По правилам и без
Шрифт:
И все равно, что будет потом. Главное, что есть Он.
Глава 16. Полоса белая, полоса черная
— И какого черта ты тут забыла?
Вопрос, по сути своей, был глупым. Что ученица может забыть в классе перед уроком? Вчерашний день, блин, сижу и высматриваю!
Так бы я ответила любому. Любому другому, а не раздраженному Диме Воронцову.
— Со мной уже все в порядке, — абсолютно игнорируя тот факт, что наш разговор вызывает живейший интерес одноклассников, спокойно ответила я. Только не нашла в себе смелости посмотреть Диме в глаза — и так под этим взглядом чувствовала себя нашкодившим ребенком. —
— А я могу договориться с Аленой, чтобы она отправила тебя домой, а еще лучше — в больницу, — все с тем же раздражением ответил мне парень. — Серьезно, Рыжая, следи ты за собой. Парацетамол выпила, температуру сбила, и все, думаешь, выздоровела? Тебе же не пять лет…
— Именно что не пять, — резко возразила я. — И поэтому я не могу из-за какой-то несчастной простуды пропустить сразу две контрольных.
— О Боги, будто это самое важное! — возвел очи горе Дима.
Вообще-то, тут я слукавила: во-первых, для меня лично пропуск контрольных по алгебре и физике ничем не грозил, но вот оставлять без поддержки свой временами любимый (за исключением некоторых личностей) класс не хотелось; забавно, конечно, потом было бы слушать их оценки, редко у кого дотягивающие даже до достаточного уровня, но все равно жалко. Хотя, это было совсем не причиной: так, отговоркой. И тут-то появлялось «во-вторых» и «в-третьих». В-третьих, мне не хотелось оставаться дома одной; не знаю почему, но это даже немного пугало: одна, в пустой квартире, с температурой, больным горлом и насморком, обреченная смотреть какие-то фильмы вместо того, чтобы… Отсюда и вытекало то самое «во-вторых», которое все же стояло на первом месте: я хотела увидеть Диму. Безумно хотела, пусть для этого придется мужественно делать вид, что со мной все в порядке, терпеть его раздраженные нравоучения — он же обо мне, дуре, заботится. Просто ради того, чтобы смотреть на него вот так, как сейчас, я бы отдала многое. Наверно, даже слишком многое.
А еще, честно, я бы отдала многое, чтобы заткнуть навеки эту «красотку» Рогожину, распоясавшуюся из-за отсутствия своего дорогого Писарева.
— До тебя, что, только дошло? — со смешком спросила у Димы она. И как так оказалось, что эта красавица сидит на соседнем ряду, и всего лишь на одну парту ближе? За что меня боги не любят-то? — Она же за своими уроками ничего не видит. Или у тебя такой извращенный вкус стал? Нравятся ботанички-заучки?
Наверно, у меня все-таки температура. Или Дима на меня слишком плохо влияет.
И, как назло, как раз в тот момент, когда моя ладонь с характерным шлепком соприкоснулась с щекой Рогожиной, в класс вошла Виктория Владимировна.
— Воронцов, а ты тут что забыл? — словно игнорируя настоящее происшествие, грозно посмотрела она на чуть ошалевшего Диму. — А ну, марш на урок, нечего мне атмосферу в классе перед контрольной нагонять!
Парню ничего не оставалось, кроме как послушаться. Только напоследок он все же успел одарить меня весьма красноречивым взглядом. Разговор не просто не закончен, а будет продолжен с новой силой.
— Рита, Маша, пойдемте со мной, — тут же продолжила раздавать наставления директриса. — А вы все, — это она уже к весьма ошалевшему классу, — сидите тихо. У вас есть пять минут, чтобы подготовиться к контрольной.
Нам с Рогожиной ничего не оставалось, кроме как последовать за женщиной; но, вот странно, не в ее кабинет, а всего лишь в коридор, к окну.
— Надо же, опять Одинцов опаздывает, — задумчиво проговорила Виктория Владимировна, а потом только обернулась к нам. — У вас было время придумать объяснение, но все же я хочу
— У этой сумасшедшей спрашивайте, — огрызнулась Рогожина, одарив меня презрительным взглядом. — Это она руки распускает.
— И у нее спрошу, и у тебя, — спокойно ответила на агрессивный выпад директриса. — Девочки, я знаю вас двоих достаточно хорошо, так что можете не пытаться увиливать. Рита, ты ведь не из тех, кто сразу же дерется. Влияет на тебя кто-то, что ли? Уж не Воронцов ли?
Отвечать я не стала — да этого и не требовалось.
— А ты, Маша, — женщина перевела взгляд на Рогожину, — сколько раз я просила тебя следить за тем, что говоришь, и не оскорблять людей? Вот и получила… Не хочу знать, что ты такого сказала…
— Правду я сказала.
— Не перебивай! Повторяюсь, не хочу этого знать. И оставлять после уроков не буду, — и, прежде чем мы с Машей на удивление синхронно облегченно вздохнули, — на этот раз. Но если еще раз произойдет что-то подобное, вы обе так просто не отделаетесь. И еще, Рита… Если увижу, что даешь кому-то списывать — и тебе, и тому человеку двойки поставлю, не задумываясь.
Вот теперь-то можно было облегченно вздохнуть. Все обошлось малой кровью, и даже класс в преддверии контрольной не стал раздувать из произошедшего великую трагикомедию на пять актов, как они любят это делать. Предупреждение директрисы — даже оба — было чистой формальностью, так что ни за обязательное списывание с моей тетради, ни за пощечину языкатой Рогожиной я наказание не понесла. Зато как весело было наблюдать, как по этому модельному личику расползается едва заметный, но все же синяк. Так ей и надо, если честно, и я ни капли не жалею о том, что сделала.
И большая часть моего 11-М, похоже, тоже: на перемене, стоило только нашей красотке выйти, меня как следует подбодрили и даже похвалили за смелость, мол, давно пора было ее заткнуть. Эх, была бы сегодня в школе Катя… но она уехала куда-то с родителями. Поэтому защитить меня от праведного гнева человека с громким прозвищем Князь было некому.
— И все-таки, что ты творишь? — для верности утащив меня подальше от чужих глаз и ушей, спросил Дима. Я уселась на подоконник, бесцеремонно отодвинув горшок с геранью, и все-таки ответила:
— То, что считаю нужным. Давно пора, — и никакого смиренного раскаяния в голосе. Ответ был неверным: во всяком случае, как иначе объяснить то, что парень тихо чертыхнулся, резко повернулся ко мне и уперся руками в подоконник по обе стороны от меня?
— Она, конечно, заслужила, не спорю, но ты ведь не такая — не распускаешь руки, стоит кому-то что-то сказать.
— Это твоя прерогатива? — склонив голову набок, уточнила я, за что тут же получила в ответ красноречивый взгляд, который можно было расшифровать по-разному. — К тому же, ты же сам должен знать, она слов не понимает.
— Это не причина. Это нормально для меня, Сани, Игоря, да даже для вашего Лемешева…
— А для меня, значит, нет? — непонятно почему вспылила я. — Вот такая вот я ненормальная, смирись.
— Да не это я имел ввиду, — вздохнул Дима. — Просто ты должна знать — на каждое действие может возникнуть противодействие. Особенно если действие столь радикальное и направленное на… кого-то вроде Рогожиной, в общем, — ему было трудно это объяснить, как трудно объяснить ребенку прописные истины, легко объяснимые лишь с возрастом, если этот ребенок одним «потому что это так» не ограничивается. Собственно, то, что парень объяснял мне, и было «прописным» — для того мира, в котором привык вертеться он. А я даже не задумывалась о том, что за подправленное личико Рогожиной кто-то так же может «подправить» его мне.