Под прусским орлом над Берлинским пеплом
Шрифт:
Но не только мрачные домыслы о судьбе Хеллы связывают Мичи и Джона. Есть в их общении нечто иное, нечто, что заставляет мое сердце сжиматься от тревоги. Их близость, Фике, она не похожа на ту, что бывает между братом и сестрой, даже самыми дружными. Нет, здесь что-то другое, что-то неуловимое, но от того не менее ощутимое. Слишком уж они близки, слишком тесно переплелись их судьбы. В их взглядах, которыми они обмениваются украдкой, сквозит не родственная нежность, а что-то иное, что-то потаенное, что-то запретное. Их тихие разговоры, наполненные полунамеками и скрытым смыслом, звучат не как беседы брата и сестры, а как сговор двух... Влюблённых.
Вспомни, Фике, Хедвига, брата нашего, чью светлую душу, я верю, Господь принял в свои объятия.
Она нежно щебечет, словно птичка, он отвечает ей тихим шепотом, перемежая речь с ласковым прозвищем "Мишель". В их общении сквозит неприкрытое кокетство, частые объятия стали обыденностью. Если вначале Мичи держалась с ним холодно и отстраненно, то теперь все изменилось. Они проводят время, лёжа в одной постели, читая друг другу вслух - он ей или она ему. Интересно, осведомлен ли муж Мичи о столь неподобающем поведении своей супруги?
Мне, дорогая Фике, невыносимо находиться рядом с Джоном, зная о происходящем, но он настойчиво просит меня составить ему компанию. Уверяет, что мое присутствие приносит ему облегчение, унимает боль, как физическую, так и душевную. Я же, скрепя сердце, стараюсь вести себя как ни в чем не бывало, ведь он уверен, что мне ничего не известно об их с Мичи секрете. Свое постыдное действо они совершают не при мне, в этом они, к счастью, ещё имеют толику совести.
Что за семейство эти Кесслеры... Проклятый род, где каждый, кажется, запятнан каким-то грехом, где ложь и предательство стали нормой. Исключением, пожалуй, является лишь Альберт, в котором еще теплится доброта и порядочность. Остальные же, увы, стоят друг друга, погрязнув в пучине порока и лжи.
Сегодня, когда я занималась Францем, меняя ему пеленки, в комнату вошла Клэр. Вид у нее был удручающий: бледное лицо, глубокие тени под глазами, а в волосах прибавилось седины. Она призналась, что ощущает всеобщую ненависть и осуждение. По ее словам, она лишь стремилась вразумить сына, наставить его на путь истинный, но никак не желала его гибели. Смерть Адама стала для нее страшным ударом, надолго приковав к постели. Клэр поделилась, что подумывает о самоубийстве, ведь дом, в котором она жила, ей больше не принадлежит.
В тот момент я увидела перед собой не надменную госпожу, а сломленную, страдающую женщину. Управившись с Францем, я присела рядом и крепко обняла Клэр. Мне показалось, что за всю ее жизнь, полную строгости и неприступности, ее никто и никогда так не обнимал. Она всегда казалась несокрушимой, как сталь, но на деле оказалась хрупкой и ранимой. Я сказала ей, что самоубийство лишит маленького Франца последней надежды на счастье, отнимет у него единственного любящего человека. Напомнила, что милосердный Бог дает ей шанс искупить вину, воспитав Франца иначе, чем собственных детей. Клэр возразила, что ее прегрешения перед Всевышним столь велики, что даже врата ада останутся для нее закрытыми. На это я ответила, что Господь прощает всех, а забота о невинном дитя способна очистить душу от грехов. Но если она станет самоубийцей, то лишится Божьего прощения навеки.
Я взяла с Клэр обещание, что она никогда не поднимет на себя руку. Напомнила ей, что именно она - истинная хозяйка этого дома, и на ее плечах он держался все эти годы. И, кажется, в глазах Клэр вновь мелькнул прежний огонь, проблеск той силы, что всегда была ей присуща. В знак благодарности она подарила мне кольцо необычайной красоты, сказав, что оно - фамильная ценность
Этот разговор глубоко тронул меня, надеюсь, что и Клэр он задел за живое. Мне почудилось, будто я вновь беседую с госпожой Арним. Ты ведь помнишь, Фике, что и она была женщиной с непростым характером, но и в ней скрывались свои слабости и доброта.
Среди слуг ходят разговоры о поиске нового места службы. Многие вполголоса обсуждают, что хозяйка и раньше не отличалась добротой, гоняя их, словно скот, а теперь, когда в доме воцарился настоящий хаос, и вовсе стало невыносимо. Создается впечатление, что все обитатели поместья в одночасье лишились рассудка. Я пока держусь, не поддаюсь всеобщему унынию, и во многом это благодаря твоей финансовой поддержке, дорогая Фике. Не устану благодарить тебя за щедрость. И передай мою искреннюю признательность твоему другу, ведь, насколько я понимаю, именно он надоумил тебя помогать мне деньгами? Могу ли я надеяться, что мой заказчик принадлежит к этому семейству? Было бы замечательно, если бы в этом проклятом роду нашелся хоть один адекватный человек.
Как и прежде, с нетерпением жду твоих писем, они для меня - луч света в этом царстве безумия и отчаяния.
С неизменной любовью,
Герда»
Мишель и Джон… Всё-таки между ними не может быть простого отдаления друг от друга. Инцест гораздо сильнее и привлекательнее. Они тщательно скрывают свою преступную страсть от окружающих, окутывая ее покровом тайны. Но я знаю. Я помню письма Джона, полные откровенных признаний, адресованные Мишель. Каждое слово в них сочилось похотью, отчаянием и безысходностью. Теперь они живут под одной крышей, и эта близость сводит их с ума. Я чувствую, как дрожит воздух между ними, как они пожирают друг друга глазами, когда думают, что никто не видит. Но я вижу. И я жду. Жду, когда эта плотина лжи рухнет, когда они оступятся, и их грязная тайна выплывет наружу, подобно утопленнику, всплывающему на поверхность мутного пруда.
Тем временем Йонас позвал меня с собой на охоту. Зима выдалась суровая, снежная, и в лесах развелось небывалое количество кабанов. Их чрезмерная популяция грозила не только нарушить хрупкий баланс природы, но и вызвать вспышки опасных видовых болезней. Это была не просто прихоть, не развлечение ради азарта, а суровая необходимость. И я, не раздумывая, согласился. Мне нужно было отвлечься от мерзкого привкуса чужой тайны.
Мы тщательно подготовились к вылазке. Собрали в дорогу припасы, проверили и смазали ружья, уложили в рюкзаки всё необходимое для того, чтобы выжить в заснеженном лесу. Оделись тепло, взяли лыжи – снега в этом году выпало по пояс, а местами и выше. К нашей компании присоединился шурин Йонаса, молчаливый и, судя по всему, опытный следопыт, а также пара его приятелей, с которыми он, как я понял, делил тяготы тюремной жизни. От них веяло силой, скрытой угрозой и тем особым товариществом, что рождается лишь в суровых испытаниях.
И вот мы в пути. Снег глубокий, рыхлый. Охотники, прошедшие до нас, оставили за собой глубокую борозду, но даже они, по словам Йонаса, жаловались, что лыжи то и дело предательски проваливаются, замедляя и без того непростое продвижение. Но меня это не останавливало. Азарт охотника, предвкушение опасности гнали вперед, заставляя забыть об усталости.
Йонас, знавший повадки местных зверей как свои пять пальцев, посвятил меня в тонкости охоты на кабанов. Он рассказал, что эти, на первый взгляд, неуклюжие создания, на самом деле хитры и осторожны. Почуяв опасность, кабан способен мгновенно зарыться в снег, буквально нырнуть в него, и ползти дальше, скрытый от глаз белой пеленой. Снег служил им надежным укрытием, маскируя так искусно, что можно было пройти в паре шагов и не заметить притаившегося зверя.