Под каждой крышей свои мыши
Шрифт:
В Москве их самолет приземлился с большим опозданием. Кое-как с тяжеленными чемоданами добравшись из международного до местного аэропорта, они обнаружили, что опоздали на питерский самолет. У окошка дежурного собралась толпа, кондиционеров не было при 35-градусной жаре. Яна побежала раздобыть воды. Сунув продавщице 15 рублей, она попросила две бутылки, без газа.
– - Вы чего это, девушка, только одна бутылка стоит 17 рублей! -- А, простите, я два года не была на родине... Затем, красная, как помидор, Яна помчалась на поиски телефонной карточки, чтобы предупредить родителей о том, что они прилетают позднее. Все телефону родственников были заняты, и как всегда ее выручила верная Наталья. Мартину тем временем повезло: как американскому гражданину ему без проволочек выдали билеты на ближайший рейс (все товариши с русскими паспортами провожали иностранцев завистливыми взглядами)... Друг семьи Леня привез Яниных родителей в Пулково на своей машине. Tаким счастьем было всех обнять! При взгляде на отца у Яны сжалось сердце - как же он высох, и на лице какие-то красные пятна... "А ты совсем не меняешься, девочка, -- сказал он, -- такое же лицо, каким было и в 20 лет..." Квартира родственников Яны на канале Грибоедова летом пустовала, -- та самая квартира, где 3 года назад Яна и Мартин поливали летом цветы. Петербург поразил отвыкшую Яну загазованным воздухом (начался аллергический кашель), ароматами сигарет и пива, и лежащими на асфальте нечистотами. -- Если бы я знал, то привез бы резиновые сапоги, - проворчал Мартин, глядя на эти украшения. -- Нет, нет, вы не подумайте, -- успокаивали их родственники, -- это лишь временное явление - забастовка дворников... Яну разбудил колокольный перезвон в Никольской церкви, и ее пронзило ощущение счастья и узнавания. Несмотря на отсутствие горячей воды, сплошь и рядом раскопанные улицы, летний Петербург был прекрасен своей щемящей красотой, особенно их любимые пригороды. Она оказалась в обьятиях своей прежней жизни. И началось: телефоные звонки с утра до ночи, встречи, поездки, театры, музеи и визиты, визиты. Яны на всех не хватало. Даже московская подруга приехала их навестить. Здесь Яна была как рыба в воде, сама собой. Все ее знали по многу лет. А как приятно было разговаривать на родном языке... -- Скучаешь по Петербургу? -- Нет, скучаю по людям, а Петербург всегда для меня был очень тяжелым городом с грустными воспоминаниями... Там мне в образе Родины снится в основном Рождествено - теперь абсолютно понимаю ностальгию Набокова по этим местам...
– - Как странно, говорят, все через какое-то время в Америке начинают страшно скучать по Питеру, -- удивилась одна знакомая. -- О чем ты говоришь?
– поддержала Яну ее крестная, -- забыла, что у нас на Ржевке творится вокруг дома и на что ты недавно наступила на лестнице? Стала бы ты скучать по такому? -- Kак мне вам обьяснить? Питерская земля пропитана кровью, и сам город построен на костях - ни для кого не секрет. А в Сакраменто совсем другая энергетика, хотя я
* * *
11-го сентября 2001 года, по дороге на работу, подьезжая, как и обычно, к мосту через Американскую реку, Яна заметила огромное скопление машин, направляющихся в сторону от университета. Решив, что произошла серьезная авария, она продолжала медленно продвигаться вперед. Нет, такого ей еще не проходилось видеть, и она позвонила Мартину по сотовому телефону. "Как, ты ничего не слыхала?
– вскричал он.-- В Нью-Йорке бомбят! Срочно возвращайся домой!" Но выехать теперь не представлялось возможным - все спешили покинуть территорию университета. Яна припарковалась и пришла в свой отдел с опозданием на 40 минут. По приказу президента всем кафедрам и отделам разрешили закрыться и уехать домой -- за исключением библиотеки. По словам администрации университета, библиотека являлась жизненно необходимым отделом кампуса. Велено было работать. Каждый день после 11-го Яна с надеждой уставлялась в телевизор: ей хотелось верить, что людей вытащат из-под завалов. Многие понимали, что после этой скорбной даты жизнь в Америке да и в других странах никогда не будет прежней.
Едва очухавшись от этой трагедии, Яна узнала по телефону от крестной о папином диагнозе. Как раз перед самым Днем Благодарения. Пришла беда -- отворяй ворота. Мартин повез Яну и сына на прогулку в их парк Санта Анита. На небе стояли серые тучи, предвещавшие бурю. Они услышали странные звуки, доносившиеся из соседнего парка через дорогу. -- Неужели это фейерверк по случаю праздника? Раньше у нас его не было, -- поинтересовалась Яна. -- Бежим скорее обратно к машине - там перестрелка, видишь? Парк напротив считается неблагополучным местом, где черные постреливают,-- Мартин подхватил Алекса на руки и они все быстренько скрылись. К вечеру шквалистый ветер повредил провода, и у них в доме отключили электричество, а вместе с ним горячую воду и отопление. Плита была тоже электрической. Это были самые холодные и тоскливые каникулы для всей семьи. Мартин растопил камин, но тепла не прибавилось. Яна выплакала все глаза. Уже 5-го декабря ее отцу сделали операцию -- вырезали весь желудок, чем продлили жизнь. В палате с ним лежал драматург Александр Володин, который вскоре умер, не приходя в сознание. -- Сколько я умоляла его, пойди к врачу обследуйся, -- рыдала Янина мама по телефону,-- а он что? "Отстань и не трепли мне нервы!" Ходили вдвоем, как дураки, к шарлатану с трубочкой... -- Мама, мужчины почти всегда так, -- отец Мартина тоже не ходил к врачам, и что получилось? Но у папы худшее позади. Хочешь, я приеду и помогу тебе ухаживать? -- Нет, не надо, девочка, я пока справляюсь, ничего... Словом, это был долгий полет над пропастью, и все проблемы на работе с Б.Д. стали отходить на задний план. Яна начинала покрываться броней. Теперь он начал терзать Дэбби и Летицию, настойчиво посылая всех на какие-нибудь университетские курсы. Яна знала, что все американцы стремятся к самоусовершенствованию в любом возрасте, но делать это по указке Брика ей совсем не хотелось. Когда Дэбби и Летиция узнали, что Яна намеревается получить "Магистра", так как "Бакалавр" у нее давно уже есть, они чуть на свалились под стол. У Дэбби за плечами был только двухлетний юношеский колледж, вроде российского техникума, а у Летиции один год прослушанных лекций в университете на Аляске. Коллежанки давали Яне понять, что наверняка уровень образования в России низкий, что ей без особого труда удалось получить свой красный диплом, и так далее. То ли дело у них в Америке - надо сдавать математику даже на гуманитарном факультете, и, мол, поэтому они решили не связываться с дальнейшим образованием. Блажен кто верует! Яна решила поступить в так называемом "открытый университет" и перейти затем в библиотечную школу. Все говорили: "Яна, тебе сам бог велел! Библиотекари так много получают..." То, что в России привычно звучит как "библиотечное дело", в Штатах называют Library Sciences (библиотечные науки), приравнивая их, таким образом, к настоящим наукам. Мартина это всегда сильно раздражало, как и Яну, в особенности их псевдонаучный язык. Заполнив пачки бумаг, она вдруг узнала, что прием в открытый университет приостановлен в связи с большим числом желающих и нехваткой средств. А в школу в Сан-Хозе ей страшно не хотелось поступать, даже на заочное - это было дорого и занудно повторять все, что давно уже знала. Это только Брик мог таскаться туда во времена своего студенчества, тратя на дорогу порой по семь часов. Консерватории в Сакраменто не было да и музыкальные библиотекари не водились. Со временем, глядя на происходящее в библиотеке, она и вовсе передумала учиться на американского библиотекаря, занимающегося в основном административной деятельностью и связями с обшественностью, к чему Яна никогда не стремилась. Яна могла, несомненно, начать изучать что-нибудь другое, нежели библиотечное дело, но находиться среди местного молодняка одетого в драные джинсы, с проколотыми носами, татуировкой в различных местах -- нет, увольте.
Жизнь текла по спирали. После летне-осеннего перерыва 2001 года, ее вновь пригласили подрабатывать в комплектовании почасовиком. В ту зиму на 5-м этаже все помрачнели -- умерла Линда, темнокожая LA II, от рака поджелудочной железы, сгорела в 52 года. За месяц до смерти Линда стала бабушкой... До болезни она приходила на работу позже остальных и сидела допоздна. Каждое утро она вкатывала чемоданчик на колесиках и тяжелой поступью направлялась к своему столу, отгороженному у окна. Сразу включала кофеварку и частенько спрашивала у сослуживцев: "Какой сегодня день недели? Только вторник еще, не среда? О, как я устала, скорее бы пятница..." Линда всегда приходила на работу с наложенным макияжем, ярким маникюром и хорошо одетая. С Яной она всегда была очень мила. Всем Линды не хватало. Но вскоре в отделе появилось новое лицо. Приблизительно зимой 2002 года на 5-й этаж была переведена Элизабет О'Брайен, либо просто Лиз. Тоненькая крашеная блондинка, с лицом, изрезанным морщинами, всегда разодетая в красочные блузки и слаксы в стиле свободного художника, она была настоящим ветераном этого университета, продержавшись в нем около 36 лет. Вначале она преподавала историю искусства и работала на кафедре, откуда ее перевели в библиотеку. Обладая острым язычком и неуживчивым характером, Элизабет повсюду наживала себе недругов.Так, в один погожий осенний денек, вся библиотека получила мэйл с личной перепиской двух сотрудниц отдела аудио-видеоматериалов - Элизабет и негритянки Рус. Из-за ошибочного нажатия кнопки, компьютер разослал это мэйл, содержащий замечательные образчики разговорной речи двух ненавидящих друг друга дам. Янин лексикон весьма обогатился по прочтении этого шедевра. После унылых и официозных электронных писем, постоянно засоряющих ее почтовый ящик, приоткрылась завеса, обнажающая истинные библиотечные реалии. "Вот так мне надо бы было научится разговаривать с Б.Д.", -- сожалела Яна... В результате Элизабет устроилась у окна, рядом с Диком. Долгое время Яна очень осторожно к ней относилась и не откровенничала. Лиз же явно симпатизировала русской, рассказывая о своих многочисленных путешествиях за границу. Любимыми ее странами были Испания и Египет. Они с мужем, подучив испанский, арендовали машину и ездили по Испании, останавливаясь в отелях. А когда выйдет на пенсию, Лиз мечтала поселиться в Египте: " Всего за 200 тысяч мы можем купить новый кондоминимум с видом на воду и слугами! Представьте только себе..." -- Как бы я хотела проснуться с мужем в Париже, вместо Штатов, -- томно говорила она Яне, -- Я знаю, американцев сейчас почти нигде не жалуют, особено наше тупое правительство, но я всем говорю, что мы из Калифорнии, а не из Штатов, и народ меня понимает... -- Лиз, а вам довелось побывать в Ирландии? Мой муж хотел бы там жить - и язык не надо учить... -- О, нет - язык там совершенно непонятен, то есть их диалект. Разумеется, я туда ездила, руководствуясь желанием побывать на родине своего деда О'Брайенa, но нет, жить бы я там не смогла. С Яной Лиз смело делилась своим мнением о начальстве и вообще библиотекарях, которых она явно не уважала: "У нас очень сильный контингент ассистентов библиотекарей, но библиотекари - это же анекдотично. А вообще, Яна, никому здесь нельзя доверять..." Однажды утром, торопясь на работу, Элизабет увидала машину Дика: он неуклюже припарковался на стоянке возле библиотеки, наехав на белую разграничительную линию. Сам Дик грузно возлежал на руле, а мотор автомобиля продолжал работать. Элизабет встревожилась, что Дику, возможно, плохо с сердцем и набрала по мобильнику "911". Приехала полицейская машина с дежурными по кампусу. Через приоткрытое окно они закричали: "Сэр, вы в порядке? Как вы себя чувствуете?" Сэр наконец приподнялся, уставившись на них осовевшими глазками, eще не проснувшись окончательно: -- А? Что? Кто вы такие? --Мы офицеры полиции, волновались, что вам плохо, да и выхлопными газами могли бы отравиться... С тех пор на Элизабет Дик имел большой зуб, но она подчинялась непосредственно Доннелле, которая тоже ее не жаловала, и на первой аттестации поставила ей "неудовлетворительно". Элизабет холодно произнесла, сощурив колючие глазки: " Ты что же, хочешь начать со мной войну? Давай, но тебе ее не выграть - у меня хорошие связи в отделе кадров, и я не перед чем не остановлюсь..." Доннелла, недолго думая, исправила характеристику, как поведала Лиса Яне, избегая детального рассказа. "Oна вообще-то ничего, с ней можно договориться, за исключением одного - она не выносит никакого напряга, особенно из-за дополнительной работы,- уж этого она никому не прощает", -- обрисовала Доннеллу Элизабет. А в воздухе отдела серийных изданий, как писал классик, чувствовалось нечто неизьяснимое. О других весьма скандальных событиях Яна, как и обычно, узнала одной из последних и следующим образом.
В январе 2002 года ее вызвал Брик в свой кабинет. Яна с Летицией были против очередного бессмысленного нововведения Брика в работе судентов. Чего-чего, а от Яны Брик такого не ожидал, и позеленел от злобы: "Если Летиция не будет мне подчинятся, я заставлю ее стоять на улице и продавать автомобили,-- завопил он, -- А то хорошо ей сидеть в теплом офисе... В ее послужном списке много такого, после чего ей бы лучше сидеть тихо и помалкивать..." Яне послышалась прямая угроза и в свой адрес. Вдруг Б.Д. сообщил, что саму Яну чуть было не перевели работать на полную ставку в комплектование, насовсем. Оказалось, что Дик не прошел испытательный срок на должность начальника отдела комплектования, и Доннелла не подписала его аттестационные документы, что было из ряда вон выходящим событием. Сама Доннелла уехала в долгую командировку. Продолжая, изогнув в изумлении брови, Б.Д. вскричал: "Доннелла просто не хочет видеть его на 5-м этаже! И мы уж было хотели забрать Дика в серийные, а тебя отправить на помощь комплектованию. Ты бы делала все, кроме административной работы...Но сейчас все изменилось: Дик пожаловался в профсоюз, и его оставили в покое..."
На исходе зимы их библиотечное болото расшевелило еще одно волнующее событие - Патрицию Ларсен, директора библиотеки, уволили, переведя ее на так называемое здесь "особое задание". По слухам, эта дама давно нажила себе многих недоброжелателей в университете, и поэтому ее неосторожное высказывание в адрес японских американцев стало для нее роковым. Выступая перед большой аудиторией, Патриция коснулась мрачного периода в американской истории, когда, во время Второй мировой войны японцев, проживающих в Штатах, отправляли в концентрационные лагеря. Тогда этих несчастных людей называли пренебрежительно Jap. Неосторожно употребив это слово, даже в историческом контексте, Патрисия, как бы оскорбила и ранила национальную гордость японских американцев, за что ее и "ушли". Все в библиотеке вскоре получили письмо, составленное миссис Ларсен с обьяснениями и извинениями, мол, она не хотела никого задеть. Тем не менее она благополучно "дорабатывала" надомницей, выполняя особый проект, до своей изрядных размеров пенсии. А в библиотеке начались поиски нового директора. Пора безвременья повлияла на решение администрации оставить Дика в должности начальника, дабы не выносить сор из избы. Любыми методами здесь старались избежать скандалов и огласки. Между тем Доннелла выглядела весьма подавленной и по другим причинам. Она разводилась с мужем. Однажды во время какого-то празднования, она поделилась с Яной, что всегда была несчастлива со своим мужем-психологом, и они много лет прожили как чужие. Она ждет не дождется, когда дети закончат школу, и тогда официально оформит развод. После получения письма Патриции, прочитанного Яной, к ее столу подкрался Б.Д. и прошипел: -- А как ты думаешь, есть ли в нашем отделе харассмент национальных меньшинств? -- Я очень не люблю это слово - харассмент, Брик. А как вы думаете, есть ? Он вспыхнул до корней волос и, перекосившись, уполз в кабинет. Опасаясь прихода нового режима в библиотеку, он какое-то время не мучил Яну, по крайней мере до лета. Она не находила себе места из-за волнений за состояние отца. Подумывала ехать в Россию надолго и ухаживать за ним. В иммиграционном центре ей разрешили бы нахождение за границей по уважительной причине вплоть до 6 месяцев. Дик и Доннелла спросили Яну, когда она планирует идти в отпуск. Брика это не волновало, поэтому Яна и не торопилась сообщать ему, тем более не могла сама определиться с датами. Решила уведомить за месяц, как и раньше. Тут ее здорово подвела Летиция, вольно или невольно заложив перед начальником: "Как, ты не знаешь, что Яна надолго уезжает? Весь 5-й этаж давно знает!" Злорадно сверкнув глазами, Летиция отправила Яну в его кабинет. Атака была столь внезапна, что Яна не могла дождаться паузы в сплошном оре этого самодура, чтобы защитить себя, и когда он наконец закрыл пасть, у нее уже катились слезы по щекам. На сердце у нее зияла кровоточащая рана: вдалеке тяжело болел ее отец, человек, которого Яна любила, пожалуй, больше всех на свете. Брик же просто взял и засыпал эту рану солью. -- Без моего разрешения даже не вздумай покупать билеты! Я твой менеджер, и пренебрегать мной не в твоих интересах. Все знают о твоем отпуске на 5-м этаже, кроме меня! Я могу запретить тебе уходить в отпуск вообще, тем более, что Дэбби все лето будет работать лишь 2 -- 3 дня в неделю, поэтому кто-то должен быть в отделе! -- Брик, -- Яна сдерживала рыдания, -- у моего отца рак, и мне, скорее всего, придется уехать надолго. Доннелла не против моего отпуска. -- Доннелла к этому не имеет никакого отношения, я твой начальник. Что ж, у всех у нас умирают родители. До Летиции тут работала черная американка, у которой в один год скончались муж, сын и отец. Ей пришлось отсутствовать на работе подолгу. Я ей написал в целом положительную характеристику, но в графе "посещаемость" поставил "неудовлетворительно". Это, конечно, была не ее вина, но факт оставался фактом - отсутствовала подолгу... Когда твоя семья ожидает похороны? Яна готова была его растерзать после этих слов: -- Мы уверены, что отец поправиться, так как метастазов у него нет! -- Всем известно, что рак - неизлечимое заболевание. -- Я хочу поговорить с Таной и попросить у нее отпуск за свой счет по семейным обстоятельствам, если с вами мы не можем договориться. По глазам Брика, Яна поняла, что попала в цель - он покрылся красными пятнами.
– - Не надо говорить с Таной - мы отпустим тебя и так. Сожалею, что это случилось, я думал, что ты просто едешь развлекаться в прекрасном городе Санкт-Петербурге. -- Летиция знала, что мой папа так болен. -- Мне она ничего не говорила. Пиши заявление об отпуске, а я поговорю с Доннеллой о твоих обстоятельствах. Янины нервы были оголены. Летиция с виноватым лицом пыталась ее успокоить, но Яна рыдала, уткнувшись в свой письменный стол, не подпустив ее к себе. Доннелла отнеслась ко всему по-человечески, разрешив Яне взять "больные"дни, отпуск, переработку, и если не хватит, дать им знать об этом в письме. тогда ей оформят экстренный отпуск без сохранения содержания. Поговорив с людьми на 5-м этаже, Яна узнала, что многим из них приходилось отпрашиваться по печальным поводам, и Тана, замдиректора, обычно шла навстречу. К тому же многих библиотекарей не бывало на рабочем месте по 3 месяца без экстренных обстоятельств, и ничего!
* * *
В июне Мартин улетел в Техас вместе с Алексом проведать Джо. Едва успев закрыть за ними дверь, Яна почувствовала озноб и сильное недомогание. Был вечер пятницы, когда ее врач уже не работала. Температура поднималась все выше и выше."Что же мне делать? Я попробую русские антибиотики, благо они у нас есть, а так, мне здесь некому помочь, -- Мина давно покинула нас. Если будет совсем худо, придется вызывать неотложку... Ну ладно, в больницу меня привезут, а как назад? Такси, что ли вызывать? Дорого... Мартин сойдет с ума, если узнает, что я слегла! Моей маме я тоже не могу ничего сказать. Мне давно не было так худо, температура уже 40 С. За забором у соседки Фатии стоит дерево усыпаное лимонами -- говорят, лимонный сок с водой снижают жар. Может. попросить один лимончик? У них все равно пропадут... Нет, неудобно, а может, я заразная, хотя Фатия может просто оставить лимончик на пороге у моей двери... Не хватало еще, чтоб Мартин обнаружил мой хладный труп по возвращении домой..." Через три дня Яна поправилась. Никого из соседей не взволновало, что она несколько дней не выходила из дома. Когда Яна болела в своей квартирке в Петербурге, о ней заботились родители и сестра. Мартин и Алекс вернулись из Техаса на день раньше - поругались с Жозефиной. Скандал произошел после того, как Джо обнаружила, после купания Алекса в ванной, мыло осталось абсолютно сухим..."Это кто же так моется?!" Далее, постирав рубашки сына, она намерилась их перегладить. -- Мама, пожалуйста, не надо. В этих рубашках 60% синтетики и 40% хлопка, поэтому их достаточно просто повесить на плечики. Яна такие никогда не гладит...
– - Как? Твоя жена не гладит твои рубашки? А чем же она занимается? Слово за слово, и в результате Мартин упаковал вещи и обменял билет на самолет.
* * *
Мартин и Яна прилетели в Петербург в конце июня и вновь остановились на канале Грибоедова. На этот раз их встречала только мама. На неделю они вдвоем уехали в Пушкинские Горы проведать тетушку Галю, двоюродную сестру Яниной мамы. Янин отец был слишком слаб: он даже не мог уже читать, а только лежал в саду и слушал классическую музыку через наушники. Прекрасный музыковед, он как бы старался наверстать упущенное из-за постояной нехватки времени в прошлом. Яна решила дать ему отдохнуть от себя. Все было замечательно, но перед самым отьездом из Пушгор, тетя Галя произнесла: -- Ну что ж, ребята, в последний путь! -- Мама, о чем ты говоришь?
– испуганно перебила ее дочь Наташа. -- А я имела в виду " в последний путь по пушкинским местам..." - поправилась тетя Галя. Им еще оставалось провести в Питере неделю, которая была распланирована едва ли не по часам: в Кроншдат к друзьям, свадьба Яниной сестры Лены, еще одна поездка в Рождествено к папе, сборы в дорогу и отлет. Вдруг, рано утром до них дозвонился из Сакраменто приятель Мартина Карло, в то время следивший за их домом. Он принес дурную весть - у Жозефины инфаркт, точнее целых два. Она пока в больнице. Час от часу не легче! Яна с Мартином побежали в храм заказывать мессу о здравии. Обменять билет Мартина они не могли до понедельника, и им пришлось ждать, сжавшись от страха. В американских больницах долго не держали, и в понедельник Джо уже была дома. Голос у нее звучал бодро, и Мартин пообешал ее навестить сразу после приезда из России.
20 июля Яна с Мартином простились с отцом на остановке автобуса в Рождествено. Он, предчувствуя, что грядет, крепко поцеловал Яну: "Помнишь, малышка? Осторожность, осторожность и еще раз, осторожность". Затем он пристально посмотрел на Мартина: "Какое у твоего мужа благородное лицо, как у английского лорда..." Янa же была уверена, что еще увидится с отцом, и в случае ухудшения его самочувствия, она обязательно прилетит еще. Она не знала, как справедливее - знать сколько осталось человеку жить, как практиковалось в Штатах, либо, по-российски, не ставить в известность даже родственников. Мартин считал, что лучше знать, чтобы успеть подготовиться... Судьба распорядилась так, что летом Яниному отцу стало лучше и он провел время в Рождествено вместе с Верой. Но 14-го сентября пришло тяжелое известие о смерти Галины, Вериной двоюродной сестры. Это была большая потеря для семьи. Галина умерла легко, не мучаясь, - оторвался тромб, когда, позавтракав, она встала из-за стола... "Как хорошо, что мы успели ее повидать в Пушгорах. И предчувствие конца ее не обмануло", -- тяжело вздохнув, сказал Мартин. Когда уже в Сакраменто, Яна, в своей машине, слушала "Радио-Классика", ей почему-то казалось, что она настраивается на одну волну с отцом и что они с ним совсем рядышком. Несколько раз им удалось поговорить по телефону, в последний раз -- 28 ноября. Плохие приметы следовали одна за другой: у Яны разбивались и ломались старые, привычные предметы домашнего обихода, так же, как и у ее мамы в Петербурге. Когда треснуло большое зеркало в прихожей квартиры на Фонтанке, то все почувствовали, что ангел смерти вошел в дом. 10 декабря, слушая на работе радио "Эхо Москвы", у Яны как будто резануло по сердцу: ректор Санкт-Петербургской консерватории Владислав Чернушенко, которого ее отец всегда уважал, покинул свой пост. Ушел либо "его ушли"? Как бы то ни было, -- в альма матер ее российской семьи начиналась другая эпоха.
На 5-м этаже отмечали Рождество. Яна ходила как сомнамбула. Все стояли в очереди с тарелками на подходе к столам, уставленными едой, а затем усаживались лопать. Яну заловила Доннелла, показав пачку дореформенных советских денег: -- Хотела тебе показать, что моя мама в свое время привезла из Ленинграда, годятся ли они еще на что-нибудь? -- К сожалению - нет, разве что для коллекционеров... -- Джена, вхожа ли ты в среду русских иммигрантов здесь, в Сакраменто? -- Нет, и не стремлюсь. Мне интересно общаться с разными этническими группами. Да и в этом городе в основном украинцы. -- А разве русские и украинцы не одно и то же? -- О, нет, и особенно теперь, после распада СССР. Мы с ними довольно разные. Доннелла одобрительно и понимающе кивала. -- А как твой отец? -- Спасибо, не хуже, и то хорошо... Его не стало 16-го декабря 2002 года. В тот день Яна неожиданно проснулась очень рано, потому что в спальне и в коридоре вспыхнули все лампы. Она застыла в жутком предчувствии. На улице бушевала буря. Позднее, набрав номер своей племянницы, она узнала, что папа отошел как раз в то время, когда у нее загорелся свет... Яна звонила домой каждый день, плакала вместе с мамой и сестрой, но на похороны приехать не смогла - ее русский паспорт был почти просрочен, новый еще не готов, да и вторая временная грин-карта тоже. В Россию бы ее пустили без труда, да вот с выездом были бы проблемы. Кроме того, отец берег ее до последнего момента и просил не вылетать, "Очень уж это волнительно для всех, да и в мороз опасно ехать",-- сказал он. Шутя, незадолго до ухода в мир иной, он заметил, что Вера и Яна его две российские богини. Тетушка Лена, не узнавшая еще о кончине свояка, увидала 17-го декабря над домом в Рождествено низко зависшую летающую тарелку, так отчетливо, что зарисовала ее на бумаге. Посылки с письмами и подарками, отправленные из Калифорнии отцу и тете Гале, застряли на украинской таможне и пришли в Питер уже после их смерти (тете Гале Яна написала письмо буквально в день ее кончины, не зная, что ее уже нет). С тех пор Яна прекратила посылать какие-либо посылки в Россию. А почти через два месяца после папиного ухода, она получила от родителей затерявшееся на почте поздравление со всеми праздниками, с припиской от папы: "Яночек! Желаю счастья! Папища." Она часто видела сны, что приехала за ним ухаживать, и они подолгу разговаривают, и прощаются... "Надеюсь, что когда ты посидишь у его могилы, то сможешь поставить точку, а так, не побывав на похоронах и не попрощавшись, - невыносимо больно", -- обронил Яне Мартин. -- А ты знаешь, Яночка, что папа мне сказал, когда мы уезжали с ним из Америки? Он сказал о тебе: " Какая девочка! Воля какая - так переменить свою жизнь и все начать сначала! Потрясающе," - неожиданно рассказала Вера по телефону. -- Тем не менее ты проговорилась мне, что он ожидал мой уход от Мартина и возвращение в Россию не позднее, чем через три года. Помнишь? -- Да, правда, но он страшно тосковал по тебе. Когда ты улетела, для нас было невыносимо тяжело приходить в твою пустую квартирку, разбирать вещи, перед тем как мы туда пустили постояльцев. "Как же я буду без нее в консерватории? Она же была моей правой рукой..." - отец был так растерян! В библиотеке Яна получила теплые открытки от отдела комплектования и серийных изданий с соболезнованиями, а библиотечный комитет прислал ей домой корзину с цветами. Яна не стала брать никакие дни на "горевание", как ей предложила Доннелла, да и каникулы были на носу. Мартин увез ее к морю. Б.Д. пребывал в длинном отпуске с декабря по 10-е января из-за поездки к сыну с невесткой и внучкой в Луизиану. Вернувшись из отпуска и наверняка услыхав от других о том, что у нее произошло, только спросил с гадкой ухмылкой: "Яна, что хорошего в жизни? Не собираешься ли разводиться, как наша Доннелла? " Летиция попыталась его остановить выражением своего лица. Какой нелепостью Яне теперь казалась вся эта крысиная возня! На что уходила ее жизнь и куда? В конце января Яне исполнилось 40 лет. Она гордилась, что, дожив до такого возраста, не сломалась, все еще хороша собой, и любила каждую свою морщинку. Отпраздновать захотели в любимом Сан-Франциско, пользуясь выходным по случаю Дня Мартина Лютера Кинга. Они с Мартином в то время немного отдалились от Жозефины, углубившись в свои переживания, хотя Яна отправила свекрови подбадривающую открытку из Сан-Франциско. А Жозефина - здорово разобиделась, почему не приехали ее навестить ни на Рождество, ни сейчас, в январе. Да и подарки прислали с опозданием. Зато Джо и Лорейн отправили Яне большую посылку, которую вручил почтальон аж за 10 дней до ее дня рождения. Придя на работу, Яна остолбенела -- над ее столом висел огромный красочный плакат со словами: "Over the Hill! Happy Birthday!"* Замять событие не удалось. А рядом переливался воздушный шар с такими же словами, и стоял