По ту сторону тьмы
Шрифт:
Я нисколько не увлечена им. Нет.
— Я просто… хотела поговорить с ним кое о чём.
— Ага-а… — Её знающий тон царапает мне кожу.
— Воу-воу, так, погодите, — поднимаю руки, произнесённые мною слова — категоричные и поспешные, — когда я говорю «поговорить», я действительно имею это в виду. Другие женщины может и вешаются на него, но это не про меня. Вдобавок, думаю, предельно ясно, что Бронсон не из тех парней, которые…
Захлопываю рот прежде, чем успеваю облечь в слова остальную часть своей мысли. К чёрту мой словесный понос.
—
Вздохнув, решаюсь просто это сказать:
— Вы, очевидно, видели этого мужчину. Он… — я махнула рукой, как будто это само по себе проиллюстрирует «адски горяч», — а я, очевидно, просто я, — отшучиваюсь, пытаясь сгладить неловкость, но звучит лишь неуклюже и натянуто.
Останавливаюсь ли я на этом? Нет. Отнюдь нет. Мой словесный понос продолжается.
— Поскольку, знаете, я скучная и неброская, у меня практически нет друзей, так как работаю я в морге. Живу в окружении мертвецов и, признаться честно, с ними гораздо легче иметь дело, чем с большинством живых дышащих людей. — Когда я наконец замолкаю, чтобы перевести дух, она смотрит на меня, будто бы я уникальное создание полное странностей, только что обнаруженное ею.
Кем я, вероятно, и являюсь. С глубоким вздохом мои плечи опускаются, и я смотрю на свои руки, словно в них хранятся тайны мира. Почему я такая странная?
Наконец, она наклоняет голову в сторону.
— Как насчёт того, чтобы приготовить тебе наш фирменный завтрак? Немного торрихаса должен помочь.
Я вскидываю голову с трудом удерживаясь от того, чтобы удивлённо не уставиться на неё. Ладненько. Этого я совсем не ожидала от неё услышать. Но она смотрит на меня взглядом, лишённого настороженности; взглядом, в котором больше материнской заботы.
— Звучит здорово, спасибо. — Хотя я без понятия, что, чёрт возьми, такое торрихас. Но, эй, в прошлый раз, когда я здесь ела, всё на вкус было неземным.
Она улыбается, и я осознаю: это первый раз, когда я удостаиваюсь искренней улыбки от неё. Её лицо озаряется, в уголках глаз появляются морщинки, и я лишь могу сказать одно: обалдеть. Она в мгновение ока превратилась из хорошенькой в красавицу.
Не спрашивая, она берёт чистую кофейную чашку и немного наливает мне.
— Твоя еда будет готова через пару минут.
— Спасибо.
Она поспешно уходит, скрываясь на кухне. Мне остаётся только гадать: что за чертовщина только что произошла. Как будто кто-то щёлкнул выключателем, и она вдруг стала спокойно относиться к моему присутствию.
Странно-то как.
Мужчины в комбинезонах поднимаются со своих мест и громко прощаются. Официантка выходит из подсобки и машет им рукой.
Один из мужчин говорит:
— Когда увидите Бронсона, скажите ему, что мы почти закончили…
Если бы я не наблюдала за ней, то пропустила бы суровый взгляд, которым
— Эм, в любом случае, увидимся позже, Анхела. — Он произносит «дж» в её имени, как «х»13, прежде чем двинуться к выходу и поплестись за остальными.
Как только мужчины уходят, в закусочной воцаряется тишина, которую нарушает дзинь колокольчика из кухни.
Официантка — Анхела — ставит передо мной большую тарелку с чем-то, что выглядит и пахнет просто восхитительно.
— Торрихас, — объясняет она, — наша кубинская версия французского тоста. Обычно мы подаём его холодным, но многим моим клиентам оно больше нравится тёплым с сиропом.
Разворачиваю салфетку с серебряными приборами.
— Уверена, что будет восхитительно.
Её губы украшает довольная улыбка, и она доливает мне кофе, прежде чем оставить меня пробовать первый кусочек.
Святые угодники!.. Мои вкусовые рецепторы ликуют, и я почти уверена, что ангелы воспевают «Аллилуйя». Блюдо это превосходит обычные французские тосты в любой день недели.
Я была застигнута врасплох, будучи увлечённой смакованием каждого кусочка, когда Анхела садится на стул рядом со мной. Изумлённо смотрю на неё, но она лишь улыбается и опирается руками о стойку.
— Рада, что тебе понравилось.
— «Понравилось» — мягко сказано, — делаю глоток кофе и смотрю на свой завтрак. — Точнее будет сказать «полюбилось».
Она посмеивается, прежде чем успокоиться.
— Расскажи мне о своей работе. Тебе нравится?
Я пытаюсь понять причину её внезапного проявления интереса, причину изменения её отношения ко мне, но потом решаю: меня это не волнует. Я предоставлю себе возможность немного потворствовать женщине, в которой больше материнских чувств и искреннего интереса, в сравнении с тем, что я когда-либо получала.
Единственная проблема заключается в том, что в моём сердце остриё копья бесплодного, всё ещё не изжитого до конца, сожаления о том, что я не вытянула короткую соломинку, когда дело касалось матерей.
Я решаю ответить правдиво, поскольку сомневаюсь, что у меня появится повод вернуться в это место. Мало того, я могу не дожить до завтрашнего дня, если Бронсон выяснит, что я рискнула сюда вернуться.
А я не сомневаюсь: он выяснит.
— Знаю, это покажется странным или отвратительным, однако я люблю свою работу. — Вилкой макаю маленький кусочек торрихаса в сироп, но не подношу к губам. Мои губы кривятся в уничижительном намёке на улыбку. — Я всегда была изгоем. Я просто… никогда не вписываюсь, — осознаю, насколько угрюмо это прозвучало, потому поспешно добавляю: — Я имею в виду, что мне, в целом, лучше работается в одиночестве, — ухмыляюсь, пытаясь придать своему признанию некоторое легкомыслие. — А мертвецы не склонны много сетовать.