Под сенью Дария Ахеменида
Шрифт:
“Кашгарка, Урянхай, место в управлении уездного воинского начальника!” - просемафорило во мне.
Она пождала ответа, пождала, не подойду ли я к ней, снова сказала: “Что ж!” - и пошла из палатки. “Сейчас обернется и что-то скажет, в ее мнении, достойное заключения этой сцены!” - подумал я и не ошибся. Она обернулась.
– А ваша Маша… которая… вы знаете, о чем я… Маша Чехова, со стихами… она умерла. Она поехала вместе со старой графиней в Энзели, где-то напилась из колодца и в два дня скончалась.
Пока сердце у меня пустело и потом вновь наливалось, я успел подумать, что я всем, кто мне дорог,
Глава 12
Утром, кажется, девятнадцатого декабря ко мне вошел адъютант Николая Николаевича поручик Аннибал и просил быть у Николая Николаевича через десять минут. Я согласно кивнул и вновь занялся делами. Я работал над наставлением для молодых орудийных номеров, выпускаемых из учебных батарей и дивизионов такими неучами, что порой я на проверке их знаний просто вставал в тупик. Я не говорю о простых канонирах, то есть рядовых. Но и специалисты были подготовлены из рук вон плохо. Разведчики-ординарцы и наблюдатели, например, едва знали карту, не говоря о признаках огня или простейших перспективных чертежах. Сигнальщики путались в азбуке сигналов. Я спрашивал младшего фейерверкера, орудийного начальника, что такое “доворот на себя”. Он столько же таращился на меня, как и баран на новые ворота.
– Что же вы, олухи? Совсем не учили ничего!
– сердился я.
– Так что, ваше высокоблагородие, были только строевая да работы по ружпарку!
– отвечали они.
– Что, и орудия, поди, не видали?
– спрашивал я.
– Орудие видали, ваше высокоблагородие. Стрелять не доводилось!
– отвечали они.
Я спрашивал младшего офицера составить взводу целеуказание по транспортиру графически. Спрашивал, знает ли он веер направления стрельбы при закрытой позиции. Я спрашивал, а он, умный, честный, чистый и рвущийся воевать юноша, кротко и со стыдом смотрел на меня, кое-как восстанавливал в памяти какие-то крохи и более был готов ответить сакраментальное “Ich kann nicht bestimt sagen!”, то есть “Не могу точно сказать!”, за которое Александр Васильевич Суворов не ленился и палкой попотчевать. А ведь в наше время учебы это составляло основу едва ли не целой науки.
Столько низким было качество обучения в тылу.
Вот я с отчаяния и решился в относительно затишное зимнее время организовать школу не школу, команду не команду, а хотя бы доступное наставление с раскладом всех этих простых, но недоступных нынешним господам артиллеристам премудростей. Работой я увлекся и дождался напоминания быть у командующего.
Я побежал и в дверях столкнулся с подполковником Казаровым.
– Поспешаете?
– спросил он.
Я пожал плечами, мол, экая невидаль.
– А причину знаете?
– снова спросил он.
– Кут-Эль-Амарку вызволять во второй раз!
– сказал я.
– Никак нет, Борис! Хуже!
– он оглянулся.
– Хуже! Гришку Отрепьева, тьфу, Распутина в проруби утопили!
– как-то ненатурально радостно вскричал Казаров.
– Господа!
– сказал наш Николай Николаевич.
– Господа, известие из Петрограда. Прошу принять его как должное. В Петрограде убит известный вам Григорий Распутин! Армия, господа, мы с вами, господа, здесь ни при чем! Никакой жерминаль, прериаль, я уж не знаю, как там во Французской
Я поглядел на подполковника Казарова, а потом поглядел на Колю Корсуна. Он поджал губы, тем показывая правду слов Николая Николаевича.
На севере нашей империи есть мыс с названием Русский Заворот. Этот мыс очертаниями походил на кулак с пальцем, показывающим куда-то назад. Он-то и предстал мне. Более ничего ни от слов Казарова, ни от слов Николая Николаевича я не испытал.
– Есть сведения, господа, что в этом прискорбном деле замешаны великий князь Дмитрий Владимирович и князь Юсупов, возможно, еще кто-то!
– сказал Николай Николаевич.
– Ну, и слава Богу!
– вдруг сказал начальник штаба корпуса, бывший командир уманцев Михаил Георгиевич Фисенко.
– Что вы имеете в виду, Михаил Георгиевич?
– спросил Николай Николаевич.
– Да, собственно, христианская душа. А у меня так вырвалось!
– смутился Михаил Георгиевич.
– Я еще раз напоминаю, господа, как бы кто ни относился к этой персоне, как бы кто что ни слышал о ней, как бы кто ни имел своего мнения о ней, наша общая задача - никоим образом не возводить это событие в какой-то ранг. Наша задача - повседневно, как и прежде, исполнять свои обязанности, свой долг!
– вновь стал говорить Николай Николаевич.
И уже сами слова его говорили - что-то должно в нашем государстве произойти, что-то произойти такое, что ответит названию “Русский Заворот”.
– Я буду вас информировать, господа, обо всем, что буду знать касательно этого дела!
– сказал Николай Николаевич.
“А что может быть, чтобы нас об этом информировать?
– не веря своему мысу Русский Заворот, подумал я.
– Великое дело - убрали от двора нежелательную личность, пусть даже таким нежелательным образом! Но революционеры убили великого князя Сергея, убили премьер-министра Столыпина - последующих событий не было! А тут - нате!
– должны быть события!”
После совещания все поспешили высказаться. Я в своем мнении, что это меня не касается, совпал только с Колей Корсуном. А все сказали то же, что и начальник штаба Михаил Георгиевич Фисенко, то есть сказали-де, слава Богу, и это надо было сделать давно.
– А какая наглость, господа! Он ведь даже пытался лезть в военные дела! А знаете, что ответил на сообщение об его желании явиться в ставку великий князь Николай Николаевич? Он ответил: “Пусть прибывает! Тотчас же и будет повешен!” Вот так он ответил, господа!
– сказал подполковник Казаров.
– Вот так и надо было сразу!
– подхватили его другие.
– А все-таки нехорошо, что великого князя Николая Николаевича убрали с поста верховного!
– сказал капитан Дорошенко.
– Ну, не скажите!
– возразил кто-то.
И вдруг все разделились на две партии.
– Вы посмотрите, как мы воевали в пятнадцатом году! У нас ничего не было. Нас били! А как мы воюем теперь! Нас, ну, не нас, а Западный фронт теперь всем снабжают! А почему? А потому что военная власть перешла к государю-императору!
– стала говорить одна партия.