Подметный манифест

Трускиновская Далия Мейеровна

–  А пытался!
– усмехнулся Архаров.
– Ох, что за изумруды были в Марфином фермуаре - ей назло следовало бы изумруды себе оставить… Где сел Каин - там и слез. Но ты о нем не жалей, я ему в утешение блинов послал шесть сотен. На всю ночь жевать стало!

Шварц подождал - не будет ли продолжения. Но Архаров считал, что сказано достаточно, и немец встал.

–  Никоим образом не хочу насильно внушать вам мысль, якобы за покушением и за попыткой выкрать вашего постояльца стоит Каин. Однако вспомните, сударь, Виноградный остров.

–  А я его и не

забывал.

–  Я бы настоятельно рекомендовал показать вашего покойника тем налетчикам, что до сих пор у меня под замком сидят без толку. Может статься, признают.

–  Да его должны сейчас привезти. Показывай кому желаешь - был бы прок. Статочно, вечером я и немца своего к тебе отправлю. Пусть переночует, а утром ты, когда твой Кондратий или Вакула примутся кнутами правду добывать, вели, чтобы его там же на тюфяк положили. Пусть призадумается. Что же касается моей дворни…

–  Подождем, что выяснит почтенный Меркурий Иванович, - подытожил Шварц.
– Позвольте откланяться.

–  Ступай, черная душа.

Шварц вышел, Архаров же полез в стол - искать векселя.

Война объявлена, думал он, война объявлена, и осажденным приходится держать круговую оборону. Голштинцы, бояре, староверы, о коих вообще ничего не известно, армейские поручики, замысловатый Ванька Каин - отбиваться надобно разом от всех. Да еще раненый Федька Савин…

Вот тут следов точно следует искть в московским высшем свете!

–  Дементьева ко мне!
– крикнул Архаров.

Канцелярист явился и получил задание - изготовить дюжину небольших конвертов из плотной бумаги.

Когда экипаж, доставивший Федьку на Пречистенку, вернулся, кучер Сенька доложил о состоянии раненого. Федька, к счастью, много крови не потерял - десятские прибежали вовремя. Но сама рана в грудь была малоприятна, он то и дело проваливался в забытье, и даже когда глаза бывали открыты - вряд ли понимал, с какими словами к нему обращаются. Так что расспрашивать, пока не приедет Матвей и не займется им основательно, никак нельзя.

–  Шпажная, говоришь, рана?
– уточнил Архаров.

–  Его Меркурий Иванович перевязывать изволил, а он в ранах малость разбирается. Сказывал - вроде шпажной, а нам невдомек, - сказал Сенька.
– Коли бы по лошадиному делу, тут мы знаем, а то - человек…

–  Вот только дуэлистов мне на Москве недоставало…

Поединки пока что были привилегией санкт-петербужских вертопрахов, и то - самовольно присвоенной привилегией. Гвардейская молодежь после шелковой революции до того воспряла духом, что почитала шпажный бой более подходящим средством защиты своей дворянской чести, нежели кулачный. И то - кулаками мужики машут, а шпагу дворянин на то и привесил, чтобы охранять свою честь. Опять же - на границей на шпагах вовсю дерутся! И старики, бывавшие там еще чуть ли не по собственному распоряжению государя Петра Алексеевича, все подробно рассказывают - каковы правила, как делается вызов, что полагать истинной сатисфакцией.

Архаров надеялся, что до Москвы сие дурное поветрие не доберется. Фехтование - достойное занятие для молодого

человека, вон Левушка фехтует - любо-дорого поглядеть, но дуэлей быть не должно, дуэль - дело против совести…

Однако не Федька затеял драку - это было ясно. Он фехтованию не обучен, разве что успел нахвататься от Левушки. И драка возле дома старой княжны Шестуновой после того, как Федька видел в карете девицу Пухову, наводит на нехорошие мысли о князе Горелове. Вот он уже более отчетливо обозначился…

–  Харитона ко мне!
– крикнул Архаров.

Харитошки-Ямана не сыскали - он убежал с десятскими. Стало быть, и сведения о Мишеле Ховрине, приятеле князя Горелова, тоже пока недосягаемы. Архаров ругнулся и велел везти себя к Волконскому.

Князь куда-то укатил, но Архарову, собственно, не он был нужен. Велев доложить о себе княгине, он поднялся в гостиную и был прелюбезно встречен Елизаветой Васильевной и Анной Михайловной. Одеты они были по-домашнему, хотя и довольно ярко - на княгине был наряд жонкилевого цвета поверх розового платья, отороченный темным мехом, княжна также была в розовом, весьма воздушном, и обе подстать платьям премило нарумянены. Вот только прическа княжны делалась день ото дня все выше - Архаров по природному любопытству тут же задумался, что такое подкладывают под волосы, чтобы они лежали пышно и гладко?

После обязательных словесных реверансов, в которых он был не мастак, однако сейчас очень постарался, Архаров был усажен в кресло, а мать с дочерью расположились на канапе, и туда же лакей поставил большие стоячие пяльцы Анны Михайловны.

–  Я, сударыни, в вашей помощи нуждаюсь, - сказал Архаров.
– Вы обе - столичные жительницы, дамы придворные, много такого знаете, о чем мы тут и не задумываемся, особливо - когда кто с кем машется…

–  Николай Петрович, батюшка, тебя ли я слышу?
– удивилась княгиня.
– Что это ты вздумал, Господь с тобой!

–  Матушка Лизавета Васильевна, рад бы всех этих проказ не знать. Служба!
– прямо отвечал Архаров, чем крепко насмешил княгиню и княжну. Наконец ему удалось задать свой вопрос - не известны ли дамы, откуда у старой княжны Шестуновой взялась воспитанница Пухова.

–  Эта хворая девица?
– спросила Анна Михайловна.
– Так о ней в столице, поди, никто не знает. Да и тут тоже - она же почти не выезжает, и не слыхать, чтобы ее с кем сговорили. Тут, поди, надобно старую грымзу Долгорукову спрашивать, она так со своей девичьей невинностью носится, что поневоле задумаешься!…

Архаров насторожился, но виду не подал.

–  Охота тебе, мой свет, господина Архарова с толку сбивать, - возразила княгиня.
– Долгорукова столь своим родом горда, что разве до особы царской крови снизойдет, и то - чтоб венчаться непременно. Грехов за ней, выходит, не водится.

Княжна рассмеялась.

Архаров знал, что светские дамы жеманничают лишь для кокетства, а когда им надобно что сказать напрямик - то и говорят.

–  Не слыхали ли вы, Лизавета Васильевна, кого в свете считают родителями девицы Пуховой?