Под знаком Льва

де Грейфф Леон

Танец паяца

Наклонная мелодия

I Песня полдня, пьяного синью и солнцем! Песня красочного, праздничного полдня! А я одинок, одинок и сер. (Свернувшись в бродячей скорлупе своего безумства, слушаю далекого соловья, который плачет у меня в сердце.) II Песня полдня, пьяного светом и цветом! Песня полдня, наступившего ногой мне на сердце, осквернившего скорбь тяжкого креста моего — креста любви, живой и далекой! III Песня глупого полдня, неуместно твое веселье! И радость твоя, в чреве которой распускается грузный цветок грусти моей и гнева! Абсурдный цветок странной моей печали — идеализированной лунными лучами и лучами любви, оттенившими мою слабость, любви моей Возлюбленной! IV Песня фарисейско-филистерского полдня, песня бюргерского полудня, мотив Три-Виали на слова Шабло-Банали. Ирония, ирония, взъерошенный Орфей! Или ты не видишь? День синь, и спел, и солнечен, и сочен! А я одинок, один, и наг, и сир, и сер.

Литургический танец

Двухголосая фуга

I Мой дух не поднебесен, он каменист и сух. Я глубь глазами песен ощупываю вслух. Пускай осветит в песне маяк мои моря — не зря плыла по бездне ты, молодость моя! II Мой дух не поднебесен, скорей он — бездны дух. Я глубь глазами песен ощупываю вслух. Когда ж судьбы кривая над бездной проскользнет, я, к пропасти взывая, вернусь в нее, как лот, и, не боясь

увечья, с души сдирая ржу, оскал противоречья в улыбке обнажу. III Вдруг приоткрылась дверца возвышенной любви… Во мне дремало сердце и пели соловьи о четких формах формул на грифельной доске, о фее хлороформа и фосфорной тоске… Дремало, но, в экстазе рождающихся в нем фантомов и фантазий, охвачено огнем оно холодным было… И, алгеброй томим, считал я холод пыла всеобщим и своим… IV Так, юность открывая, вдруг смолкли соловьи… Вези меня, кривая извилистой любви. V Во мне дремало сердце в объятиях любви, но вдруг открылась дверца в запекшейся крови: по ходу теоремы пришла пора посметь поверить в то, что все мы свою обрящем смерть. Любовь, казалось, малость могла бы быть умней. А смерть мне улыбалась улыбкою моей. Мудреем, по поверью, от боли мы, заметь… Но за какою дверью меня обнимет смерть? VI О юность! В круговерти любви, добра и зла меня кривая смерти надежно обвила! VII Дух мой, ясновидец (впрочем, нулевой), смейся, славный витязь, словно сам не свой. Смейся в гулкой песне дьявольской волны и не чувствуй в бездне за собой вины. Даже став скандальней, не сумеешь ты стать парадоксальней жизненной тщеты. Да не склонят выи принципы твои: вывезут кривые смерти и любви!

Танец орангу-танго

Molto cantabile [40]

Звуки вроде гонга спереди и с фланга Слаще нет дифтонга для орангутанга, но мешает барду этот рев немножко, ибо, сняв мансарду, пишет у окошка бард неутомимо стиховытворенье. У него, вестимо, нынче озаренье. Звуки в стекла бьются, бьется в стекла ветер, а свеча на блюдце еле-еле светит. Залпами плутонга [41] спереди и с фланга звуки вроде гонга льются, как из шланга. Это в честь цыганки, бардовой соседки, ветреной смуглянки, редкостной кокетки, на балкон с балкона, обрывая ветки, ухажер влюбленно лезет, распевая зычно серенаду. Песня огневая! Складу нет и ладу в ней, а все ж цыганке, бардовой соседке, ветреной смуглянке, редкостной кокетке, ты пришлась по нраву, горе-серенада. Сей Джульетте, право, лучшей и не надо. Коль Ромео сей бы смолк бы на мгновенье, подарила б сейба [42] барду вдохновенье. Как поэту нужно рифму подобрать бы! Но жених натужно в ожиданье свадьбы льет — ну как из шланга — звуки вроде гонга… Звуки вроде гонга спереди и с фланга! Рев орангутанга (что давно известно) действует почище, чем аккорды танго или запах пищи. Но хотя невеста, в общем, и сомлели, дело свесть к постели все ж не захотели. Это поведенье каверзной красотки вызвало смятенье в ухажерской глотке, вызвало некстати, ибо в результате стиховытворенье бардово завяло… Слыша эти звуки, опустил устало он чело и руки, и перо упало, и, с пером в разлуке, длань его достала трубку из кармана, старый плащ с дивана, ветхий шарф из шкапу… Нахлобучив шляпу и впадая в кому, бард ушел из дому… Спереди и с фланга — рев орангутанга. Ночью черногрудой звезды — как петарды. Ласковой остудой ночь целует барда. Рифму вновь нашедши и опять бледнея, бард о сумасшедшей мыслит Дульсинее. И про звезды-очи, и про нрав жестокий бард рифмует очень неземные строки. Только почему-то все-таки нередко возникает смутно чертова соседка в пелене мечтаний барда, жаром вея среди очертаний бестелесной феи. Бард сопит, бледнея, ибо рядом с нею фея Дульсинея — экспонат музея. Мнится то и дело барду ночь в разгуле. Фея улетела вновь на остров Туле. За оплошку эту разве бард в ответе? Кто мешал поэту думать о сонете? Тот, кто, столь не тонко распевая танго, звуки вроде гонга нагло лил из шланга!

40

Molto cantabile - Очень певуче (ит.).

41

Плутонг — группа орудий одинакового калибра на боевом корабле.

42

Сейба - гигантское тропическое дерево.

Нордический танец

Балтийская мелодия

I Туманны его маршруты и солон мечтаний мед, и только соком цикуты [43] он жажду свою уймет. Поэтому у поэта — ночь ли, или светло, зима ли, разгар ли лета — нахмуренное чело. II Да, книги — тоска и опий, да, сводят тома с ума. Но опиум книжных копей привязчив, увы, весьма. Пригубил снадобье это — мозги навсегда свело. Поэтому у поэта — нахмуренное чело. III Учтите и окруженье — дурак ведь на дураке. От них — головокруженье и нервная дрожь в руке. Любители трафарета незыблемы все зело. Поэтому у поэта — нахмуренное чело. IV А женщины все коварны — то любят, то портят кровь, то выспренни, то бульварны. Им лучше не прекословь, иначе сживут со света себе же самим назло. Поэтому у поэта — нахмуренное чело. V Поэт — белый парус мысли, вторгающийся во тьму, и тучи не зря нависли, грозою грозя ему. Он выше других, а это другим снести тяжело. Поэтому у поэта — нахмуренное чело.

43

Соком цикуты был отравлен древнегреческий философ Сократ.

Малый марш

Пусть ясен день, пусть ночь темна, пусть ночь светла, а день — туманен, мы продолжаем путь — прощайте! — в чащобу сельвы, в зной пустыни, в просторы пампы! Дорога веселее небоскребов, мудрей пустыня, нежели толпа, ведь город — фабрика тоски и скуки, толпа же — мастерская скудоумья. Мой друг, мой брат, отправимся в погоню за приключениями — босиком: ведь это лучшая ладья на свете! Пройдем сквозь горы, пахнущие мятой и кедром, сейбой, дубом и легендой, пересечем альпийские луга, зыбучие пески, задумчивое море… Мой друг, мой брат, отправимся в погоню за приключениями — босиком: ведь это — наилучший вид полета! Отправимся на крыльях грезы!

Под знаком Зодиака

Фрагменты

Lento assai [44]

В престольный праздник, а равно — в будни, судьбы избранник, шагает путник. Судьбы избранник, томим тревогой, шагает странник. Томим тревогой, идет сказитель своей дорогой. Идет сказитель под вещим знаком в свою обитель. Под вещим знаком, своеобычен, идет сказитель по буеракам. Своеобычен, и простодушен, и герметичен. Он простодушен и благороден. Кому он нужен? Он благороден! В семье, вестимо, не без уродин. у нас, вестимо, его искусство, пожалуй, даже необходимо. Пожалуй, даже его искусство — источник верный ажиотажа. Его искусство истоки горя к

озерам чувства приводит вскоре. Среды изгнанник, в престольный праздник, а также в будни шагает странник, шагает путник. В свою обитель, томим тревогой, идет сказитель своей дорогой.

44

Довольно медленно (ит.).

Andante con variazioni [45]

I Вслушайся! Вслушайся, брат мой, вслушайся в медленный, в запоздалый голос далекого, в голос сокровенного, в голос подспудного! Вслушайся в песню, боящуюся света. Предугадай! Предугадай, брат мой, предскажи отголоски потаенных шумов, разноголосицу гномов! Распознай голос тихой души, недоступный человеческому слуху, невнятные шорохи и вздохи, рожденные в недрах природы. II Брат мой, заставь свои глаза прозреть и контур, и оттенки невидимого света, дробящегося на незримые осколки. (Незримые? Свет, золотой страус, который тем заметней, чем тщательней он прячет голову!) Запечатлей в себе лучи, пытающиеся расслоиться на сонмы метафор в брахманическом перевоплощении упругого, неосязаемого света… Упрись глазами в созвездья! Пронзи взором звезду! III Хищно внюхайся в запах бриза возлюбленной плоти. Опьяни себя нимбом, витающим над волнами волос возлюбленной тобою женщины! Впейся губами во влажную мякоть розы, но не забудь аромат абстрактных и ритуальных соцветий ветра: запах восточных благовоний, пряный дым сновидений, испаренья сладостных дурманов, сатанинский аромат соблазна несгибаемого восстанья! IV Не позволяй мыслям гудеть пчелиным роем, превративши мозг в улей, где зреет мед наивных мечтаний об избранной судьбе! Ошпарь кипятком зародыш будущих сот! Прополи свои помыслы, выстрой мысли по рангу. А впрочем, пусть прорастают как заблагорассудится, пусть уходят в полет на крыльях мятежа в кажущемся беспорядке. V Ибо слаще всего на свете ты, музыка лени, недвижность моей Тишины, безмолвье безделья. Лень мудрее деянья: она надменней его и красивей: праздник праздности столь разнообразен… Погрузись в тихие волны никчемной тишины, покуда тебя на затопили воды никчемного шума! Нырни в тишину музыки безмолвья, погрузись, брат мой, в аккорды молчанья! VI Терпи молчаливую поступь замкнутых дней. Привыкни к медленной поступи дней: к чванному каравану часов, к хвастливой череде минут, сто раз пережитых, изжитых, избитых, но также и новых, в обносках обнов; господи, какое новшество — день объеденья снедью обыденности! VII Привыкни к поступи дней, к чеканному шагу часов. Именно так и шагает закованный в железо Зигфрид. [46] И пусть объявится Смерть, искусная танцовщица, чьи благозвучные вопли сходятся в сердцевине окончательного покоя.

45

Анданте с вариациями (ит.).

46

Зигфрид — герой древнегерманского героического эпоса.

Molto cantabile

По разноголосью мира и эпохи, опьяненный зельем ночи приворотной… Бард идет по свету, по разноголосью, вслушиваясь в песню собственного бреда, в музыку высокой грезы благородной. Опьяненный зельем ночи приворотной. Двор ли постоялый, гомон ли таверны — со своею свитой неземных мечтаний он заходит в гавань — от мирских скитаний отдохнуть и залпом выпить чашу Вакха, чтобы вновь растаять среди волн дороги. Опьяненный зельем ночи приворотной. Не промолвит слова. Не проронит звука. Слушает звучанье неземных мелодий. Бард неразговорчив. А верней — безмолвен. Молчалив и скорбен. Смотрит не мигая вдаль, где реет греза, сердцу дорогая. Что за чушь такая! Сердцу дорогая… Опьяненный зельем ночи приворотной. По разноголосью мира и эпохи, вслушиваясь в песню собственного бреда, в музыку высокой грезы благородной, бард бредет по свету, тихий и влюбленный. Опьяненный зельем ночи приворотной. приворотным зельем ночи опьяненный.

Adagietto [47]

Полночь прорезав злой полосою, то прямо дорога идет, то зигзагом. Умыта дорога холодной росою… По этой дороге размеренным шагом движется смерть, потрясая косою. Смерть приближается. Словно на блюде, нож преподносит песни смертельной. И засыпают звери и люди, слушая этот напев колыбельный. Смерть на пороге. Что нам досталось — выдох ли скорбный? Радостный вздох ли? Но утихает в сердце усталость. Губы смеются. Слезы просохли. Вещая песня. Ею расколот миг наш последний. О благостыня призрачных снов, одевающих в холод! Сладкий напев, растворяющий в стыни! Разве иначе примерю одежды твои, безысходность цвета надежды! Смерть наступает. Ее наступленье цвета внезапно пришедшей удачи. И, покоряясь приступу лени, мы рассмеемся, а не заплачем… Цвета удачи сладкая слабость тьмы, подступившей к самому горлу… В эту минуту слабая сладость крылья над сердцем вдруг распростерла. Танец кончины, пляска смятенья, чувственный трепет той круговерти, где Саломея призрачной тенью пляшет над нами пляскою смерти. Пляшет, взыскуя нашего горла… Пламя надежды крылья простерло! Полночь прорезав злой полосою, то прямо дорога идет, то зигзагом… По этой дороге размеренным шагом Движется смерть, потрясая косою…

47

Адажиетто, разновидность небыстрого темпа (ит.)

Сомнительная поэма о хмельном хугларе

Фрагменты

Прелюдия (lento) [48] Mais ou sont les neiges d’antan? Francois Villon [49] Хмельной хуглар, хулиган еретический! Вот он: он пишет стихи химерически, хулиганически неметрически! Нагло бредет себе эгоцентрически, нагло бормочет под нос экзотически нетипические, не иначе, стихотворенья… Вот потеха! «Эй вы, в партере! Ну-ка, тихо! Идет поэт, смеясь и плача!» Скерцо (serioso) [50] Да, он лунатик. Он влюблен в луну. Но разве пристрастие к луне подобно язве и шаг к луне — уже к безумью шаг? А как же Сирано де Бержерак? [51] да и потом… Трио Полночное светило! Стихами По тебя ль не освятила поэзия? И проза не в разлуке с тобою: сам Сервантес сухорукий тебе обязан Пансой и Киханой… Ну, а Фальстаф? Отелло бездыханный? А Лир, а Макбет? Ричард Третий? Яго? Офелия? Корделия? За благо тебя считали Китс и даже Шелли. Ну, а Лафорг с Бодлером? Неужели Рембо с Верленом и Корбьер в придачу в счет не идут и ничего не значат? Ну, а лунатик, пьяница из пьяниц, Рубен Дарио, никарагуанец? Скерцо (serioso) Да разве ж луна, без которой ни шагу все те, кто сжимает перо или флягу, Да разве ж луна… Сирано и Верлен! Не сыщется лунному свету замен! О светоч великих поэтов и малых, возвышенных помыслов, замыслов шалых, прославленный в мощных шедеврах титанов и в жидких, но честных стихах графоманов! Интерлюдия Хмельной хуглар, хулиган еретический! Вот он, перед вами: он пишет стихи химерические, хулиганически неметрические! Он весь какой-то ассиметрический и даже в чем-то нигилистический. Не то чтоб развязный, но больно несвязный. Нагло бредет себе, понимаете ли, эгоцентрически, нагло бормочет под нос экзотические и нетипические, не иначе, свои стихотворенья… Вот потеха! «Эй вы, в партере! Ну-ка, тихо! Идет поэт, смеясь и плача!»

48

Медленно (ит.).

49

Но где ты, прошлогодний снег? Франсуа Вийон (фр.). Ф. Вийон (1431 или 1432—?) — французский поэт.

50

Серьезно (ит.). В этом подзаголовке содержится типичное для Л. де Грейффа противоречие, так как скерцо — шутливая, легкая музыкальная пьеса.

51

Сирано де Бержерак С. (1619—1655) — французский писатель. Очевидно, имеется в виду его роман «Иной Свет, или Государства и империи луны».