Поцелуй черной вдовы
Шрифт:
Уильям, сорвавшись с места, бросился в, так называемую, комнату королевы, отданную под костюмы и декорации.
Миддл-Темпл-Холл являлся одним из четырех главных зданий в квартале под названием Темпл (всего их здесь около дюжины) и использовался законниками-крючкотворами. Его длинный зал, по словам, управляющего, был обычно заставлен стульями и столами, но сейчас стулья расставили вдоль длинных стен в восемь рядов, а сцена из себя представляет всего лишь участок голого деревянного пола, чуть присыпанного тростником. Чтобы ноги актеров,
В зале довольно полутемно, так как панели на стенах и сам потолок оказались такого мрачного цвета, что невольно наводили на мысль о глухой полночи в небе над Корнуоллом. Лишь одинокие свечи в начищенных медных подсвечниках и канделябрах, прикрепленных к стенам, разгоняли гнетущую мрачность этого помещения.
Облачаясь в костюм, Шекспир снова и снова думал о том, что сама королева будет смотреть его пьесу под сводами Миддл-Темпл-Холла, а потому учесть нужно каждую мелочь, вплоть до запаха в зале. А пахло там, надо заметить, не особенно хорошо...
Пылью, затхлостью и... как будто провалом.
Уильям так разволновался, что отодрал пуговицу от костюма. Госпожа Люси будет весьма недовольна, если узнает! Он сжал ее в кулаке и бросился искать помощь.
– Роберт! Эй, Роб, – окликнул он паренька, стоявшего у стены, где их писарь Пэрри вывесил текст пьесы. Кто-то громко зачитывал его вслух, словно освежал сюжет в памяти, и мнимый Роберт не сразу услышал его.
– Что случилось? – осведомился он как ни в чем ни бывало, хотя Уилл знал, что еще этим утром Соланж кусок в горло не лез. Она была такой дерганой все последние дни, что Кайл, утратив надежду словесно успокоить ее, прибегал к самому верному – целовал. Это хоть как-то отвлекало ее от мыслей о постановке...
И вот она совершенно спокойно любопытствует, что случилось.
– У меня пуговица отодралась, – ответил Шекспир. – Поможешь? Госпожа Люси сегодня не в духе.
– Она волнуется. Ее можно понять! – И «паренек» стиснул руки, выдавая себя с головой. – Пойдем пришьем твою пуговицу, Уилл.
Они прошли мимо рабочих, двигавших стулья и носивших ковры, приготовляя декорации к первой сцене, проскользнули мимо госпожи Люси, с булавками во рту носившейся между актерами и засовывавшей их в дублеты и платья. И, наконец, спрятались в тихом чулане, где, если бы не свеча, прихваченная Уиллом, было бы совершенно темно.
– Почему именно здесь? – спросила Соланж. – Ты хотел что-то сказать?
– Я... я и сам толком не знаю, – запнулся Уилл. – Захотелось вдруг спрятаться ото всех, вот и все.
– На тебя не похоже. – Девушка улыбнулась и подступила к нему. Уилл замер. Во рту пересохло. – Ну, – она выставила ладонь, – давай пуговицу...
– Ах да. – Он отдал пуговицу и выдохнул чуть приметно. Сегодня, как никогда, захотелось сказать...
– Расслабься, не уколю я тебя, – улыбнулась Соланж, и Уильям набрал воздуха в грудь:
– Я хотел бы сказать... – начал он. – Давно думал... эм...
–
– Хм... э... вокруг Холла выставили посты, – выпалил он, раскрасневшись. – На пирсе, в Уайтфрайарс, в южном краю сада, три – вдоль Темпл-бара, Флит-стрит и Миддж-Темпл-лейн. И во дворце, ясное дело, у каждого окна и двери.
Соланж, будто что-то поняв, перекусила нитку зубами и проницательно на него посмотрела.
– Я знаю, Уилл, – сказала она. – Так обычно и поступают, когда куда-то приезжает королева Елизавета.
Уильям кивнул.
– Я просто подумал, что, если бы не лорд-канцлер, и ты, в самом деле, должна была бы... убить королеву... – прошептал он последнее едва слышно.
Соланж взяла его за руку.
– Но ведь не должна.
– И все-таки я опасаюсь коварства Эссекса. И боюсь... за тебя...
– Ты хороший друг, – кивнула Соланж. – И я всегда буду благодарна судьбе, что свела нас, но сейчас ты не должен бояться: Кайл с отцом позаботятся обо мне. А пьеса твоя, вот увидишь, понравится королеве! Это самое главное.
Уилл повторил:
– «Самое главное», – но так обреченно и мрачно, что девушка, лишь немного подавшись вперед и приложив к щеке друга тонкий платок, поцеловала Уилла через него.
– Тебя ждет успех, – уверила убежденно, а потом, отстранившись, распахнула двери чулана и вышла.
Уильям остался один, ощутив себя осчастливленным и брошенным одновременно. Поцелуй горел на щеке – так, должно быть, целует любимчиков муза – и пред глазами, казалось бы, совершенно некстати, мелькнул образ Анны, его любимой жены.
Он любил ее с первой минуты, как только увидел, и не значили ничего шепотки за спиной: «Задурила мальчишке буйную голову, старая дева!» – он и сейчас любил ее тоже.
Но романтический образ Соланж стал для него чем-то больше сердечной привязанности...
– Эй ты, парень, Бёрбедж всех собирает на сцене! Поторопись! – раздалось голосом Филдса. – Он как раз ищет весельчака Пэка.
Уилл подумал, что роль шалопая-эльфа не подходит ему в данный момент, как никогда. Уж лучше бы он играл Деметрия или Лизандра...
Но делать нечего, он невесело улыбнулся, прогоняя тоску, и направился к сцене.
Когда прибыла королева, зал, освещенный тысячей или больше свечей, по ощущениям молодого Уилла вспыхнул в два раза ярче. Он прятался за решетчатым деревянным экраном, заменявшим здесь занавес и отгораживающим публику от суеты за кулисами, и видел, как, разодетая в алое, золотое, зеленое и оранжевое, обвешанная всеми возможными украшениями, королева проследовала к своему месту в первом ряду. Немолодая уже, с сильно выбеленным лицом, подобно одной из актрис их собственной труппы, она тяжело опустилась на стул в сопровождении Сесила, облаченного в черное, и Роберта Деверё, графа Эссекского, разодетого в пух и прах и являвшего яркую противоположность мрачному лорду-казначею.