Под прусским орлом над Берлинским пеплом
Шрифт:
Мы поднимались все выше, исследуя одну комнату за другой, словно первооткрыватели, вступившие на неизведанную землю. В одной из спален, на огромной кровати с балдахином из истлевшего, изъеденного молью бархата, нас ждала жуткая находка. На смятых, превратившихся в прах простынях лежал скелет человека, облаченный в истлевшие остатки некогда роскошного одеяния. Вероятно, это был хозяин поместья, нашедший здесь свой последний приют. Череп с пустыми глазницами был повернут в сторону окна, будто и после смерти он продолжал любоваться своим заснеженным лесом.
— Вот тебе и граф, — хмыкнул Йонас, указывая на скелет. — Не дождался, видать, гостей.
В
— А не сыграть ли нам в покер? — неожиданно предложил Хайнц, окинув взглядом мрачную обстановку. В его глазах, обычно спокойных и холодных, сейчас зажегся нездоровый, лихорадочный азарт. — Ставки высоки, господа!
— Предпочитаю наблюдать, — ответил я, стараясь скрыть охватившее меня беспокойство и легкую дрожь, пробежавшую по спине. — Люблю раззадориваться сам, чем чертей раззадоривать.
Хельмут, молчавший до этого, вдруг хрипло произнес:
— Не к добру это. Не нравится мне всё это. Уходить надо, пока целы.
— Да брось, Хельмут, ну что ты как старый дед, ей-богу! — Йонас энергично вскочил из-за стола, потянувшись за картой, лежавшей на краю. Он развернул её, водя пальцем по истертым линиям. — Ты только посмотри, сколько тут всего! Поместье-то огромное, и, судя по всему, принадлежало каким-то важным шишкам. Небось, и жили на широкую ногу. А значит, и сокровища могли припрятать, а, Хельмут?
Я вздохнул, устало потирая переносицу.
— Йонас, ну какие сокровища? Очнись! — я покачал головой. — И даже если и найдем что-то, как мы это потащим? Ты сам подумай! Мы сюда еле добрались, чуть ноги не переломали на этих проклятых буераках. А обратно что? С полными карманами золота? Да мы по пути всё растеряем, пока через эти сугробы продираться будем. Нет, Йонас, если уж и возвращаться сюда, то не раньше марта, когда снег хоть немного сойдет.
— Твоя правда, Адам, — Йонас, на удивление, быстро согласился, кивнув головой. Он свернул карту и сунул её обратно в карман. — Но вот эти безделушки я, пожалуй, всё же прихвачу, — он подошел к обеденному столу, массивному, дубовому, заваленному остатками посуды. Видно было, что когда-то стол ломился от яств, но теперь всё, что на нём осталось, превратилось в труху и пыль, стоило лишь дунуть. Йонас, не обращая внимания на многовековую грязь, принялся сгребать в свой рюкзак тарелки с позолоченной каймой, серебряные вилки и ложки, замысловатые щипчики, назначение которых было для меня загадкой.
— Эй, ну что вы там застряли, как две сонные мухи? — послышался из соседней комнаты голос Уве. — Пойдемте уже, тут столько всего интересного! И чего вы там возитесь, как будто первый раз в заброшенном доме? Что здесь может случиться-то? Мы же всё уже облазили, каждый угол, так ведь? Наберём каких-нибудь побрякушек, да украшений, вернёмся в город, продадим всё это барахло и разбогатеем, как короли! — Он воодушевленно рассмеялся, и звук его смеха гулко разнесся по пустым комнатам.
Уве скрылся за поворотом коридора, оставив нас в комнате. Я подошёл к массивному рабочему столу, стоявшему напротив окна. Стол был завален бумагами,
«9-й день мартобря.
Осточертело, mon Dieu! Как же осточертело! Боль сия терзает меня нещадно, аки адское пламя, пожирающее грешников. Каждый вздох, каждое движение отзываются мукой нестерпимой. Я чувствую, что конец мой близок, что я стою на самом пороге смерти, и всё по глупости своей, по ошибке пресквернейшей, которую уже не исправить. Оставляю во тьме сиротливой чадо своё… Бедное дитя, что ждёт тебя в этом жестоком мире без моей защиты?
Ты же, mon ami, явишься сюда однажды, когда сей паркет покроется белым саваном зимним, и будешь мнить, что забрёл случайно, что ноги сами привели тебя к этому забытому Богом месту. Скромник… Ты всегда был таким, тихим, незаметным, предпочитающим оставаться в тени. Нет, мой друг любезный, я зрю тебя, человече, что читает ныне строки сии. Мне ведомо, что ты отыщешь путь к сему дому, как бы далеко и тщательно он ни был скрыт. Ты будешь высок станом, черноволос, взор твой ясен, а сердце лишено злонравия. Я вижу тебя, как наяву: вот ты стоишь здесь, в этой самой комнате, в этом самом доме. Я зрю, как персты твои касаются сих ветхих листов, пожелтевших от времени, и как взгляд твой смятенно блуждает по знакомому зело почерку, полному боли и отчаяния. По почерку твоему, друг мой сердечный.
О да, Воронёнок, не оборачивайся, не ищи глазами того, кто шепчет тебе эти слова. Никто о том не ведает, что я вижу тебя, никто, кроме меня. Равно как и ты не ведаешь доселе о даре своём, о той силе, что дремлет в тебе, ожидая своего часа. Возьми лишь сию тетрадь, и боле ничего. Запомни, мой друг, ни единой, даже малой толики от дома сего не должно унесть, иначе…»
Неожиданно раздался жуткий грохот из соседней комнаты, прервав мои размышления. Звук был такой силы, что, казалось, весь дом содрогнулся до основания. Йонас вздрогнул, выронив из рук очередную безделушку, которую он собирался прихватить с собой. Мы переглянулись, в наших глазах застыл немой вопрос: "Что это было?" и не сговариваясь, немедленно помчались на звук.
В самом центре комнаты, куда мы вбежали, в полу зияла огромная дыра, края которой были неровными, словно кто-то вырвал кусок пола с корнем. Казалось, что пол провалился в преисподнюю. Уве, который совсем недавно рассуждал о богатстве, нигде не было видно. Йонас, не раздумывая, подбежал к краю пропасти и заглянул вниз. На мгновение воцарилась тишина, нарушаемая лишь нашим прерывистым дыханием. Затем лицо Йонаса исказилось гримасой ужаса, он резко побледнел, и, не говоря ни слова, расталкивая нас, ринулся прочь из комнаты, вниз, на первый этаж.
Я осторожно подошёл к дыре, стараясь не наступать на хрупкие края, и заглянул вниз. То, что я увидел, заставило кровь застыть в моих жилах. На обломках досок, вперемешку с кусками штукатурки и пыли, лежало бездыханное тело Уве. Его поза была неестественной, а голова неестественно вывернута.
— Черт! — выругался я сквозь зубы. На мгновение я застыл, охваченный ужасом и отчаянием, но затем, собравшись с силами, я было побежал за остальными, чтобы помочь им. Но вдруг я вспомнил про тетрадь в кожаном переплете, которую я держал в руках. Что-то внутри подсказывало мне, что её нельзя здесь оставлять. Я быстро вернулся в кабинет, схватил тетрадь со стола и сунул её за пазуху.