По следам Таманцева
Шрифт:
Миша снова открывает глаза:
— Пристрелите меня, — тихо говорит он, — мне все равно не выжить, а из-за меня вы все погибнете.
— Ерунда, Миша, — говорю я ему, — не из таких сетей выбирались.
Хотя сам понимаю, что в такую передрягу мы ещё не попадали ни разу.
— Дайте пистолет… Я сам, — тихо произносит наш командир.
— Вспомни нашего врача — Моисея Абрамовича, мудрый был старик. Что он говорил? Минута жизни — тоже жизнь, крепись…
Когда мы подошли к острову, Миша уже в сознание не приходил. На острове под защитой болот и кустарников было чуть спокойнее, но в отряде почти
Командование отряда принимает решение идти на прорыв. Эстафета начальника разведки от Шаповала переходит ко мне. Собираем остатки съестного и оставляем их Мише. Уходим. С Мишей на одном из многочисленных островков Домжерицких болот остаются Мария и Костя Кашин.
Уже отойдя на некоторое расстояние, соображаю, что может произойти в ближайшее время. Возвращаюсь и отдаю из санитарной сумки несколько упаковок бинтов, вату и марганцовку.
Прорыв мощной блокады малыми силами, ослабевшими от голода людьми, с дефицитом боеприпасов был равен одному шансу из ста. И этот шанс нам выпал.
Остатки отряда с боем вышли из окружения. А через две недели мы соединились с частями Советской Армии. Сразу же за Михаилом и его спутниками послали повозку с бойцами отряда. Их привезли в страшном состоянии, Мария и Костя едва держались на ногах. Миша лежал на носилках и слабо улыбался. Он преодолел кризис, справился с болью, потому что рядом была она. У них родился сын. Через месяц партизанский отряд расформировали. Большинство партизан ушло на фронт. Мишу в армию не взяли — он был признан инвалидом.
— Миша, — сказал я ему, — всё время я думал, что ты подрывник, отправленный с Большой земли в партизанский отряд для проведения диверсий.
— Нет, — возразил мне Миша, — я человек гражданский, монтёр по специальности.
Мы уходили на фронт, в регулярную действующую армию, и прощались со своим командиром. Всем почему-то вспомнился тот трагический эпизод, когда во время последней блокады чуть было не погибли, столкнувшись в лесу с поисковой группой противника.
Каким-то чудом было то, что немцы не обратили внимания на «растущий» посередине малого болотца куст лопуха, которым была прикрыта голова Шаповала.
— Твоё счастье, Миша, — говорили все, — что немцы не знают, что лопух на болоте не растёт.
Вечером я позвонил ещё по одному телефону. Мне казалось, что этот разговор расставит всё по своим местам. Здесь осечки быть не могло.
— Я буду дома завтра после обеда, — ответил знакомый голос, — можешь подойти часам к пятнадцати.
На следующий день ровно в пятнадцать я набирал код подъезда в большом доме по улице Столетова.
— Сколько лет, сколько зим, — сказал хозяин, которому было уже за семьдесят, но назвать его стариком не поворачивался язык. Он был одет по — домашнему: в спортивный костюм и тапочки с загнутыми вверх носами. Это Геннадий Владимирович Юшков — герой одного из моих сценариев. Он начал войну мальчишкой в Минской области, затем воевал в тылу врага в Восточной Пруссии, а после войны окончил школу НКВД и боролся с бандподпольем в Западной Белоруссии.
Пожалуй, это был единственный человек в моём окружении, кто мог помочь выпутаться из создавшейся ситуации.
— Да не так уж и давно, — ответил
— В бар так в бар, — сказал хозяин, — проходи в комнату.
Комната напоминала музей, причём, в первую очередь, — восточный.
Поскольку я оказался в этом музее впервые, хозяин стал рассказывать, что он объездил весь мир, но почему-то его поездки в Корею, Китай, Вьетнам запомнились больше всего. Именно потому он привёз оттуда множество сувениров. Это были шкатулки, картины, статуэтки из различного материала — от эбенового дерева до слоновой кости.
Я слушал его и удивлялся. Может быть, именно его тяжёлое голодное военное детство, в котором он не раз видел смерть других людей и не раз рисковал собственной жизнью, пробудило в нём такой интерес к людям? Причём к людям других культур.
— Ладно, — сказал он наконец, — соловья баснями не кормят, ты тут посиди, а я чай приготовлю.
Я уселся на стул и стал рассматривать картины, привезённые хозяином из Китая. На них были изображены странные деревья, что-то среднее между саксаулом и ракитой. Я никогда не был в Китае, но видел множество картин, на которых красовались именно такие деревья. Что это? Китайская флора или художественный символ страны? Пока я раздумывал, появился Геннадий Владимирович с подносом, на котором были грибы в маленькой пиалке, бутерброды с сыром и колбасой, две рюмки.
— А где же чай? — спросил я.
— А чай будет потом, он сейчас заваривается.
Хозяин достал из шкафчика бутылку необычной формы и сказал:
— Корейская, ты такой никогда не пробовал и не видел.
Юшков разлил водку по рюмкам, мы выпили.
Вкус её был непривычен:
— Сказать, что приятная, не могу…
— И не говори! Водка она и есть водка, напрасно ждать от неё приятности. Это не настойка, не вино, которые можно оценивать на свет, греть в руках, вдыхать букет, пробовать на вкус… В водке весь смак в результате, а не в процессе потребления…
— Наверное, это так, — подтвердил я, — а вам во время войны — в партизанском отряде и там, в Восточной Пруссии, — приходилось пить водку?
— Приходилось, но у меня никогда не было тяги к ней — ни тогда, ни в дальнейшем. Хотя, как ни странно, выпить я мог много, но пил очень редко.
Помолчали.
— Что тебя сегодня привело… — спросил он.
— Попал я в интересную ситуацию. Столкнулся с описанием того, что сейчас называют партизанщиной.
— А именно?
— Читаю дневник одного из партизан и вижу, что операции проводились с большим риском одной группе подставить другую. Разведку каждая группа осуществляла сама, не было единого координирующего центра, чтобы «развести» их при необходимости.
— А как ты вышел на автора дневника?
— Здесь ещё более интересная история. Пограничники поделились информацией, что на Дальнем Востоке живёт прототип богомоловского Таманцева.
— И он действительно там живёт?
— Он там жил, но вряд ли он был прототипом. Хотя мне непонятно, почему этот сильный мужик, имеющий два ордена за Сталинград, приписал себе ещё и операции «Смерша» в Белоруссии.
— Как бывший следователь бывшему следаку, — сказал он. — Ты знаешь, кто по статистике больше всего осуждался за разглашение секретных сведений?