Под знаком ЗАЖИGАЛКИ
Шрифт:
С этого момента ты знаешь, что ты можешь в жизни всё. Если ты этого ЗАХОЧЕШЬ!
Да! Если я ХОЧУ, значит я МОГУ!!!
Финишировал взвод вместе. Все пятнадцать «мальчиков». Пятнадцать автоматов, пятнадцать вещмешков с пятнадцатью шинелями в «скатку». Пятнадцать кирпичей были сданы старлею. Последние два километра Вадик Шварумян бежал в одной гимнастёрке, у него забрали даже противогаз и штык-нож в чехле, чтобы он добежал. И он
Да, армия – это та школа, которую проходить совсем необязательно в наше время. Но именно там ты узнаешь самую большую тайну нашей жизни: если я ХОЧУ по-настоящему, значит я МОГУ! И свой автомат, и свой вещмешок с «волшебным кирпичом» я донесу до цели сам!
В сорока километрах от небольшого городка Борзя, где в середине девяностых служил срочную службу Ободзинский, сходились границы России, Китая и Монголии. До Читы, столицы области, нужно было трястись ночь на древнем поезде с потёртыми и уже не совсем красными звёздами на вагонах, с «дыркой» в туалетах вместо унитаза, и гордой, чуть схваченной ржавчиной надписью «Советские железные дороги». А до точки, где сходились владения Огненных драконов, предков Чингисхана и Сибирского медведя летом в сухую погоду можно было домчать на ГАЗ 66 меньше, чем за час. Весной же, в распутицу, в разлившуюся по всему краю грязь, наполнявшую всё свободное пространство – это занимало почти столько же времени, как дорога до Читы.
Военных в окрестностях Борзи было больше, чем местных жителей – ракетчики, танкисты, зенитчики, мотострелки, пограничники. Непонятно, от кого защищало такое количество военных, с учетом того, что ближайшие несколько сот километров сухой и выдуваемой ветрами степи Монголии и сотни полторы километров Китая были абсолютно безлюдны. Со стороны Монголии граница даже не была оборудованной. Монгольских пограничников никто никогда не видел.
+30 градусов в июле и -30 – в январе, делали боевую подготовку офицеров и солдат, мягко говоря, непростой. К этому добавился развал Союза, провальная война в Чечне, брошенные на произвол судьбы войска,
Они жили своей жизнью: в технических парках как-то без поставок запчастей ремонтировали технику. Когда в части появлялась солярка, танкисты выезжали на соседний полигон пострелять, благо снарядов было запасено на 200 лет боевых действий, зенитчики радостно выезжали за ними, разворачивали свои пусковые зенитные установки и передвижные радиолокационные станции. Но солярка в частях была нечасто.
Поэтому, если в их зенитно-ракетном полку комбат Мичурин утром не устраивал «спортивный праздник» с кроссом, со стометровкой и подтягиванием на перекладине, то «продавал» их взвод до вечера в местный колхоз на работы по уборке картошки или разгрузке вагонов с арбузами или яблоками. Колхоз, то есть «фермерское хозяйство» по-новому, платил «натурой»: десять процентов «разгруженного» шло на скудный солдатский стол в виде платы за работы.
Всё оставшееся время Ободзинский вместе с Лёхой Гуковым хмуро ковырялся в своей обездвиженной пусковой зенитной установке. Она была парализована ещё до призыва Ободзинского. Со слов их старлея Анатолия Бобрика, в юности она была весёлой и подвижной ракетной установкой, вызывавшей только положительные эмоции у её механиков и операторов. Резво занимала боевую позицию, разворачивалась в исходное положение с опережением нормативов.
Но злоупотребление некачественной соляркой, к которой она пристрастилась в начале девяностых, недостаток масла в системе, наплевательское отношение к своему здоровью, выразившееся в несвоевременной замене сальников (по причине их отсутствия, как в прочем и масла), привели на хирургический стол, то есть на «яму» в техническом боксе, где и была диагностирована поломка турбины. Развившаяся «гангрена» двигательной установки требовала немедленной операции по замене турбины, которая была заказана на военном заводе в Калуге почти три года назад. Сначала там по телефону уверяли о готовящейся отправке им турбины. Потом, через год, только подтверждали работу над заказом. В прошлом году перестали отвечать на звонки совсем.
Конец ознакомительного фрагмента.