Под девятой сосной в чистом поле
Шрифт:
Я молча кивал. Но про загадочно исчезнувшие ключи не спрашивал.
– Если мы найдем того, кто украл кирпичи, то найдем и того, кто спрятал ключи. Так? И я думаю - это один и тот же человек. Который крадет все подряд. Кирпичи, иконы, деньги. Ему все годится. Так? И папа нам ни слова не скажет. Мы ведь ничего не нарушим. Так?
Я молча кивал и думал: кого он уговаривает - себя или меня? Но не додумал - вторая верста пошла.
– Я думаю, Дим, - вдруг брякнул Алешка, - это прокурор икону украл.
Я и тут смолчал. На этот
– Переведи.
– Запросто! Прокурор подделал ключи, залез в церковь и украл икону, а ключи спрятал в кирпичи. А тот, кто у прокурора украл кирпичи, заодно прихватил и ключи. А кирпичи…
Здорово. Ключи-кирпичи… Голова заболела.
Тут тропинка круто свернула от реки в поле, пробежала среди высокой травы и громадных развесистых стволов зловредного борщевика и вывела нас к деревне Пеньки.
Вообще-то никаких пеньков здесь не росло да и никакой деревни не было. Было всего два дома и один колодец. У колодца старушка в кожаной куртке и теплом платке вертела ворот, вытаскивая из глубины тяжелое мокрое ведро.
Мы ей помогли и спросили:
– А где живет печник дядя Петруша?
– Да вон, в крайнем дому, не ошибетесь.
В крайнем дому… А какой из них крайний, если их всего два?
Но и в самом деле мы не ошиблись: на калитке одного из крайних домов висела фанерка, а на ней фломастером было написано:
«Печьник.
Ложу печи и камины».
Алешка побарабанил по фанерке костяшками пальцев.
– Иду!
– раздалось в ответ из дома. И вышел седенький старичок с палкой, так согнувшийся в пояснице, будто что-то потерял на полу и все время разглядывает: и куда ж оно делось?
Он дошаркал до калитки, щелкнул шпингалетом, вскинул голову и взглянул на нас чистыми прозрачными глазами:
– Клиенты! Заходьте. Обговорим.
А чего обговаривать-то? Я толком и не знал. Впрочем, мое дело - тылы обеспечивать. А если что - «Забыл!»
Дед Петруша провел нас к старой липе, под которой стояла врытая в землю скамеечка, кряхтя уселся, поставил перед собой клюку, положил на нее узловатые пальцы, а на них - подбородок. В такой позе он казался устойчивым на века.
– И чего будем делать?
– Папа велел про печку разузнать, - объяснил Алешка.
– И какую будем ложить?
– Ложить?
– не понял я.
– Складать, - еще «понятнее» объяснил дед.
– «Голанку», «шведку», либо русскую?
– Русскую, - выбрал патриот Алешка.
Дед вскинул голову и с удовольствием глянул на него:
– Это хорошо. Значит, изба у вас большая.
– У нас этой избы… - начал было я, чтобы докончить - «вообще еще нет», но Лешка наступил мне на ногу.
Сидеть под липой и вести неторопливые разговоры про всякие «голанки» было хорошо. В ее кроне шебуршали всякие птицы, а по траве бегали солнечные зайчики, когда ветер шевелил над нами
– Да… - дед Петруша опять уронил голову на руки.
– На русскую, однако, кирпича много надоть. Да и не всякий кирпич на нее пойдеть.
– Ну… - подбодрил деда Алешка, - вы же достали кирпич для тети Полинки.
А, вот он куда подбирается!
– Сказал тоже!
– дед опять вскинул голову.
– Тама - ремонт, а тута - строительство. Русская печь поболе иного дома выходит…
Уж поболе нашего - точно.
– А вам для тети Полинки кто кирпич доставал? Вы у него и для нас попросите.
– Да откель у него столько? Непутевый он мужик. Все у него не ладом получается.
Я ничего не понял, а у Алешки вдруг засветились глаза. Так и казалось, что он сейчас прольет луч света на эту темную кражу. И он уже нетерпеливо заерзал на лавке, готовый куда-то помчаться по горячему следу.
Но сразу не получилось. Дед «Печьник» завелся и одобрительно ворчал про наш правильный выбор:
– Такие печи уже никто не ложит, только Петруша. Русская печь - это цельный агрегат: и топит, и варит, и сушит. А спать на ней - два удовольствия.
– Чего же сразу два-то?
– вежливо поинтересовался Алешка.
– Приятно и полезно. Да, - дед еще припомнил, - в старое время в русской печи и мылись, как в бане.
– А потом?
– удивился Алешка. И я тоже вспомнил наше пребывание в печи. И последующее отмывание.
– Что - потом?
– Где отмывались-то? От всякой сажи.
Дед рассмеялся так, что даже закашлялся. А мы воспользовались моментом и улизнули в калитку.
И долго еще слышали, как кашляет нам вдогонку развеселившийся дед - словно крышка дребезжит на кипящем чайнике. На русской печке.
Когда мы уже подходили к деревне, нас шустро обогнал, вздымая тучи пыли, большой черный автомобиль.
Алешка чихнул и сказал ему вслед как-то не очень прилично:
– Джипердес!
И вот этот самый… джипердес мы снова увидели возле дома отца Леонида. И, конечно, не могли пройти мимо. Притормозили.
Возле машины прохаживался мрачный бритоголовый амбал. А второй - такой же амбал и такой же мрачный - сидел за рулем.
– Здрасьте!
– вежливо сказал Алешка.
Ходячий амбал лениво глянул на него с высоты своего роста и вежливо ответил:
– Ходи мимо!
Алешка возмутился:
– А я не к вам. Я к батюшкиной матушке.
– И я не к вам, - сказал я.
– Я к матушкиному батюшке.
Мне даже показалось, что амбал вдруг стал меньше ростом. Во всяком случае, глаза сильно вылупил, соображая. Но так и не успел сообразить - на крыльцо вышли отец Леонид и какой-то важный мужик в белом костюме и с тяжелой витой тростью в руке. Они о чем-то говорили, но нам было плохо слышно. Доносились только отдельные слова. К тому же мужик с тростью говорил как-то странно, будто не совсем по-русски, на каком-то своем языке: