Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9
Шрифт:
— Руссо феномено. Парадоксо. Удивително, — горячо говорит Джулия.
Иван, сплюнув стебелек, перебивает:
— Что ж тут удивительного: борьба. Надо же было вон такую мощь накопить, для обороны, для армии.
— О, Армата Россо побеждаль! — восторженно соглашается Джулия.
— Ну вот. Видишь, силища какая — Россия! А после войны если эту силу на хозяйство пустить — ого!
— Джулия мнёго слышал Россия. Россия само болшой справьядливост. Джулия за этой мысли от фатэр, ла падре, отэц убегаль. Рома отэц деляй вернисаж — юбилей фирма. Биль мнёго гост, биль офицер СД. Официр биль Россия, официр говори: Россия плёхо,
— Ну какой я герой! Просто солдат.
— Нон просто сольдат. Руссо сольдат герой. Само смело. Само сильно. Само… Само… — воодушевленно говорит она, стараясь подыскать русские слова. Ми видаль ваш герой лягер. Ми слышаль ваш герой на Остфронт. Ми думаль ваш Россия само сильно, само справьядливо.
— Она и есть самая справедливая, — замечает Иван. — Я вот на тракториста выучился, и бесплатно. А учителей сколько стало. Из тех же мужиков.
Пауза. Джулия задумывается.
— Ничего, — улыбнувшись, говорит Иван. — Главное — вот этого душегуба бы одолеть — Гитлера.
— Я, я. Так.
Нахмуренные до сих пор брови ее изламываются, и в глазах впервые после размолвки появляются веселые смешинки.
— Удивительно, руссо, — говорит она. — Руссо неправилно, феноменално. Джулия всегда любит неправилно, феноменално.
С затаенной улыбкой на губах она ласково гладит его ногу, потом голый бок. Иван смущенно съеживается, ощущая щекотливое прикосновение ее ласковых рук. Вдруг она наклоняется и целует его синий шрам на боку. Он вздрагивает, вскидывает руку, чтобы защититься, но она ловит эту руку, прижимает ее к земле и в каком-то безудержном порыве начинает целовать его шрамы: осколочный в плече, пулевой — выше локтя, от штыка в боку, осторожно касается губами повязки выше колена. Иван щурится, сжимается, а она все целует.
Отдаваясь какой-то непреодолимой власти ее, Иван вдруг приподнимается на локте, второй рукой обхватывает девушку наискось через плечо и, закрыв глаза, неуверенно касается губами ее разомлевших трепетных губ.
Потом сразу же откидывается спиной в траву, разметывает руки, не сразу решаясь открыть прижмуренных глаз. А когда раскрывает их, в солнечном ореоле растрепанных волос видит склоненное ее лицо и полуоткрытый, сияющий, белозубый рот.
В первую секунду она будто обмирает, хочет сказать что-то и не находит для того слов, глаза ее широко округляются и сразу же в них появляется бездна разнообразных чувств — и испуг, и радость, и вдруг вспыхнувшая нежность к нему. Преодолевая смущение, она падает ему на грудь, обхватывает его за шею, и с ее уст слетает в ласковом шепоте:
— Иванио!.. Амика!..
Распростершись на земле, Иван гладит и гладит ее узенькую, нагретую солнцем спину. Джулия, облегшись на его грудь, трется щекой о его рассеченное осколком плечо. Губы ее, не переставая, шепчут что-то непонятное, иноязычное. Вверху пьяно колеблется высокое небо, качается земля. У самого его лица горячо тлеют два больших черных угля широко
Что-то недосказанное, второстепенное, все время державшее их на расстоянии друг от друга, было преодолено, пережито счастливо и почти внезапно. Среди дремучей первозданности гор в одном шаге от смерти родилось неизведанное, таинственное и властное, оно жило, жаждало, пугало и звало…
У Ивана нет сил противостоять этому зову, и он снова нащупывает губами влажную подвижность ее рта, ощущает твердость зубов, он привлекает ее и обмирает.
Становится тихо-тихо, и в этой тишине величественно, как из небытия в вечность, льется, клокочет горный поток.
А земля все качается, кружится небо. Сквозь полураскрытые веки он близко-близко видит нежную округлость ее щеки, горячей розовостью сияет подсвеченная сзади тонкая раковина ее уха. Невольно он тянется к маленькой мочке и нащупывает ее зубами. Джулия взвизгивает в упругом трепете, ее руки быстро сползают на его лопатки…
Он обхватывает девушку, и земля с небом меняются местами.
Где-то совсем близко, будто в глубинных недрах земли, гудит, рвется шальной поток. Как рыба, недолго бьется девушка в его руках, на устах ее рождаются и умирают слова. Только они уже не имеют значения.
Земные недра, и горы, и могучие гимны всех потоков земли, согласно притихнув, благословляют великое таинство жизни.
Вечереет. Солнце уже скрылось за потускневшими зубцами гор. Погруженный в густеющий мрак, бедно, почти неуютно выглядит луг. Даль густо обволакивается туманом, сумеречная дымка подмывает далекие сизые хребты. Медвежий хребет, потеряв лесное подножие, будто подтаявший, плавает в сером туманном море.
Иван вдруг прохватывается из сна, вскидывает голову — нет, Джулия рядом. Она лежит ничком, уронив повернутую на бок голову на вытянутую в траве руку, и спит. Полураскрытые губы ее тихо шевелятся во сне. Брови слегка вздрагивают. Сонная, она преисполнена нежности и доброты.
Иван поворачивается на бок и садится, оглядываясь.
Кто бы мог подумать, что эта девчонка за два дня станет для него тем, чем не стала ни одна из своих соотечественниц — пленит его душу в такое, казалось бы, самое неподходящее для этого время? Разве он мог предвидеть, что во время четвертого побега, спасаясь от гибели, так неожиданно встретит первую свою любовь? Как все запуталось, перемешалось на этом свете, неизвестно только, кто перемешал это — бог или люди?
Надо бы идти, но она спит так покойно и сладко, что он не решается нарушить этот ее сон. Он начинает вглядываться в ее лицо, стараясь постичь тайну этой загадочной девичьей души. По ее рукаву ползет божья коровка, он снимает ее. Потом осторожно поправляет на ее шее перекрученную тесемку с крестиком. Опять вглядывается в ее чернобровое красивое лицо.
Надо бы идти, но он отводит от ее головы низко нависшие бутоны маков и сам тесно пристраивается к ее боку.
Снова будит его уже Джулия. Наверное, от холода она, завозившись, прижимается к его спине, обхватывает его одной рукой и шепчет незнакомке, чужие, но теперь очень понятные ему слова. Он обнимает ее, и губы их смыкаются.