По обе стороны горизонта

Аванесов Генрих Аронович

Друзья встречаются вновь

Генерал уединился с Гостем в шикарных апартаментах, обставленных с традиционной советской роскошью: дубовая мебель, хрусталь, ковры. На столе опять стоял коньяк, а закуски сплошь состояли из продукции нашего завода: несколько сортов икры и рыба в соленом, маринованном, копченом, вареном и жареном виде.

Гость похваливал закуски:

– С этими рыбозаводами ты очень дальновидно поступил. Я тогда, много лет назад, не думал, что ты такое масштабное дело раскрутишь. Прибыль идет очень солидная и при мизерных затратах в банках зарубежных оседает, на чьих-то счетах копится, – он внимательно посмотрел при этих словах на Генерала, но тот невозмутимо жевал бутерброд с хорошим кусочком рыбки.

– Впрочем, я не об этом приехал с тобой говорить. Годы идут. Скоро мы с тобой в тираж выйдем. Хочу я под конец что-то полезное для страны сделать. Она, конечно,

потом и не вспомнит об этом, но да это уж ее дело. Ты знаешь, с начала пятидесятых я все время внутренней обстановкой в стране занимался. Безобразий знаю, сколько хочешь. Почти на всех наших партийных и советских руководителей такой компромат имею, что всех их посадить хоть завтра можно. Единицы честные, но они во власти всегда временные. Или перековываются, или их оттуда вытуривают. Но на них мне, честно говоря, глубоко наплевать. Не стал бы я из-за них свою жизнь на кон ставить. Беда в другом. Во всех областях экономики развивается застой. Нет прогресса, нет роста производительности труда. Растет только одно – наше отставание от Запада. И с каждым годом все больше и больше. Причина тому одна. Экономика – это наука. Ее нельзя подстраивать под политику, а мы все этим занимаемся, и я в том числе. Двадцать лет всех тех, кто такую крамолу высказывал, сажал и пересаживал. Пора ответ держать. Напишу напоследок записку в ЦК. Пусть полюбуются. Каждому члену ЦК и кандидату тоже вручу. Кому лично, кому нарочными. Пожалуй, и членам правительства тоже. Пусть все знают, что в стране творится. Жалко ее все-таки. Сегодня ясно, как день, она и двадцати лет не продержится – развалится на почве экономики.

– Но, ведь ты знаешь, чем это кончится, – сказал Генерал.

– Конечно, знаю, – ответил Гость. При Сталине бы врагом народа объявили. При Хрущеве, скорее всего, в дурдом бы запихнули. А теперь, при Брежневе, думаю, похоронят с воинскими почестями, чтобы сор из избы не выносить. Но у каждого, кто придет на эти похороны, будет моя записка. С цифрами и фактами, не отвертишься. Припрячут, конечно, но бояться будут, особенно сам Брежнев. А вдруг за его спиной сговорятся, да и скинут. Потом где-нибудь моя записка всплывет. Капля камень точит. Давай-ка выпьем, пока есть такая возможность, не исключено, что она у нас с тобой последняя.

Они выпили, и Гость, пристально глядя в глаза Генералу, спросил:

– Ну, что не заложишь меня?

Спокойно выдержав его взгляд, Генерал твердо ответил:

– Нет. Готов пойти на это дело с тобой.

– Нет, этого, как раз, не надо. Групповщину пришьют. Толку от этого никакого.

Гость встал и заходил по комнате.

– Ты лучше уйди вовремя, чтобы оттуда, из-за кордона посмотреть, что будет. Мне, конечно, рассказать не сможешь, – он невесело усмехнулся, – но, кто знает, может, и ты найдешь способ еще одну каплю капнуть. Опубликуешь мою записку там. Вот шума-то будет. Но это только потом, когда похоронят, не раньше.

Гость снова сел и заговорил так, как будто все уже было решено:

– Даю тебе восемь месяцев и ни дня больше. Готовь коридор, уводи своих людей и уходи сам. Сделай так, чтобы никто не мог усомниться в твоей гибели. Ты мастер этого дела. Я в тебе уверен. На всякий случай больше встречаться не будем. Прощай.

На этот раз они встали и крепко пожали друг другу руки, после чего Гость ушел, не оглядываясь. Генерал остался один.

Дьявол показывает зубы

Не прошло и трех дней с момента отъезда Генерала, как в части появились два молодых лейтенанта, которые представились нам, как преподаватели иностранных языков. Мы встретили их радушно, но занятия стали игнорировать. Они бились с нами как могли недели две. Видимо, они доложили Генералу о нашем самоуправстве. Мы уже были готовы к взбучке, но Генерал рассудил по-другому. Вместо того чтобы нас ругать, он прислал к нам теперь четырех преподавателей, но женского пола и, при том, весьма привлекательных. Они победили нас. Сменяя друг друга сначала за преподавательским столом, а потом в наших постелях, они за несколько месяцев научили нас бегло говорить на английском и испанском языках. Обстановка для работы сложилась невыносимая. Ею теперь мы могли заниматься только урывками. Но, как ни странно, именно в этот момент к нам пришел настоящий успех. Ни о чем не споря и ничего не обсуждая, я снова стал подопытным кроликом. Запрограммированные молекулы вошли в мое тело и начали свое дело. Мы никому об этом ничего не сказали, а работу на время прекратили полностью.

Почти три недели ничего со мной не происходило. Это давало основания начать подумывать о неудаче, что было вполне ожидаемо и не должно было сильно огорчить нас. Мы продолжали интенсивно заниматься языком, почувствовав к этому даже

некоторый вкус, и считали, что у нас уже есть успехи в этой области, так как могли бегло объясниться на любые бытовые темы. Ночные общения с преподавательским составом пополнили наш лексикон словами и выражениями, вряд ли входящими в учебные программы. Даже в постели дамы категорически отказывались говорить с нами по-русски. Короче, им удалось вытащить нас из скорлупы, в которой мы пребывали в последние годы, и мы смотрели на мир другими глазами.

Однажды, идя по территории части, я услышал сигнал точного времени. Невольно посмотрев на часы, я вдруг понял, что звук этот родился не где-нибудь, а у меня в голове. Замерев на месте, я принялся прислушиваться к себе. Услышал обрывок музыки, потом голос диктора, читавшего последние известия. Голоса и музыка сменяли и перебивали друг друга, как это всем нам приходилось не раз слышать при настройке радиоприемника. Звуки роились в голове, забивая собственные мысли, не давали сосредоточиться. Хотелось выключить назойливый приемник, но нигде не было такой простой и такой необходимой мне сейчас ручки. Я с трудом добрел до дома и прилег на кровать. О том, чтобы делать что-то или идти куда-либо, не могло быть и речи. Мой мозг тонул в неисчерпаемом потоке звуков, которые стали сливаться в моем восприятии в совершенно неразличимый и все нарастающий гул. В это время ко мне заглянул Серега, обеспокоенный моим отсутствием на занятиях. Я показал ему рукой на голову, и он понял, что со мной происходит что-то необычное. Он сразу догадался, что надо делать. Он сбегал в лабораторию и принес оттуда мелкую и тонкую металлическую сетку, которую растянул над кроватью. Звуки сразу ослабли, но не пропали вовсе. Теперь они стали более управляемыми. Всю ночь я боролся с ними, а Серега надоедал мне вопросами, касавшимися моих ощущений. Я понимал, что это важно для дела, но отвечать было очень трудно. Хотелось отвечать не голосом, а как-то совсем по-другому, но я чувствовал, что это другое, которое уже появилось во мне, не будет услышано и понято. Борясь с приемником и мучаясь от бессонницы, я, наконец, понял, как мне можно помочь. Сетка нужна мне не на кровати, а прямо на голове. Знаками попросил у Сереги карандаш и очень коряво нарисовал голову, а на ней шапку. Серега понял и через несколько минут надел мне на голову некое сооружение, которому мог бы позавидовать любой кутюрье. Ткань – наволочка – сочеталась с металлической сеткой. Звуки исчезли полностью, и я в изнеможении заснул.

Через несколько часов я проснулся, чувствуя себя вполне прилично. Металло-тряпочная шапка прочно держалась на голове, надежно защищая меня от эфира, но сковывала движения. Я встал, подошел к шкафу и, пошарив в нем, нашел шапку-ушанку. Оторвал у нее подкладку и засунул под нее сетку. Снял с себя Серегино сооружение, при этом вал звуков снова обрушился на меня, но быстро надетая на голову ушанка, сразу остановила его. Пришел Серега, и мы начали обсуждать, как научиться пользоваться новым органом чувств, не подвергая себя избыточному риску. Решили, постепенно уменьшая размеры сетки, спрятанной в шапке, соответственно увеличивать доступ радиоволн к моей персоне. Из дома я вышел в шапке-ушанке с опущенными ушками. Осень еще только начиналась, и на меня посматривали с интересом, но, слава Богу, в России никого нельзя поразить видом человека в шапке-ушанке в любое время года.

Так я и стал ходить в шапке-ушанке, постепенно уменьшая в ней площадь сетки и привыкая управлять возникшим у меня в голове радиоприемником. От ночных уроков на время пришлось отказаться, так как принимать дам в постели, не снимая шапки-ушанки, мне казалось не очень удобным. Но процесс обучения шел быстро. Скоро я уже мог при желании выключить приемник без помощи сетки или настроить его на нужную мне волну. Мы проделали такую же операцию над Серегой и теперь с нетерпением и во всеоружии ждали, когда начнет работать его приемник. Это произошло вскоре, и его обучение пользованию им прошло гораздо менее болезненно, чем мое. Жизнь возвращалась в прежнее русло и казалась нам простой и очень интересной. Добившись результата, мы практически полностью забросили лабораторию, предоставив ей и ее сотрудникам жить своей жизнью.

Буквально через неделю после того, как Серега освоился со своим приемником, мы сделали новое открытие, которое ошеломило нас. В этот день я замешкался с какими-то своими делами, и Серега отправился в столовую один. Собравшись, наконец, я выглянул в окно. Из него хорошо была видна входная дверь в столовую, к которой он приблизился уже почти вплотную.

– Меня бы подождал, – сказал я мысленно, как мне казалось самому себе, но адресуясь к нему.

Тут я заметил, что Серега занервничал, вращая головой, как бы в поисках источника голоса.