Под горой Метелихой(Роман)
Шрифт:
Изо всех сил старалась Дарья угодить Андрону, побаивалась его, в разговоры вздорные не вступала.
Андрон работой Дарьи был доволен. С приходом на скотный двор постоянного человека намного лучше дела пошли: коров всех до одной в поле выпустили, молодняк поправляться начал. Все это видели, потому, может, и председатель сам разговор насчет переезда завел.
— Давай, Кузьминишна, перебирайся в Денисов дом, — сказал он как-то Дарье при встрече, — завтра, пожалуй, отрядим людей, домишко твой раскидать решили мы на правлении, срубить из него водогрейку, ну и скотницам уголок выделим,
— Какое там у меня имущество, — развела Дарья руками, — узел тряпок, ведро ржавое да корыто.
— Сколько бы ни было, на себе перетаскивать не пристало. Стало быть, завтра, с утра. Комсомолия наша берется за это дело — водогрейку рубить, как в добрых колхозах. Значит, договорились?
— Ладно, договорились, — ответила Дарья, а сама рада-радешенька: наконец-то вернется к народу.
— Завтра, дочки, в деревню будем перебираться, — сказала мать дома, — складывайте своих кукол!
— Чего это вдруг? — спросил недовольно Мишка.
— Тебя не спросилась.
— Да ведь и кроме меня еще кто-то есть. Может, было письмо какое?
— Не советовалась с ним. Тебе делать-то нечего, напиши. Заодно уж и той четвертинкой похвастайся и на какие деньги купил ее. Обрадуй родителя.
Сверкнул Мишка злыми глазами, замолк.
Утром пришла подвода за пожитками Дарьи, а следом еще две упряжки: комсомольцы приехали дом разбирать. Пока Дарья узлы выносила, те уж на чердаке с ломами, принялись стропила раскачивать, а Нюшка трубу разбирает и по доскам кирпичи опускает на землю.
По углу Мишка забрался наверх, наскочил там с кулаками на Нюшкиного брата Екимку. Капустин с земли осадил обоих, посоветовал «хозяину» отстать подобру-поздорову, и тут же грохнулась сверху первая потолочина, взметнулась из окон ржавая пыль.
Дарья повязала платками головы дочерей, перенесла их в телегу, не торопясь уселась сама и за всю дорогу ни разу не обернулась. Ничего отрадного не сохранилось у нее в памяти. Икона, которой благословлял когда-то нареченных («рабов божьих Павла и Дарью») ее набожный старый отец, и та осталась на прежнем месте: не взяла ее Дарья с собой.
Дом Дениса встретил новую хозяйку застоялым запахом давно нетопленного, непроветренного жилья. Кормилавна пришла пособить. Вдвоем выставили они рамы, пообтерли пыль, вымыли пол.
— Ну вот и живите с богом, — нараспев приговаривала Кормилавна, — соседями станем. Надо будет чего — приходи.
А на хуторе в то самое время раскатывались по двору трухлявые бревна. Парни наваливали их на дроги, подбадривая друг друга. Нюшка всю печь разобрала, сложила в сторонке штабель, углем написала бирку. — «650». Мишка сидел в стороне сутулясь, сплевывал под ноги. Непонятная безотчетная сила удерживала его на месте. Злился на мать, на парней, что с шутками и задорным смехом разламывали простенки, на Нюшку, на самого себя. Про нож вспомнил: забросить бы с яра в овраг, а то, чего доброго, вывалится из дупла, греха еще с ним наживешь! А может, не выпадет, далеко он засунут — на полную руку.
Осталось четыре венца, и тут случилось то, чего опасался Мишка, —
— Этого дожидался, думал, что не найдем?
Нехотя повернулся Мишка, скосил взгляд:
— А может, он и не мой? Чего липнешь?
— Не твой, говоришь? — продолжал допытываться Федор. — А это что? «М» и «Е» выжжено. «Михаил Ермилов» вроде бы получается?
— А хоть бы и так? Ты-то мне что за указ? — заносчиво выкрикнул Мишка.
Оставили парни работу, стали плечом к плечу возле своего секретаря.
— Указ не указ, а только с этим кулацким инвентарем не будет тебе на село дороги, — стараясь сдержать себя, говорил Федор. — Спасибо скажи своей матери, что годика на два опоздала тебя родить. Было бы тебе восемнадцать, запел бы ты у нас по-другому.
Уехали комсомольцы с бревнами, еще раза два возвращались. Сидит Мишка на том же месте, цедит сквозь редкие зубы махорочный дым. В последний раз за досками приехали — нету парня. И навстречу не попадался.
Зачастил Артюха к Улите, особенно после того, как во вторую бригаду ее перевели.
— Ну как? Гудят небось косточки? Так-то: рядовому труженику хлеб-то не медом мазан. Конешно, была бы ты посговорчивей… Да, ты вот что, не старалась бы Нюшку приваживать. Она комсомолка, чего ты ее разлагаешь? В ячейке об этом разговор был: какая между вами может быть дружба? Наслушается тут у тебя… Вон и мать ее приходила в правление. Не ровен час, случись что с девкой, не миновать тебе выволочки.
Другой раз ночью в окно постучался. Под полой — задняя часть барана.
— Приготовишь к завтрему. Агронома из города ждем. Ну, сама понимать должна… По видам на урожай раскладку начислять приедет, тут надо хитро дело повернуть. Я уж и с Андроном Савельевичем словечком перекинулся, на тебя вся надежда. Конечно, мужик он грубый — форменная деревенщина. Ничего, говорит, с ней не станется, сдюжит! А ублажит — сниму, говорит, с прополки. Думай.
Прикусила Улита губу. Захотелось лыткой бараньей отхлестать Артюху по роже. Сдержалась. Как говорил, всё приготовила: наварила, напарила. Дождалась гостей к вечеру, подушки взбила и ушла на всю ночь: до рассвета у озера просидела.
К обеду Андрон пришел обмерять прополотое, а Улита сажен на десять всех обогнала. Руки огнем горят, осотом исколотые, спина деревянная. Не выпрямилась, не подошла к бригадиру, как другие. Сам окликнул:
— Ты уж не ночевала ли тут? А глаза-то чего набрякли? Дурной вы народ — бабы… Ну, изобидел какой охальник — скажи!
— Чего говорить, когда сам этакое-то счетоводу: «Ничего с ней не станется». Все вы такие: при народе с лаской, а один на один — кобели. Скажи тут попробуй! — Махнула Улита рукой, а у самой — в три ручья слезы. Ничего не сказала и товаркам.
В воскресенье Нюшка опять забежала, радость из глаз так и брызжет: письмо получила от Володьки. И всего-то полстранички написано; совсем непонятно Улите: чему тут радоваться, когда пишет, чтобы не посчитали механически выбывшим? Однако расстраивать переспросом не стала. Запрятала Нюшка письмо под атласную кофточку, рукой придерживает: