Под прусским орлом над Берлинским пеплом
Шрифт:
Хмель, как коварный и ласковый обманщик, почти мгновенно ударил в голову, и приятная, расслабляющая нега медленно, но, верно, растеклась по моим конечностям, наполняя тело истомой. Я обнаружил, что застыл на месте с глуповатой, но искренней улыбкой на лице, поглаживая большим пальцем ребристую поверхность кружки, словно лаская любимый музыкальный инструмент.
И в этот самый момент, когда я, казалось, полностью растворился в мимолётном, но таком упоительном ощущении покоя и беззаботности, все волшебство разбилось вдребезги, как хрупкая стеклянная игрушка. Прямо передо мной, словно материализовавшись из воздуха, опустилась на стойку маленькая, отпечатанная в местной типографии листовка. Её появление было столь внезапным и резким,
!! РАБОЧИЕ ПРУССИИ, ПРОБУДИТЕСЬ!!!
Долго ли будем терпеть гнет капиталистов?
Каждый день мы гнем спины на фабриках и шахтах, строим богатство для кучки бездельников, а сами влачим жалкое существование!
Хватит кормить чужие карманы!
Мы требуем:
– 8-часовой рабочий день! Долой изнурительный труд до изнеможения!
– Справедливую оплату труда! Хватит получать гроши за наш тяжёлый труд!
– Достойные условия работы! Мы не рабы, чтобы трудиться в опасных и нездоровых условиях!
– Право на объединение! Вместе мы – сила! Только солидарность поможет нам добиться своих целей!
Не будь рабом, будь человеком!
Вступай в ряды борцов за свои права! Вместе мы добьёмся лучшей жизни для себя и своих детей!
Вперёд, к борьбе за справедливость!
Союз рабочих Пруссии
P.S. Распространяйте эту листовку среди своих товарищей! Пусть каждый рабочий узнает о своих правах и присоединится к борьбе!
Фриц, на мгновение потеряв ко мне всякий интерес, отвернулся. Его голос снова загремел над залом — это один из рабочих, уже изрядно захмелевший, требовал добавки, размахивая пустой кружкой и грозясь, что уйдёт к конкурентам, если его не обслужат сию же минуту.
Пока хозяин был занят, я принялся лихорадочно, беглым взглядом искать в толпе того, кто так бесцеремонно прервал моё мимолётное блаженство, подсунув эту листовку. И, наконец, мои глаза зацепились за юркую, щуплую фигурку, которая, словно нашкодившая кошка, быстро сворачивала что-то, похоже на листовки. Это была девчушка, одетая в поношенное, явно с чужого плеча, платье. Она торопливо сунула руку за пазуху своего ветхого одеяния, видимо, пряча туда оставшиеся листовки, и, убедившись, что осталась незамеченной, шмыгнула, серой мышкой, в узкий коридор между столиками, ловко лавируя меж прибывающих в бар рабочих.
Я торопливо не глядя выудил из кармана несколько медяков - все, что у меня было, - и, стараясь не привлекать внимания, положил их под донышко своей кружки. Затем, не мешкая ни секунды, бросился вслед за таинственной незнакомкой, протискиваясь сквозь плотную толпу разгорячённых пивом и разговорами мужчин. Бар, словно уставшее жевать чудовище, выплюнул меня на улицу, в прохладные сумерки, окутывающие город.
Она шла, стараясь не оглядываться, сначала быстрым, почти паническим шагом, подобно испуганной дичи, за которой гонится охотник. Но затем, видимо, вспомнив, что меньше всего привлекает внимание тот, кто ведёт себя естественно, замедлила шаг и постаралась слиться с толпой прохожих. И, надо признать, ей это почти удалось. Ещё мгновение – и она исчезла, растворилась в этом людском потоке, оставив меня с мучительным любопытством и немым вопросом, застывшим на губах: что же было в той листовке? И кто она, эта юркая девчонка, посмевшая нарушить мой недолгий покой?
Тщетно я пытался отыскать её в сгущающихся сумерках, блуждая по узким улочкам и переулкам, словно слепой котёнок, потерявший мать. Напрасно вглядывался в лица редких прохожих, надеясь увидеть знакомые черты. Увы, все мои усилия были напрасны. Лишь холодный, пронизывающий до костей ветер, да
Но, несмотря на неудачу, я поклялся себе, что непременно вернусь в этот бар. Я обязательно приду снова, чтобы подкараулить эту загадочную девчонку, и тогда-то она от меня не уйдёт. Тогда я непременно узнаю, что за тайну скрывает она за пазухой своего залатанного платья.
Возвращаться домой пришлось теми же путями, что и пришёл, – мимо фабрик и мастерских, через рабочие кварталы, по уже знакомой дороге, ведущей в наш, как принято говорить, респектабельный район. В руке я сжимал небольшой наплечный мешок, в котором лежала моя хорошая, дорогая одежда.
Дорога вилась мимо леса, который в сгущающихся сумерках казался ещё более темным и непроницаемым, чем при свете газовых фонарей. Если приглядеться, то там, в глубине, под вековыми елями, ещё белели в низинах и под корнями деревьев не до конца растаявшие островки снега. Лес казался пугающе тихим, безмолвным, словно в нем никогда и не было никакой жизни, хотя на самом деле, я знал, все было с точностью до наоборот. Просто эта жизнь была скрыта от посторонних глаз и недоступна для понимания обычного горожанина.
Лес, казалось, наблюдал за раскинувшейся у его подножия цивилизацией- муравейником, полным суеты и бессмысленной беготни. Наблюдал молча, таинственно, не торопясь вступать в знакомство, будто видел то, что было скрыто от нашего взора, что-то такое, что заставляло его держаться от человечества подальше, сохранять дистанцию.
Не раз, шагая по этой тропинке, я кожей чувствовал на себе чей-то взгляд – пристальный, изучающий, немигающий. И вот снова, сейчас, я ощутил это отчётливое, долгое, хищное наблюдение. И почему-то мне думается, что это был Стэн – не то волк, не то одичавшая собака, с безумными чертами. Старый, мудрый зверь, некогда бывший человеком, чьи глаза впитали в себя всю тьму и безмолвие адовой жизни.
Запись 11
Прошло, может, полтора месяца, когда я в последний раз писал здесь. Это не из-за моей лени. Из-за работы, внезапно упавшей на плечи. Я прихожу настолько уставшим, что моих сил едва хватает дойти до кровати, и упав на неё, практически без сознания, тут же засыпаю. Просыпаюсь в пять утра и начинаю работу до самого вечера. Иду в... Да, я слишком поторопился. Нужно расписать всё, что со мной произошло, чтобы продолжить.
Так и закончилось наше первое знакомство – бегством неуловимой девчонки, разбрасывающей листовки, будто семена бунта. Четыре дня я проводил вечера в баре "У Фрица", как охотник, выслеживающий дичь. Располагался так, чтобы хорошо видеть входную дверь, и сидел до глубокой ночи, пока сам Фриц не начинал намекать, что пора и честь знать. Я сам попросил его будить меня в нужное время, чтобы успеть домой до того, как Гидеон запрет двери. Фриц же, получив в первый день вместо восьми пфеннигов целую золотую марку, привечал меня, как самого дорогого гостя. Сдачи "честный" баварец, конечно же, не вернул, зато держал для меня место и выполнял роль будильника.