По ту сторону тьмы

Болдт Р. С.

Звук голоса проникает сквозь дверь холодильника, и я осознаю, что это вовсе не шёпот. Это громкий голос, который всего-навсего приглушён толстыми изолированными стенами морозильной камеры.

Хватаю скальпель и сжимаю его в руке, хотя я не совсем понимаю: как убить то, что уже мертво. Как это вообще работает?

Медленно выдыхаю, пытаясь успокоить себя, и тут же терплю поражение:

— Я справлюсь. Это всего лишь мертвец, пытающийся… привлечь моё внимание. Наверное, сожалеет, что в последний раз ел рыбные тако, и хочет выговориться.

На

меня обрушивается жуткий холод, как только я отворяю тяжёлую дверь. Раздаётся громкий и отчаянный женский голос:

— Помоги мне! Помоги мне, умоляю!

Осматриваю помещение и замечаю только два тела, ранее привезённые Роуэном, и до которых я пока не добралась. Женщина и юная девочка. Не хочу лгать и скажу, что уже с ужасом жду понедельника, зная, что мне придётся их осматривать — особенно, девочку.

— Помоги мне, умоляю! — голос женщины рикошетом отражается от стальных стен. — Умоляю!

— Я здесь. — Заставляю свои ноги приблизиться поближе к большому мешку для трупа, не выпуская из руки скальпель. Меня пробирает невольная дрожь в знак протеста от температуры. Встав сбоку, я дрожащей рукой расстёгиваю молнию.

Белёсые глаза моргают, глядя на меня, и я отшатываюсь:

— Дерьмо!

— Умоляю помоги! — Голос её становится ещё громче от настойчивости. У неё одно пулевое отверстие посредине лба, её белокурые волосы в крови.

Расстёгиваю молнию чуть ниже её подбородка.

— С чем Вам, — мои зубы начали стучать, — т-т-требуется помощь?

— Это сотворили Скорпионы! — кричит она. — Ты должна сообщить Бронсону!

Подтверждено. С мёртвыми чертовски сложно разговаривать. Подпрыгиваю на месте, пытаясь не дать крови застыть в жилах:

— Но разве не Бронсон главарь Скорпионов?

— Умоляю, помоги мне! — Её волнение ещё больше нарастает, грудь её вздымается под материалом мешка для трупов. — Скорпионы сотворили это! Ты должна сообщить Бронсону!

— Хорошо, — поспешно соглашаюсь, — я сообщу ему.

— Пообещай мне! — выкрикивает она своё требование.

Пячусь назад и бормочу:

— Боже правый! Я и не знала, что покойники могут быть такими требовательными.

Затем добавляю более убедительным голосом:

— Обещаю.

Мутные глаза изучают мои черты, прежде чем выражение её лица расслабляется, и она успокаивается. Слабый шёпот срывается с её губ:

— Спасибо, Джорджия.

Кровь стынет в жилах — к этому моменту и в переносном, и почти в прямом смыслах, — когда я смотрю на мёртвую женщину, которая наконец-то замолкла.

Срань господня, срань господня. Сердце бушует в груди, когда я столкнулась с осознанием: моё проклятие преобразовывается.

Мёртвые

инициируют контакт, а не наоборот.

Жду ещё немного, прежде чем расстегнуть молнию на мешке, чтобы получше её осмотреть. Никаких видимых повреждений не видно, не считая единственного пулевого отверстия в голове. Фирменный стиль.

Признаю, тщательно я её не осматривала и досье не читала, однако есть ощущение, что это единственное полученное ею ранение.

Мой взор снова устремляется на её лицо, но причина не в пулевом ранении. Дело в крошечных линиях, расходящихся от внешних уголков глаз, и тех, что очерчивают её рот. Мимические морщины. Линии улыбки. Она была счастливой женщиной, настолько, что радость её оставила своё долговечное клеймо на лице.

Но сейчас, вот она, здесь, в этом морге, выражение её лица пустое. И всё же эти морщинки красноречивее всяких слов. Они повествуют свою собственную историю, и непонятно почему, но у меня под ложечкой всё сжимается от тоски по тому, что могло бы быть. Не только с ней, но и со мной, если бы у меня была такая мама, как она.

Отмахиваюсь от этого случайного соображения, мысленно отгоняя фрагменты своего прошлого. Дрожащими пальцами застёгиваю молнию на мешке.

Переместившись к более маленькому мешку для трупа рядом с женщиной, которая только что говорила со мной, я собираю всю силу воли и берусь за молнию и расстёгиваю. Ужас охватывает меня, когда я предполагаю, что обнаружу.

«Пожалуйста, ошибись; пожалуйста, ошибись».

Я не ошибаюсь. Как только расстёгиваю, взору предстаёт миловидное лицо, изуродованное единственным пулевым отверстием в середине лба. Её светлые волос окровавлены; зажмуриваю глаза, желая, чтобы это был кошмар, после которого я смогу проснуться.

Зачем кому-то так делать? Как они смогли застрелить мать и ребёнка?

Разглядываю юные девичьи черты лица, и моё сердце разрывается при мысли о том, что она упустит в своей жизни: как её мама, та, у которой мимические морщины и «линии улыбки», не сможет увидеть дочь, принимающую школьную награду или наряжающейся, чтобы пойти на свои первые школьные танцы.

Я заморгала, борясь с чувством жжения в глазах. Что, чёрт возьми, со мной происходит? Я прежде никогда не давала волю чувствам из-за тел.

«Они также никогда не оживали и не просили, — нет, требовали — чего-то от тебя».

Второпях застёгиваю мешок девочки, — пальцы и кончик носа уже онемели, — и делаю несколько шагов назад. Когда я приближаюсь к двери, мои глаза по-прежнему прикованы к двум мешкам с телами.

«Это сотворили Скорпионы!» — так сказала женщина. Она также сказала, чтобы я сообщила Бронсону.

Во всём происходящем нет никакого смысла.