася Черненко».

Стар. 242. Ва ўсякім выпадку відавочна, што праблематыка яго ўжо сама па сабе здольна навесці на спрэчкі, і такія спрэчкі, як вядома, ужо ўзнікалі. Я дапускаю, што да рамана можна паставіцца па-іншаму, прачытаць яго інакш, але ж наватарскі твор заўжды спрэчны. — У машынапісе: «Во всяком случае очевидно, что проблематика его оказалась несколько неожиданной для широкого круга читателей, что уже само по себе способно возбудить споры. Но ведь произведение новаторское всегда спорно».

Стар. 243. Наўрад ці хто адважыцца аспрэчваць зараз той факт, што наша літаратура прыкметна ўзбагацілася выдатнымі старонкамі, якія выйшлі з-пад пяра таленавітага майстра Сяргея Залыгіна. — У машынапісе гэтаму сказу папярэднічае наступны: «Безусловно, можно по-разному относиться к этому и другим произведениям Залыгина, можно любить одни и оставаться равнодушным к другим».

Стар. 243. Талент таму і талент, што, прыглядваючыся да жыцця, бачыць у ім далей і чуе больш, чым многія іншыя, і таму павучальныя нават яго яўныя, а тым больш уяўныя недахопы. — У машынапісе адсутнічае, замест гэтага сказа ідзе: «Теперь уже ясно видать, что некоторые из важнейших этапов нашей истории были бы недоосознаны, недовыяснены и, может быть, недопоняты, если бы на них не пал свет с его суровых и прекрасных страниц». Далей у машынапісе ідзе: «Так не следует ли больше доверять таланту, который потому и талант, что, приглядываясь к жизни, видит в ней дальше и слышит больше, нежели многие другие, и что он значителен даже в своих явных или кажущихся недостатках, могущих, как это нередко случается, по прошествии времени оказаться достоинствами.

Но это, последнее, уже не имеет прямого отношения к предмету нашего разговора. В данном случае несомненно, что мы имеем дело с книгами яркого и признанного мастера, великолепного знатока жизни, ее честного и неутомимого исследователя». Але гэты фрагмент быў выкраслены, побач злева Быкавым пазначана: «Со слов: — и до конца опустить».

Стар. 243. Для Сяргея Залыгіна гэты год юбілейны. Яму спаўняецца шэсцьдзесят, што можна лічыць узростам творчай сталасці. — У машынапісе адсутнічае.