Под знаком Льва

де Грейфф Леон

Соответствия

("Воскресный день так солнечен и синь...")

Воскресный день так солнечен и синь, а каждый луч — как будто желтый шмель. Мой тамбурин, под солнцем не остынь, забудь про лень, певучая свирель! Что за колдун, какой, скажите, маг со звуком цвет смешать умело смог? Запевший дрозд, и полыхнувший мак, и лилии звенящий погремок… Попробуй-ка так струны сам настрой! Соцветия стрекоз. Гвоздичный рой. Цветы поют, а попугая хвост цветет, как даже лугу не зацвесть,— как будто чья-то кисть на летний холст на радость мне кладет благую весть.

Соответствия

("Пьяная песня! Песня угара!..")

Пьяная песня! Песня угара! Песня, в которой стопы и тропы с выпитой стопкой ярость галопа приобретают в сумраке бара! Пьяная пляска калейдоскопа! Черные кони, отсвет пожара! Фавны и нимфы, поступь циклопа, пьяные слезы, пьяная свара, пьяная песня! Песня угара! Тога величья, маска кошмара, скорбь интеллекта, смех остолопа, вещая сладость горького взвара, лунная роща, топот галопа! Пьяная пляска калейдоскопа! Фавны и нимфы, поступь циклопа! Черные кони, отсвет пожара! Скорбь интеллекта, смех остолопа, тога

величья, маска кошмара… Пьяная песня! Песня угара!

Фацеция

("Я уверен: мужчина благородного роду...")

Я уверен: мужчина благородного роду презирает всех женщин и не любит природу. Или их обожает. Изощренность пороков объявив благородством, красотой он гордится, а тем паче — уродством. Или же не гордится. Как вампиров, сосущих кровь его озарений, избегает он всяких толп и столпотворений. Или не избегает. Бесноватой мечтою мозг его изобилен. Лишь единственный идол у него — это филин. Или вовсе не филин. Он, которого душит наше многоголосье, должен жить одиноко, как сосна на утесе. Или как-то иначе. А чтоб мысли питались духом пищи здоровой, пусть наденет венок он непременно лавровый. Или, скажем, терновый. Пусть он в ночь устремляет взор, исполненный веры, в темноте прозревая нарожденье химеры. Пусть незримое людям этот взор обоймет… Все. Аминь. Так и будет. Или, наоборот.

Леда, Лебедь и Пьеро

I Трепетно липок тополя лист. Шелковых скрипок шепот и свист. Раннее лето. Лунная стынь. Лебедь и Леда любят латынь. Лапы аббатовы, сколь виноваты вы! И оттого Хлое тревожно… Но все ж невозможного нет ничего. II Трепетно липок тополя лист. Шелковых скрипок шепот и свист. В парке роняет ворон перо и обнимает Леду Пьеро. Руки Пьеровы столь бестолковы просто беда. Леде тревожно… Все невозможно и — навсегда.

Баллада о статичных сычах

Фрагмент

Посылка Подобно слову золотому, которое дороже злата, сычи, для вас, мои собратья, сия ужасная баллада. * * * Едва луна открылась взорам, как филины вскричали хором. Осоловелая луна была бела, была полна, плывя над нашим глупым садом. И филины, усевшись рядом, заговорили про одно, и ведьмы заорали «Н-но!..», верхом на помело взобравшись, и началось… А сад был глуп, упрям и прям: прямоугольны были клумбы, прямы стволы, квадратны тумбы, прямы аллеи. По краям, как древних римлян легионы, прямолинейные колонны. Все было точно, безупречно, равнотупо, равноконечно, ригористично, риторично, кругло, квадратно и конично, геометрично равнолико, безлично и равновелико: одни и те же ароматы, одни и те же тени. Стандартны были, как солдаты, и камни и растенья… Все идентично и статично, ригористично, риторично, геометрично и безлично — ну, ни одной извилины, а в довершение сего дурного шабаша всего — одни и те же филины. О, где мой сад видений экзотических, извилин хаотически-панических, нигилистических и невротических? О, где мой сад? Не здесь, не тут, где лишь сычей стандартный гуд и одноморфные аллеи, где только ведьмы, сатанея, ветлу качают и в пылу фантазии убогой кричат, усевшись на метлу: «Н-но! Трогай!..»

Насмешливая мини-баллада о жабах, поющих в лужах

Зазвучала в лужах песня жаб досужих - всем они поют. Но кого захочет, тех и обхохочет жабий самосуд. И прудам гниющим, и морям ревущим — всем они поют. Но карает люто и хлыща и пшюта жабий самосуд. Луно-Дездемоне, что на небосклоне,— плачут, но поют. А зато мещанам стал кипящим чаном жабий самосуд. Хоть поет и скверно пьяная таверна — жабы подпоют. Но накажет вонью скупость гарпагонью [10] жабий самосуд. И аллеям вешним, и садам нездешним — всем они поют, но грозит пижонам и пижоньим женам жабий самосуд. Ешьте каталоги, горе-педагоги: жабы вам споют. Бойтесь, эпигоны и толстухи бонны: ждет вас жабий суд. Не трясись, лунатик, выпей, алкоголик: жабы вам споют. Жребий же грамматик и удел риторик — жабий самосуд. Зазвучала в лужах песня жаб досужих всем они поют. Но кого захочет, тех и обхохочет жабий самосуд!

10

Гарпагон — главный персонаж пьесы Мольера «Скупой».

Не более, чем баллада боли

В сей балладе из тетради все как в тризне нашей жизни: любим, спорим, спим, ишачим, счастье — с горем, радость — с плачем. Пантомима бьющей мимо иллюзорности задорной и затворность спеси вздорной… Вроде-рифы ради рифмы, радий славы ради лавы вулканической машины иронической морщины… Тщанье! Ишь ты и куда ты?! Стекла слишком розоваты. Тень мгновенья, лень

забвенья: все как в тризне нашей жизни в сей балладе из тетради…

Бессмертная баллада во славу Альдекоа, Лео и Гаспара

Справа— Троя. Слева — Занзибар. Альдекоа, Лео и Гаспар, ваша вечно вещая строка — слово человечье на века. Вы не укрощаете стихий. Вы им посвящаете стихи. Стих морям и взгорьям посвятив, вы святите горем свой мотив и, круша в полете сонм помех, нам преподаете сон и смех. Вы тирана ямбом ткнете ниц, славя дифирамбом всех юниц. Трое, вечносущие везде, поклоняясь Трое, как звезде, вы, морям внимая и мечам, на смех поднимаете мещан. Византия, Вавилон и Рим — словно три колонны вам троим. То смешливы губы, то грустны. Никому вы не подчинены. Балагуря в облике рубак, белокурый курите табак, кофий почитаете вы, но все ж предпочитаете вино. Лео, Альдекоа и Гаспар! Движет вас подкова, а не пар, потому вы славите не зря жженье жизни, женщин и моря. Жизнь сложить — не оду намарать. Учите вы жить и умирать.

Тривиальная баллада о «Тринадцати Панидах» [11]

I Певцы, танцоры, беллетристы и все как на подбор поэты, горнисты, карикатуристы, и эрудиты, и эстеты, романтики, и классицисты, и декаденты (бог простит!) все сумасбродны и басисты — тринадцать было нас Панид! II Гривасты, лысы, разодеты и в рубищах, как анархисты, блондины, схимники, брюнеты, и химики-каламбуристы, и босяки, и баронеты, и баловни, и те, кто бит,— но ровным счетом в это лето тринадцать было нас Панид. III Бледнели наши фаталисты, как будто бы уже отпеты, лоснились наши финансисты, пророчествовали аскеты, сатирики и юмористы ехидничали (бог простит!), и все мы пили, кофеисты, в кафе тринадцати Панид. IV Ремарок наших пируэты остры бывали и когтисты, и посвящали нас в секреты сентенций праведных софисты, и на невинные памфлеты, от коих мышьяком разит, не наложил ни разу вето никто из паинек Панид. V Оркестровали вагнеристы, цвели сонаты и сонеты, бетховенили моцартисты, симфонили (но аллегретто!) солисты-виолончелисты в салоне том, что был открыт, как пожелали все артисты в лице тринадцати Панид. VI Парнасские авторитеты и площадные куплетисты, писавшие для оперетты, альтисты, скрипачи, арфисты слетались, ромом разогреты, на шабаш — просто срам и стыд, и все кофейни и буфеты тринадцать помнили Панид. VII Юристы и авантюристы, акварелисты-баталисты, бомбисты-рационалисты, печальники и оптимисты, апологеты, скандалисты — и все неистовы на вид, все голосисты и речисты: тринадцать пламенных Панид. VIII Посылка . Эй, критики-анахореты, плетущие свои наветы, срывающие пустоцветы и сеющие трафареты! Подите к черту! (Бог простит!) А нас когда-то — юность, где ты? тринадцать было нас Панид!

11

«Тринадцать Панид» — литературная группа, в которую входил Леон де Грейфф. Паниды — в древнегреческой мифологии — последователи Пана, бога лесов и покровителя стад.

Баллада о ненавистном

Оратория-диатриба [12] праведных проклятий

Я приветствую вас, мещане, вас, дворяне и торгаши! Я вам сытой дороги торной пожелаю от всей души. Но и вы уж к нам снизойдите и дозвольте нам, коли так, пролагать себе путь, упорно добывая свой свет и мрак. Разомлевшие ротозеи, верноподданные тщеты! Вы, набившие снедью спеси раздобревшие животы, вы, базарные арлекины, стадным движимые чутьем, пересуды и предрассудки пожирающие живьем, лицемерные лицедеи, смехохульники и ханжи, гарнизонные резонеры и заложники ржавой лжи! Вы дозволите нам, бедолагам, безалаберной голытьбе, не принявши мудрости вашей, быть по-прежнему не в себе. Мы не молимся о прибытке, не боимся мы нищеты, а наивно в химеры верим и в несбыточные мечты. Нам, плевавшим на козни биржи, наивысшая благодать — нерасчетливо предприятья обреченные начинать. Не чураемся мы порока и хозяина вечной тьмы: что нам дьявол, когда сонеты не по правилам пишем мы? Утварь пользы утилитарной вызывающе сдав в утиль, откровенно мы презираем вашей святости водевиль, вашу праведную банальность, ваше правильное житье, штукатурную добродетель, и продуманное питье, и безрадостные объятья, и расчета холодный душ, и предписанную степенность, вялость мыслей и чахлость душ. Обветшалая злободневность вечных истин в устах у вас осыпается, выставляя сытобрюшие напоказ. В академии ли, на рынке, я узнаю вас и во тьме, ибо все вы одно таите за душою и на уме. Ограниченные порядком, до чего же вы хороши, о владетельные мещане и сановные торгаши! Вы чураетесь всех извилин (не случился бы перегиб!), ибо мутная мозговитость признает лишь стереотип. Монополией «совершенства» завладели вы. Ладно. Но только то для вас и красиво, что шаблоном освящено. Посылка Процветайте себе, мещане, и дворяне, и торгаши! Я желаю дороги торной вам, ей-богу, от всей души. Но и нас оставьте в покое, не мешайте болезным нам бесполезно к вершине света вновь карабкаться по камням. Мы бредем в несусветный город по извивам крутой тропы, и плевали мы на насмешки улюлюкающей толпы!

12

Диатриба — здесь: обвинительная речь, памфлет.