Под прусским орлом над Берлинским пеплом
Шрифт:
Когда я спустился на первый этаж, по лицам товарищей я понял, что мои худшие опасения подтвердились: Уве действительно был мёртв. Йонас стоял на коленях рядом с телом, его плечи содрогались от беззвучных рыданий. Хельмут стоял чуть поодаль, его лицо было мрачнее тучи.
— Сюда нельзя ходить. Я говорил, — глухо, словно из-под земли, произнёс Хельмут, не глядя на нас. — С самого начала говорил, что ничем хорошим это не кончится. Итак понятно, что дом старый, проклятый, наверное. Нужно было уходить сразу...
— Ты может перестанешь наконец причитать и поможешь? — голос Йонаса дрожал от ярости и горя. —
Медленно, шаг за шагом, мы вынесли тело Уве за пределы проклятого дома. Каждый шаг давался с трудом, словно невидимая сила тянула нас обратно, не желая отпускать свою жертву. Ноги вязли в глубоком снегу, холодный ветер пронизывал до костей, а гнетущая тишина, нарушаемая лишь нашим тяжелым дыханием, давила на плечи неподъемной тяжестью. Тело Уве казалось свинцовым, руки немели от холода и напряжения.
Хайнц, наш молчаливый здоровяк, с лицом, застывшим в непроницаемой маске, первым пришёл в себя. Он огляделся по сторонам, словно ища поддержки у равнодушной природы, и, наконец, нашел место, где снежный покров был тоньше обычного – небольшую ложбину под раскидистой елью. Не говоря ни слова, он принялся раскапывать могилу, используя все, что попадалось под руку: обломок доски, найденный у порога дома, острый камень, даже собственные замерзшие руки, когда подручные средства оказывались бесполезными.
— Надо в деревню отнести, — прервал тишину Йонас, его голос звучал хрипло и неуверенно. — По-христиански похоронить, на кладбище.
— Ага, и как ты себе это представляешь? — Хельмут, как всегда, был настроен скептически. — Потащишь его на хребте? Через сугробы, через лес? Подумай сам, Йонас! Ну придешь ты в деревню, весь в снегу, с трупом на плечах, и что? Что ты им скажешь? Что он сам упал? Да тебе никто не поверит! Сразу решат, что ты его убил. На тюремщиков и так всегда косо смотрят, а тут такое… Нет, Йонас, это не выход.
Я молча подошёл к Хайнцу и начал ему помогать, орудуя подобранной у дома увесистой палкой. К нам присоединился Хельмут. Он был бледен, как полотно, и его трясло то ли от холода, то ли от пережитого ужаса, но он упрямо сжимал в руках обломок ржавой лопаты, пытаясь хоть как-то помочь.
Мы работали молча, сосредоточенно, каждый погруженный в свои мысли. Холодный ветер завывал в кронах деревьев, словно оплакивая Уве. Снег летел в лицо, залеплял глаза, но мы не обращали внимания, продолжая копать эту импровизированную могилу в промерзшей земле.
Наконец, когда уже начало смеркаться, и густые сумерки окутали лес своим темным покрывалом, могила была готова. Мы опустили в нее тело Уве, завернутое в его же собственный плащ. Йонас, собравшись с духом, откашлялся и дрожащим голосом прочитал заупокойную молитву. Его слова звучали глухо и печально в сгустившейся тишине, теряясь среди заснеженных деревьев.
Закончив, мы засыпали могилу землей, смешанной со снегом и мелкими камнями. Получился небольшой холмик, едва различимый в сгущающихся сумерках. Мы молча постояли над ним несколько минут, отдавая дань памяти Уве, нелепо и страшно погибшему в этом проклятом месте.
Обратный путь в деревню казался бесконечным. Мы брели по колено в снегу, замерзшие, промокшие до нитки, выбившиеся из сил. Холод пробирал до самых костей, ноги подкашивались
После тяжелого, выматывающего возвращения из заброшенного поместья, мы, наконец, добрались до деревни. Перед тем, как зайти в свой дом, я остановился, чтобы попрощаться с Йонасом. Мы обменялись скупыми мужскими объятиями, полными молчаливого понимания и сочувствия после всего пережитого. Прощаясь, я невольно обратил внимание на его рюкзак. Он выглядел подозрительно плоским, совсем не таким объемным, каким был в проклятом доме, когда Йонас азартно набивал его старинной посудой, прельстившись блеском потускневшего серебра и золота.
— Ты что, растерял по дороге всю посуду? — удивленно спросил я, указывая взглядом на его оскудевший рюкзак. Вопрос сорвался с моих губ прежде, чем я успел подумать. Ведь еще недавно они с Уве чуть ли не с пеной у рта доказывали, что эти безделушки помогут нам разбогатеть.
Йонас молча поставил рюкзак на заснеженную землю и, не глядя мне в глаза, развязал тесемки. Он медленно раскрыл его, и в этот момент порыв ветра распахнул рюкзак, и на снег высыпалось его содержимое. Я замер, ожидая увидеть осколки тарелок, погнутые вилки и ложки, но вместо этого из рюкзака высыпался... прах. Серый, мелкий, безжизненный прах, похожий на пепел давно угасшего костра. Никакого следа от некогда изящных тарелок с позолоченной каймой, от серебряных вилок и ложек, от всех тех безделушек, которыми Йонас так дорожил – ничего не осталось, кроме горстки серой пыли.
Йонас молча смотрел на рассыпанный прах, и в его глазах застыло выражение горького разочарования и какого-то обреченного понимания. До меня, в этот момент, наконец, дошел смысл зловещего предостережения, написанного в старом дневнике.
Ветер подхватил пепел, развеивая его по округе, унося с собой последние надежды Йонаса на легкое богатство. Я молча стоял рядом, не зная, что сказать. Да и нужны ли были слова? Все было ясно и без них. Проклятый дом забрал свою плату, обратив в прах не только надежды, но и сами трофеи, оставив после себя лишь горький привкус пепла на губах и тяжелое чувство вины в наших сердцах.
Тяжелая дверь деревенского дома отворилась со скрипом, впуская меня внутрь. Я с трудом переступил порог, ощущая, как навалившаяся за день усталость и пережитые потрясения придавили меня к земле. В доме было тепло и уютно, пахло свежеиспеченным хлебом и чем-то еще, неуловимо домашним, что сразу же заставило меня почувствовать себя немного лучше.
Меня встретила вся семья. Они столпились в небольшой прихожей, их лица выражали смесь облегчения и тревоги. Первой ко мне подбежала Хелла. Едва я переступил порог, кинулась ко мне с объятиями, крепко сжимая меня своими худенькими ручками. В её глазах стояли слезы, но на лице играла робкая улыбка. Я почувствовал укол вины – она, должно быть, сильно испугалась, что я не вернусь, что и со мной может случиться что-то ужасное, как с Уве. Она выглядела намного свежее и живее, чем все последние дни, что несказанно меня порадовало. Исхудавшая, бледная, она напоминала мне хрупкий подснежник, пробивающийся сквозь толщу снега. Но сегодня в её облике забрезжил едва заметный огонек жизни.