По правилам и без
Шрифт:
— А я думал, что у вас любовь, — с издевкой произнес мужчина, но телефон возвращать не спешил. — Так, кто тут у нас… «Папочка»? Интересно, а он знает, о чем ты беседовала с сыном его бывшего работодателя? — он внимательно посмотрел на меня, а потом довольной улыбнулся: — По глазам вижу, знает. Спросим его?
В этот раз гудков было три. А после — обеспокоенный голос и спокойный ответ:
— Нет, это не Рита. Но она бы очень хотела увидеть своего дорогого папочку, да и я тоже, — и снова неразборчивые, но резкие слова, искаженные не слишком-то хорошей связью. — Не стоит
Папа пришел через двадцать минут. Но эти двадцать минут…
Первым делом, нажав на сброс, Шекспир вытащил из моего мобильника батарею. А потом, как ни в чем не бывало, попросил проявить дружелюбие и напоить гостя чаем. Причем попросил так, что сразу стало ясно: неповиновение будет наказываться, жестоко наказываться. К тому же, оставаться с этим человеком в одной комнате было выше моих сил, поэтому, бросив на него уничижительный взгляд, я все же направилась на кухню. Медленно — заторможено — налила воду в чайник, поставила его на плиту. Достала чашки, в одну положила пакетик с чаем — подумав, добавила еще два, а в другую — тоже три, только ложки кофе.
Ему — чтобы подавился, гад, а себе — потому что всегда так делала. Плохо? Крепкий кофе и громкая музыка. Только сегодня придется обойтись без музыки.
— Саботажничаешь? — усмехнулся Шекспир, совершенно спокойно убирая из чашки два лишних пакетика. Я совсем не заметила, когда он вошел, поэтому едва не уронила чайник, как раз закипевший. — Будь осторожнее.
Ага, будешь тут осторожнее, как же!..
— Сахар класть? — угрюмо спросила я, наконец, поставив многострадальный чайник на место. Аромат кофе тут же наполнил кухню.
— Не стоит, — покачал головой мужчина так буднично, словно был всего лишь другом мамы, а не преступником, угрожающим целой семье. А потом вдруг взял меня за запястье, развернул к себе. — Рита, не стоит меня бояться. Я не сделаю ничего плохого ни тебе, ни, тем более, твоей маме. Она замечательная, ты и без меня это знаешь. И будь моя воля… просто расскажи все, и это все прекратится. Никто больше не побеспокоит ни тебя, ни Лену, все закончится. Просто расскажи мне все, что знаешь про семью Воронцовых.
Это было заманчиво. Это было чертовски заманчиво — просто рассказать то, что я знаю, эту незначительную часть правды, и наконец-то освободиться от всего того, что отравляло жизнь последний месяц, перестать бояться за себя и свою семью каждый день, наконец-то оказаться в безопасности, подальше от вражды преступников.
Меньше пяти минут, и все будет как прежде?..
Не будет. Никогда все не будет, как прежде, никогда жизнь моя не вернется в прошедшую осень, когда не было всего того, что вдруг стало неотъемлемой частью существования.
Будет только предательство. Предательство по отношению к людям, которые помогали моему отцу, помогли мне, которые стали пусть немного, но близкими,
А ведь я его уже и так почти предала.
Скоро, совсем скоро приедет папа, он взрослый, у него за плечами большой опыт и рассудительность, а не эмоциональность истеричной девчонки. Пусть он сам решает, что говорить, пусть все решает сам.
Я выдернула руку и села за стол, всем своим видом давая понять, что не намерена продолжать разговор на эту тему. Шекспир только пожал плечами: мол, дело твое, сама решила, — и сел напротив.
— Ты, должно быть, знаешь, что Степан Павлович и Князь давно враждуют, — вдруг сказал он. — И, полагаю, тебе даже в общих чертах объяснили причины. Только, полагаю, они рассказали тебе далеко не все. Хочешь узнать, что стало последней каплей?
Я неуверенно кивнула.
— Степан Павлович познакомился с невесткой Князя. Про это тебе рассказывали?
— В общих чертах, — не стала скрывать я. Не хотелось еще раз слушать эту историю, пусть и с другой точки зрения — только не сегодня и не сейчас. — Мне рассказывали, что ее… убили. Наркоман.
— Да, такова официальная версия, — согласился Шекспир, — того парня, который, якобы, находился в невменяемом состоянии на момент убийства, посадили. Так вот, этот парень — старший сын Степана Павловича. И он, хоть и баловался наркотиками, совершенно точно не мог убить Марию Воронцову. Тогда близились выборы в гор. и обл.совет, и одному человеку очень не хотелось, чтобы мой начальник стал депутатом. Сейчас повторилась та же история, только уже не с Данилом, а с Женей. Его убили. Киллер, по заказу Олега Трубачева, сейчас как раз слушают его дело. И отец твоего любимого Димы его защищает не потому, что ему заплатили, а потому что в свое время Трубачев оказал Виктору Воронцову хорошую поддержку. И услугу, вот только никто, кроме них, не знает, что это за услуга. А ты, случайно, ничего об этом не знаешь?
— Не знаю! — воскликнула я, резко подрываясь — при этом едва не опрокинула чашку. — И не могу понять, зачем вы все это мне говорите! Думаете, что я проникнусь трагичностью истории да расскажу вам все, что знаю и чего не знаю?! Хотите выставить себя и этого вашего Степана Павловича жертвами, невинными овечками, на которых напали злые серые волки?! Только мне совершенно плевать, кто из вас лучше, а кто хуже! Вы все!...
Вместо получаса папе понадобилось двадцать минут.
— Рита, ты как? — тут же, совершенно не обращая внимания на Шекспира, обратился он ко мне.
— В порядке, — ответила я, стараясь сдержать вдруг накатившие слезы. — А мама?..
— С ней все будет в порядке, — уверенно сказал папа. — Иди в свою комнату, мы с Антоном сами разберемся.
— Я бы не стал на твоем месте командовать, — начал было Шекспир, но замолчал.
Не стоит говорить лишнее, когда на тебя наставляют пистолет.
— Рита, немедленно возьми у меня в кармане телефон и уходи в свою комнату.
Ослушаться я не посмела. Вот только успела заметить, что в руках Шекспира тоже появился пистолет.