Под прусским орлом над Берлинским пеплом
Шрифт:
Я сделал ещё один выразительный акцент, чтобы подчеркнуть торжественность момента.
— Да, должен признать, путь познания долог и тернист.
– Мой тон стал чуть более приземленным, но не менее теплым.
– Кому-то из вас учёба будет даваться играючи, а кому-то потребуется чуть больше времени, чуть больше усердия, чтобы покорить гранит науки.
– Я ободряюще улыбнулся.
– Но знайте одно: что бы ни случилось, какие бы трудности ни встретились на вашем пути, вы всегда можете подойти ко мне.
– В моём голосе зазвучала неподдельная искренность.
– Не стесняйтесь спрашивать, делиться сомнениями, искать помощи. Я обещаю, что найду время для каждого из вас, выслушаю, помогу,
Эта речь, обращенная к моим новым ученикам, была выверена до последнего слова. Я долго проговаривал её про себя, снова и снова шлифуя фразы, подбирая интонации, стараясь сделать её максимально понятной и легкой для восприятия этими юными умами. Ведь одно дело – говорить со взрослыми, искушенными в речи, и совсем другое – обратиться к детям, чей жизненный опыт ещё так мал.
Но не только о ясности изложения я беспокоился. В процессе подготовки я невольно возвращался мыслями в собственное детство, в свои первые шаги на тропе знаний. И перед глазами вставали картины учебных будней, порой, увы, навевавших скуку. Я вспоминал, как монотонно и, казалось, бесконечно долго учительница объясняла тему, как трудно было сосредоточиться, когда за окном звенела весенняя капель, а мысли уносились далеко-далеко от опостылевших сочинений и учебников.
И ведь это была моя жизнь – жизнь, наполненная строгим этикетом, выверенными манерами, тем, что принято называть "культурностью". Меня с ранних лет окружали книги, музыка, искусство, меня учили сдержанности и правилам хорошего тона. Но что же тогда говорить об этих деревенских ребятишках, чья жизнь, как мне представлялось, была соткана из совсем иных материй? В ней наверняка было куда больше резвости, непоседливости, озорства, всего того, что в строгом родительском обществе, порой, заклеймят "бескультурьем" и "варварством".
Их мир – это, скорее всего, не чопорные гостиные и строгие гувернантки, а бескрайние поля, звонкие речки, шумные игры и безграничная свобода. Смогут ли они, привыкшие к вольной жизни, усидеть за партами? Поймут ли сухой язык учебников? Не заскучают ли, не отвернутся ли от учёбы, едва начав свой путь?
Эти мысли роем кружились в моей голове, порождая тревогу и чувство огромной ответственности. Я понимал, что если этим детям будет неинтересно, если они не смогут усвоить материал или, что еще хуже, вовсе не захотят учиться, то вина за это ляжет не на них. Нет, это будет моя вина, мой провал как педагога.
Ведь именно я, их учитель, должен создать ту самую благодатную среду для познания, ту атмосферу увлеченности и поиска, которая пробудит в них искренний интерес к учебе. Я должен привить им любовь к обучению, показать, что знания – это не скучные догмы, а увлекательное приключение, полное удивительных открытий. И это задача не из легких. Она требует не только глубокого знания предмета, но и тонкого понимания детской психологии, умения найти подход к каждому ребенку, зажечь в его сердце искру любознательности. И я был полон решимости сделать всё возможное, чтобы справиться с этой задачей, чтобы стать для моих учеников не просто учителем, но мудрым наставником и верным другом на пути к знаниям.
Мысль о том, что скука – злейший враг учёбы, не давала мне покоя. Я понимал: если ребёнку будет невыносимо скучно на уроках, если каждый учебный день будет для него чередой томительных часов, то он никогда в жизни не полюбит учиться. Знания будут ассоциироваться у него лишь с унылой зубрёжкой и бесконечным потоком непонятных правил.
В лучшем случае, его приманит лишь призрак будущей выгоды, смутная перспектива того, что "это неплохой способ заработать денег в дальнейшем". Но
И такой ребёнок, повзрослев, рискует стать человеком, который работает исключительно ради выгоды. Он будет проглатывать горечь нелюбимого дела, не понимая, что её нужно тщательно пережевывать, осмысливать, извлекать из неё уроки. Он будет торопиться добиться результата, гнаться за успехом, не получая удовольствия от самого процесса познания, от радости маленьких и больших открытий.
И нет, это вовсе не путь к успеху, не путь к счастью. Потому что такие люди, как правило, становятся заучками, теми, кто не понимает усвоенный материал, а лишь механически заучивает его, чтобы потом так же быстро забыть. Они, словно попугаи, могут повторять чужие мысли, но не способны рождать свои собственные. Они лишены главного – способности мыслить критически, анализировать, сопоставлять факты, делать собственные выводы.
Моей же сокровенной мечтой было, чтобы каждый из моих тридцати учеников научился смотреть на мир широко открытыми глазами, не просто смотреть, а видеть, не просто слушать, а понимать суть вещей, явлений, процессов. Я хотел, чтобы они научились постигать взаимосвязь между разными предметами, между прошлым, настоящим и будущим, чтобы они научились видеть красоту и гармонию в окружающем мире.
В этом, на мой взгляд, и заключается истинная гениальность – не в сухом накоплении знаний, а в умении их осмысливать, применять, творить. Гениальность – это не бездумное следование правилам, а способность видеть суть вещей, находить нестандартные решения, создавать нечто новое, обогащая мир своим уникальным видением. И я верил, что в каждом из моих учеников дремлет этот потенциал, и искра гениальности, которую я, как учитель, должен помочь им разжечь. Ведь моя задача – не просто передать им сумму знаний, а научить их мыслить, чувствовать, понимать и любить этот удивительный и многогранный мир.
Я решил пройтись по домам всех своих учеников, чтобы по-настоящему окунуться в их привычную атмосферу, обсудить их интересы и увлечения. Это путешествие позволило бы мне лучше понять их мир и таким образом выработать индивидуальный подход к каждому ребенку, учитывая особенности их характера и восприятия.
Вот, например, Рой. Он уверенно занимает место на первой парте, и его глаза светятся интересом, когда я
рассказываю очередную историю. Рой совершенно восхищен солдатами. У него есть две оловянные фигурки солдатиков, которые он бережно хранит на полке в своей комнате. Но, несмотря на их яркие формы и игрушечный вид, Рой не играет с ними. Он деликатно размещает их на своем письменном столе, как настоящие реликвии, и только иногда нежно касается их, словно опасаясь, что его прикосновение может привести к их разрушению. Он не хочет потерять ту магию, которую они представляют — храбрость, приключения и мир великих дел.
Я часто рассказываю ему увлекательные истории о воинах, их подвигах и приключениях, использую это не только для развлекательного момента, но и как мощный инструмент для обучения. Каждая история становится отправной точкой для нашего занятия, в процессе которого я могу обучать его основам счёта: мы вместе подсчитываем, сколько шагов солдаты сделали к своей победе, сколько раз они победили врагов. Эти занятия открывают перед Роем новые горизонты познания, и во время таких рассказов он, само собой, начинает задавать вопросы: «А как они узнали, сколько врагов на поле боя?» или «А сколько всего солдат в одной команде?». Эти вопросы неизменно приводят нас к математическим задачам, которые он решает с огромным удовольствием.