По следам невыученных уроков
Шрифт:
Но совершенно точно мы были друг у друга. Просто были, без всяких условностей и «если». И несмотря на все привычные ритуалы, такие как знакомство с моими родителями, обмен ключами от квартир и моей привычкой каждый вечер готовить сытный ужин в надежде на то, что есть сегодня я буду его не одна, мы вряд ли вписывались в привычную всем модель взаимоотношений.
Паша предсказуемо ничего не рассказывал, хоть мы оба и понимали, что его что-то беспокоит. Но я, впечатлённая тем скандалом, который закатила на фоне появления Женьки, училась помалкивать и наслаждаться теми редкими минутами, что нам с капитаном удавалось провести вместе. Получалось со скрипом. Мы оба
– Ну не хочу я на тебя свои проблемы вываливать, хватит уже того, что я о них знаю, - в один из вечеров начал Пашка, заметив, что моя бренная тушка опять тревожно шатается по квартире, не зная, за какое дело схватиться.
– А то начнёшь меня опять на путь истинный наставлять, - в итоге гоготнул эта зараза, - поругаемся, а кому это надо?
Правда что, кому? Пришлось сделать вид, что принимаю правила игры, и, состроив возмущённый вид, посильнее ущипнуть Савицкого за бок. Пашка, воодушевлённый моей реакцией, продолжил путь надо мной потешаться, отвлекая от лишних дум, но в конце концов крайне серьёзным голосом пообещал:
– Ксюнь, клянусь, всё это… не несёт тебе никакой угрозы.
В этот момент он смотрел так искренне, так понимающе, так пронзительно, что мне не оставалось ничего, кроме как поверить.
Мы оба вернулись к своей работе. Вернее, вернулся Пашка, я всё ещё вроде как была в отпуске, но продолжала бегать по ученикам. Дни у обоих обычно были забиты под завязку, поэтому не было ничего удивительного в том, что оба практически полностью перешли на ночной образ жизни, начиная дышать полной грудью только после того, как Савицкий приезжал ко мне домой, вымученный и уставший, но обязательно - улыбающийся. Улыбок у него было много: дежурные, искренние, ласковые, саркастические, извиняющиеся, довольные, дурные, напряжённые, счастливые. Неизменным оставалось только одно - каждая из них была моя. И каждый раз, встречая его в дверях, я понимала, что очередной прожитый день, проведённый в ожиданиях, стоил того. Пашка переступал порог моей квартиры, перед этим громко позвонив в дверь и проигнорировав всякое наличие ключей у себя в кармане, небрежно скидывал обувь, подхватив с пола орущего кота, свободной рукой притягивал меня к себе и просто прижимался своими губами к моему виску. Я же щурилась от переполняющего меня счастья, вдыхая терпкий запах сигарет и одеколона, и начинала чувствовать себя по-настоящему дома.
Два раза в неделю я как по расписанию ездила за город к Женьке, который исправно запрыгивал в электричку на той самой станции, где мы уже однажды с Пашей сидели в высокой траве и молчали каждый о своём.
Занимались мы у Корчагиных. Напроситься в дом к Женьке я так и не рискнула, впрочем, он и не звал. А Пашка со свойственной ему простотой фыркнул и постановил, что за своим “мамонтом” я могу поехать к Петровичу. И я поехала, откинув от себя всякий стыд и волнение. К тому времени я уже была бегло знакома с их краткой биографией и не могла не восхищаться этими людьми. И если про Павла Петровича Савицкий рассказал мне ещё до нашего с ними знакомства, то новость о том, что Римма Борисовна в прошлом была одним из сильнейших следователей нашего города, оказалась для меня открытием. Пашка утверждал, что ей даже в своё время пророчили прокурорскую должность, но она отказалась, в итоге выбрав семью.
У Корчагиных была дочь Катя, которую я безошибочно определила на фотографиях. Катя с семьёй жила где-то на юге страны, а заскучавшие
Наши занятия с Женькой проходили нахрапом по несколько часов, запас знаний у него оказался нулевой, зато упорства - хоть отбавляй. Правда, каждый раз это всё происходило с таким боем, что мне порой начинало казаться, что было бы легче пойти работать грузчиком. Парень очень болезненно относился к своим неудачам, и когда выяснилось, что он даже толком читать на английском не умел, меня едва не послали в пеший сексуальный поход, благо что он вовремя одумался и даже сухо извинился под строгий взгляд Павла Петровича.
Но я, уже наученная нелёгким опытом общения с Женькиным взрослым прототипом в лице капитана Савицкого, понимала, что раз ворчит - значит, переживает, а раз переживает, значит, ему не всё равно. И это действительно помогало набираться терпения, что в итоге не могло не дать скромных, но таких желанных результатов.
Уже через три недели наших занятий парень не просто начал читать и составлять коротенькие элементарные предложения, но и делать это настолько чисто, практически без всякого акцента, что я заподозрила у него наличие чуть ли не идеального музыкального слуха.
Женька радовался, хоть и делал вид, что ему по барабану, но хорошо нацепленная на лицо маска была не способна сдержать рвущуюся наружу улыбку.
Домой мы с ним возвращались поздно. Обычно этим вопросом занимался Пал Петрович, но иногда и самого Пашки хватало на то, чтобы приехать за мной. И тогда мы могли остаться ночевать в доме Корчагиных. Иногда удавалось уговорить и Женьку задержаться вместе с нами, но чаще всего он неизменно рвался домой, переживая за мать. Паша, как всегда, во всём оказался прав.
Была ночь пятницы, и мы с Савицким вновь ночевали в гостях у Корчагиных. Вопреки тому, что на календаре была уже середина августа, за окном стояла ужасная жара, не желающая спадать хотя бы в тёмное время суток. Поэтому мы с Пашкой просто валялись на отведённом нам диване, мокрые и потные без всяких лишних телодвижений. Сон не шёл.
Паш, - в темноте позвала я его.
– Расскажи мне что-нибудь?
– Господи, Ксюшка, только не говори, что я зря поверил на слово Маркову и лично не проверил у тебя паспорт. Он-то утверждал, что ты взрослая!
– Не издевайся, - вяло попросила капитана, уже привыкшая к его манере балагурить на ровном месте.
– Ну а что за просьбы детские-то? Ну что я тебе рассказать должен?
– Не знаю…
– Ну вот и я не знаю.
Я тяжко вздохнула достаточно жалостливо, чтобы Пашка вдруг пошёл на уступки.
– Тему хоть задай, что тебе рассказывать. Ужасы? Сказки? Романтик? Хотя нет, романтик отменяется, ты же меня потом первая в изращениях и обвинишь.
– Ты когда-нибудь любил?
– вырвалось у меня. Не скажу, что само собой, ибо в последнее время я много об этом думала, а вот спросить никак не решалась.