Поцелуй черной вдовы

Бергер Евгения Александровна

Когда Кайл закончил, девушка пискнула: «Благодарю», и он улыбнулся, заметив только теперь, какой взъерошенной она выглядела. Ни дать ни взять уличный воробей, искупавшийся в луже... Короткие пряди волос торчали во все стороны разом, и он, не сдержавшись, пригладил самые непокорные, а после окинул девушку взглядом: в таком платье, да с этой прической Соланж выглядела настолько контрастно, как только может выглядеть полевая ромашка в королевском саду.

Миледи Саутгемптон сошла бы с ума, узнай, что за девушка, перевертыш, да еще столь нелепо подстриженная, посмела надеть ее платье!

– Ты, наверное,

хочешь есть, пойдем ужинать, – сказал Кайл, подавая ей руку.

После секундного замешательства Соланж ее приняла, и они рука об руку спустились в столовую.

Свечи мягко освещали сервированный стол. Катберт расстарался на славу.

Заняв свое место, Соланж робко спросила:

– А где же Уилл? Он разве не будет ужинать с нами?

– Шекспир сговорился о встрече с друзьями, насколько я знаю, – отвечал Кайл. – По крайней мере, мне он сказал именно так.

– А мне ничего не сказал, – чуть обиженно вскинула бровки Соланж.

– Просто не стал тревожить тебя. Ты вряд ли бы захотела отправиться с ним... или хотела бы?

– Нет, – послышалось после краткой заминки. Соланж потянулась к ножу. – Очень есть хочется, – призналась она, впервые глянув на Кайла после случившихся поцелуев.

Ее глаза предательски ярко сияли, составляя с пламенеющими краской щеками довольно красноречивый тандем, восхитивший крайне довольного виденным Кайла.

Катберт же, между тем, торопливо засуетился, предлагая гостье мясной пирог и поливая его щедрой порцией соуса.

– Вина, мисс?

– Немного. Благодарю, Катберт!

Первое время ели в молчании, Кайл давал девушке время утолить первый голод, а после осведомился:

– Тебя взяли в постановку Шекспира?

Соланж отхлебнула вина и отрицательно покачала головой.

– Бёрбедж уперся как черт: мол, Роб слишком зелен для сцены, особенно для участия в пьесе для королевы.

– А как же Шекспир, он будет играть?

– Полагаю, что да. Он, в отличие от меня, еще до Лондона выступал на подмостках время от времени, Бёрбедж вполне им доволен. Я же у всех на подхвате, мальчик на побегушках...

– Хочешь я заступлюсь за тебя перед Бёрбеджем? – спросил Кайл. Он бы и больше для нее сделал, позволь она только.

Соланж смерила его взглядом, торопливым, немного смущенным.

– Не стоит, правда, – дернула головой. – Уилл что-нибудь да придумает.

Кайл мысленно вскинулся: «Снова этот Уилл», но внешне не выказал раздражения.

– Хорошо, будем надеяться, у него выйдет переубедить Бёрбеджа. Времени не так много до праздника...

– Чуть меньше двух месяцев. Думаю, все получится...

«Все получится» означало, что королева вскоре умрет, и оба замолкли, должно быть, думая об одном. Кайл, когда-то обманутый устремлениями графа Эссекского, теперь с ужасом представлял, что ждет Англию, если Елизавета в самом деле умрет. С таким нечистоплотным в выборе средств для достижения своих целей человеком у власти, как Эссекс, страну ждут хаос и войны...

Соланж неожиданно первой прервала молчание.

– Расскажи, как так вышло, что ты... перевертыш, как я, живешь в таком доме? – спросила она. – Те богатые кавалеры в театре... принимали тебя за своего. Они не знают, кто ты?

– Не знают, – подтвердил Кайл. – Мои родители, приемные родители, как ты понимаешь, строго-настрого наставляли

меня делать все, чтобы не раскрыть своей тайны. И все эти годы я был весьма осторожен...

– Но почему они...

– … усыновили меня? – Кайл улыбнулся, по-своему наслаждаясь ее замешательством. – Я тоже частенько задавался этим вопросом. Но матушка говорила, что я был им послан в ответ на многочисленные молитвы, и они не посмели отвергнуть дар Божий. – Соланж ждала продолжения, не отводя от него своих сапфировых глаз, и Кайл продолжил: – Они с отцом, как мне рассказывали, долгое время ждали наследника, но понести матушка не могла. Объездила множество святых мест, обращалась к народным целительницам и принимала отвары из девясила и боровой матки, но ребенка им Бог не давал. Ничто не помогала. И вот однажды зимой, они тогда жили в деревне, в Йоркшире, кто-то постучал в двери их дома... Служанка пошла открывать и вернулась с корзиной... с младенцем. Кто-то подбросил его на порог...

– Младенцем был ты?

– Я, – кивнул Кайл. – Мне был от силы месяц-другой, и я спал, когда матушка взяла меня на руки. «Ах, какой милый малыш!» – воскликнула она прежде, чем я вдруг проснулся и поглядел на нее своими глазами. Желтыми, как ты понимаешь. Она утверждает, что даже не испугалась, но мне видится, что она была в ужасе и с трудом удержала меня на руках. Служанка, должно быть, успела меня подхватить и тем самым спасла от падения.

– Откуда бы тебе знать, как было в действительности? – спросила Соланж, улыбнувшись.

– Отец однажды под мухой проговорился: мол, на такой дар, как сын-перевертыш, они и рассчитывать не могли. – В голосе Кайла против воли звучала злая ирония.

– Но они все равно тебя приняли и растили, как своего сына.

Он кивнул.

– Они любили меня. Сначала хотели одеть мне браслет, но побоялись, что его могут увидеть, а потому позволяли мне обращаться время от времени... Чаще всего в нашем имении в Йоркшире, в окрестных лесах, где я мог резвиться без опасений. Отец тогда чаще всего ходил со мной рядом... Охранял, что ли. И смотрел странным взглядом, я потом хорошо его выучил, этот взгляд: испуганный и отчасти брезгливый. Мне казалось, он разделял меня-человека и медведя-меня на две разные личности... Не мог воспринять нас едино. – Кайл покачал головой. – Когда я стал старше, то уходил в лес один, не хотел смущать его своим видом. И снова видеть тот взгляд... Так для всех стало лучше. Бывало вернусь, а отец поджидает меня: «Как ты, сынок, хорошо... погулял?» Я кивну: «Хорошо, отец». «Вот и славно, мой мальчик». Он выдыхал с облегчением и возвращался в библиотеку к комедиям Плавта, кои очень любил. И, наверное, их даже больше меня. Но мне ли жаловаться, не так ли?

Кайл подумал, что никому никогда еще не рассказывал о подобном, просто некому было, а в душе накипело. Он теперь хорошо это видел. И грызло по-своему.

– Мне жаль, что отец не смог принять тебя полностью, – проговорила Соланж. И ей действительно было жаль, он видел это в ее подернутом дымкою взгляде. – Но ты хотя бы мог быть собой, развиваться, как цельная личность... Сотни других перевертышей лишены этого права.

– Я знаю. И мне очень жаль. По-настоящему. – Он понимал, что она говорит о себе в первую очередь и вложил в эту краткую фразу все свое сожаление.