Под сенью Дария Ахеменида
Шрифт:
Я выскочил из авто и побежал к нему. Он вспрянул навстречу, запрядал ушами, запереступал и жалобно заржал.
– Локайка!
– дернуло мне сердце.
Из-под фуры всторчала голова вестового Семенова.
– А, ваше высокоблагородие!
– блеснул он из черной стриженой бороды улыбкой и, по своему обыкновению, быстро-быстро стал говорить, что он посчитал разумным не ждать меня в городе.
– Да я бы сам-то, ваше высокоблагородие, и не посмел. А вот их благородие сотник, - он показал под фуру, - вот они сказали, что на дороге мы вернее вас поймаем, что вы догадаетесь не искать нас в Керманшахе!
– Да уж!
– подал голос сотник Томлин, вылез, обдернулся, играя, приложился к папахе: - Здравия
– Смирно!
– вне себя заорал я.
– Никак нет! Так точно, Лексеич!
– несколько испугался он.
– Что так точно!
– снова закричал я.
– Так ведь… - вдруг понял он, - так ведь уже два дня, как ты подполковник! Бумаги пришли! Уже все по тылу знают, вплоть до лазаретных санитаров! Это вы там, на боях, скукой маетесь!
Я растерялся. А теряться, собственно, было не от чего. В прошлом году хотя и запоздало, но вышел приказ “Об ускоренном производстве в чины на фронте”, вступивший в силу, как бы сказали канцелярские штабсы, задним числом с самого начала войны и определивший дальнейшее производство через год. Он внес очень много путаницы. По этому приказу я, получивший своего штабс-капитана в мирное время, должен был получить капитана с началом войны и вне зависимости от моего Святого Георгия, а подполковника, выходило по приказу, я должен был бы получить вместе с Георгием. Все это я знал. Но, зная, я как-то не относил это к себе. Мне хватало при моей должности моего чина капитана. И вот я растерялся.
– Спасибо за новость!
– сказал я.
Сотник Томлин увидел в моих словах что-то свое.
– Да ты… Борис!
– вскипел он.
Ушлый мой вестовой Семенов рыбкой метнулся к Локаю. Ему, нижнему чину, при сем гегенфорстозе, то есть встречном бое, находиться было не положено. Сотник Томлин не договорил, поджал губы, скрутив мягкий свой ус в круассан, и коротко фыркнул - коротко, будто только выдохнул. Я постарался его не заметить.
– Очень много дел, Севостьянович. Хочешь, поедем со мной. Вестовой Семенов приведет Локая. Правда, очень много дел!
– сказал я.
– Ладно, ваше высокоблагородие. Бери вестового. Локайку я сам приведу, - едва себя сдержал сотник Томлин.
Я тоже - и тоже едва - сдержал себя. Я позвал вестового Семенова и сел в авто. Успокоившись, я вспомнил про седобородую козу и спросил вестового Семенова, где она.
– Григорий Севостьянович ее при каком-то лазарете оставили, сказали, чтобы смотрели ее, как стратегическую девку!
– сказал вестовой Семенов.
– Какую девку?
– спросил я.
– Стратегическую, Борис Алексеевич. Ну, значит, которая в невестином ранге. Так Григорий Севостьянович говорит!
– сказал вестовой Семенов.
Через час Бехистун встретил нас своими чертями. Не смотреть на них было невозможо. Они заставляли смотреть на себя. Шофер Кравцов еще раз попросил рассказать о Бехистуне. Его настойчивость мне не понравилась. Он походил на тех людей - адъютантов, ординарцев, половых, - кто приближен. Я таких людей не терпел. То есть сами по себе они были для меня людьми. Но если они вот так себя вели, я не терпел.
– Что они обозначают, ваше высокоблагородие?
– спросил он.
– Да чтобы никто более в их царство не лез!
– сказал я.
– Понял, ваше высокоблагородие!
– тотчас отозвался шофер Кравцов.
– Понял. Держалась кобыла за оглоблю, да упала!
Глава 10
День я мотался по округе, искал наивыгоднейшего расположения артиллерии. И уж коли довелось осматривать округу, я прибавлю к истории возникновения барельефа и самого понятия Бехистун, ставшего известным всему миру, свое краткое описание.
Сам барельеф расположен по высоте саженях в десяти от подножия скалы. На нем изображены, конечно, сам царь Дарий, по
Я устал так, что вечером, ужиная у старого прапорщика, начальника этапного пункта, уснул прямо за столом, извинился и ушел спать в авто. Едва я коснулся сиденья, вынутого шофером Кравцовым на землю, меня разбудили - у старого прапорщика складывалась компания, и ей донельзя восхотелось позвать меня. Компания меня встретила поздравительным гулом, в котором только и можно было разобрать, что новому подполковнику “ура”! что он, новый подполковник, все еще в капитанских погонах. Старый прапорщик вытащил коньяк, консервы, всякую иную снедь, существование которой мной прочно забылось. Только приняли по первой, как объявились дамы - графинечка с товарками, тремя сестрами милосердия и с Валерией, разумеется. Опять все принялись радоваться и поздравлять меня. Все смотрели на меня с обожанием, будто я только что отказался стрелять по возмутившимся аджарским селениям. Графинечка мне велела сесть рядом с ней. Все закричали и захлопали в ладоши:
– Ах, какая пара! Подполковник, графинечка, поздравляем!
Валерия тоже хлопала и улыбалась, но не кричала.
– Графинечка, вы рискуете!
– в общем настроении сказал я.
– Чем же, Борис Алексеевич?
– любовно, но с игрой посмотрела графинечка.
– Тем, что останетесь старой девой!
– сказал я.
– Почему же?
– по-прежнему любовно, но с игрой насупила она брови.
– Я буду стреляться с каждым мужчиной, кто посмотрит на вас!
– сказал я.
– Какая прелесть!
– вскричала графинечка.
– Внимание, господа! Вы слышали? Какая прелесть! Только что подполковник Норин сделал мне предложение!
– Бог с вами!
– закричал я.
Мне так пришлось в общем гвалте вскричать несколько раз. Наконец меня услышали, и неожиданно вскочил офицер-драгун:
– Подполковник Дыдымов!
– представился он и зло сверкнул на меня: - Подполковник Дыдымов, и я вас вызываю!
Из всех я увидел только Валерию. Я увидел, как она помертвела.
– И за что?
– спросил я по-ребячьи.
– За оскорбление чести графини, если вы сами не понимаете!
– зло сказал подполковник Дыдымов.
Я оглянулся к графинечке. Она распахнула навстречу глаза. Я увидел, что они зеленые. “Не очень крепкое здоровье”, - говорила моя нянюшка про зеленоглазых, порой замечая зелень и в цвете моих глаз.
– Нет, Дыдымов!
– вскричала графинечка.
– Нет и нет! Вы несете вздор. Идет война! И я не позволю! Что за оскорбление вы нафантазировали! Подполковник Норин мой давнишний друг!
О давнишней дружбе графинечка сама смело нафантазировала. Мы и знакомыми-то были едва-едва. И мне ее слова стали неприятны.