Поэты 1820-1830-х годов. Том 2

Тимофеев Алексей Васильевич

Все эти годы Сатин жил то в Москве, то в селе Старое Акшино (Пензенской губернии), доставшемся ему от Огарева, который на льготных условиях продал его своему другу. Здесь же 29 апреля 1873 года Сатин скончался.

255. УМИРАЮЩИЙ ХУДОЖНИК

^{Мастерская, заставленная статуями и глыбами камней. Вечереет; погасающие лучи заходящего солнца проникают в узкое окно и озаряют бледное, истощенное лице умирающего. Он лежит на соломе; взоры его неподвижно устремлены на статую Религии, которой лице совершенно отделано, но стан представляет еще необработанную массу мрамора.}

Художник

Не верю я, чтоб час преображенья Мог надо мной так рано прозвучать! Уже ль меня из мира вдохновенья Готова смерть безжалостно умчать? Нет, нет! С моей любимою мечтою Она меня не в силах разлучить… Мне та мечта души была душою, И должен я ее осуществить!.. (Вскакивает, хватает резец, хочет идти к статуе, но в изнеможении снова падает в постель.) Но, ах! теперь напрасны упованья,— Настал конец земного бытия, И не свершить родного мне созданья!.. О, тяжело сдавилась грудь моя! Не оттого, что с жизнью расстаюся, Нет! Дольний мир всегда мне тесен был. Свободный, я в мир вечный преселюся В один размах души могучих крыл… А прежде я окован был землею! Так! мне не с ней разлука тяжела, Но с той божественной, высокою мечтою, Которая так дивно облекла В

один восторг мое существованье. Давно, давно в себе я ощущал Невнятное, нагорнее призванье Создать святой величья идеал!.. О, эта мысль, как неземная сила, Огнь творчества в душе моей зажгла, Она всегда мне знаменем служила И в мир иной таинственно влекла!.. (После краткого молчания, простирая руку к статуе) С дней юности, о дивное созданье, Я образ твой в груди моей носил, И с той поры искусству изваянья Я жизнь мою с восторгом посвятил! И я мечтал: минута наслажденья За все труды настанет наконец, Сойдет с небес на душу вдохновенье, И будет мне послушен мой резец… Бывало, я, творить нетерпеливый, На помощь всё искусство призывал; Но тщетен был мой труд самолюбивый, И я в моих твореньях сознавал Лишь только мне понятный недостаток, — Я им не мог всю душу передать, На них лежал земного отпечаток,— А я хотел небесное создать!.. О, тяжело с преполненной душою Средь робких чад земли холодной жить! Не в силах быть могучею рукою Всех чувств души в твореньи проявить!.. И я страдал, в страданьи к небу рвался, Но тщетно всё, — прикованный к земле, Трудам земным я снова предавался, А луч надежд светлел в туманной мгле. Однажды я, трудами утомленный, Главу мою на ложе преклонил И, легким сном внезапно окрыленный, Надзвездный мир видений посетил: Там призраки с воздушной красотою В вид радужной свивались пелены, Как легкий рой носились надо мною Фантазии свободные сыны. Но в них душа — знакомого искала… Вдруг, от толпы воздушной отделясь, Ты предо мной, Небесная, предстала, — И вся душа в восторг перелилась! Торжественно любовь и упоенье На девственных сливалися устах, И чистый огнь святого вдохновенья Горел в твоих таинственных очах. «Пора творить! — ты, Дивная, вещала. — Уж час настал: ступай, бери резец. Пора, пора!» — ты сладко повторяла И подала бессмертья мне венец… Умчалась ты в нагорние селенья, И с вежд моих сон дивный отлетел, Но всё я был исполнен упоенья И образ твой в груди моей горел! Тогда вспорхнул души могучий гений, Сил творчества избыток ощутил: Я пламенел от сладких впечатлений И свой резец торжественно схватил… Чудесное свершалось предо мною! Я к мрамору в восторге подбежал, И таял он под мощною рукою, А я в него всю душу изливал! Резец скользил, а мрамор, оживляясь, Изящные вдруг формы восприял, И я, святым блаженством упиваясь, Твое лице в мной созданном узнал… Твое, твое, небесное Виденье! Улыбка та ж порхала на устах, И на челе высоком вдохновенье, И тот же огнь божественный в очах. О, в мраморе оно осуществилось, Все сохранив небесные черты! В нем всё мое мечтанье проявилось, Как идеал величья, красоты. И я вкусил в избытке наслажденье! Я весь пылал, резцом владеть не мог, И, сын земли, в немом самозабвении Под бременем восторгов изнемог. Стеснилась грудь, дыханье замирало… Но не вполне мой труд был совершен: Одно лице лишь жизнию пылало, А стан был мертв, еще не облечен Величьем форм и силой неземною, — Лишь мрамор он бездушный представлял, Не обвит был он легкой пеленою И красотой надзвездной не дышал. Но, думал я, еще свершить успею Мой сладкий труд: в лице я проявил Давно во мне почившую идею, А стан создать не много нужно сил. Но ныне, в то священное мгновенье, Когда резец я взял и был готов Вполне свершить небесное творенье И стан облечь в таинственный покров,— Безжалостно в груди вдруг зародился Какой-то огнь томительный, живой, Кровь вспыхнула, весь ад в меня вселился И мне шепнул: «Час близок роковой!..» (После некоторого молчания) Так! близок он, я весь изнемогаю, Уж веет смерть крылами надо мной, И мой резец напрасно я хватаю,— Бессилен он под трепетной рукой… Любимое, священное мечтанье! Я на земле лишь для тебя дышал, Прости, прости, — из стран очарованья К ничтожеству в объятья я упал! Я одного лишь жаждал награжденья: Всю жизнь мечтал о том, чтобы узреть Моих трудов конечное свершенье… И должен я так рано умереть! (Погружается в глубокую задумчивость.) Нет, нет, зачем напрасные мученья! Ужели там душа не оживет? Безумец я!.. Смерть есть преображенье И к вечности безгранный переход. Туда, туда мне сладко преселяться!.. В тот край, где нет границ для дивных сил… О, буду я там вечно наслаждаться, А здесь уже — я главное свершил! К моей мечте любовью пламенея, Умру лишь я, прикованный к земле, Но не умрет свободная идея: Она горит на девственном челе Любимого души моей созданья, И истинный художник в нем прочтет Все, все мои горячие мечтанья И дивно их на ткани разовьет… Прочь эгоизм! С любовию глубокой Пускай другой придет свершить мой труд, Пускай мечты души моей высокой Из века в век торжественно пройдут… Придет пора — творенье совершится И на земле огонь небес зажжет: Сама толпа любовью оживится И мысль она великую поймет… Своей мечты узрев осуществленье, В восторге там душа моя вспорхнет И, вечная, в избытке упоенья Весь мир земной с любовью обоймет. Так, так! не тот творец, рукой кто смелой Начатый труд великий довершил, Но тот, кто был отцом мечты созрелой И кто ее в твореньи зародил. О ты, мое дитя родное! Чудесная! Я, я был твой творец. Там ждет меня блаженство неземное И радужный бессмертия венец… (Быстро изнемогает и впадает в бред горячки.) Пустите, пустите! Зачем заковали Вы душу в оковы холодной земли? Пустите, пустите в тот край, где порхали Так часто высокие думы мои! О, внятен мне голос святого призванья, Небесная ждет там с улыбкой меня… Смотрите!.. нисходит средь моря сиянья Она мне навстречу в венце из огня… Но вам ли взирать на красу Бесконечной? Надоблачный свет вас, земных, ослепит… Отверста пред мною дверь к жизни предвечной… Туда меня сладко Святая манит!.. (Умирает.) 15 ноября 1833

256. ПОЭТ

^{Весенний вечер. Небо усеяно звездами. Вдали море. Поэт в задумчивости сидит под деревом. Друг подходит и кладет ему руку на плечо. Поэт вздрагивает.}

Друг

Объят каким-то чудным сном, Давно

на береге морском Сидишь в мечтании глубоком, — Где ты блуждал?

Поэт

(приходя в себя) В краю далеком. И мне казалось, дольний мир Покинул я, и гений бури Увлек меня в поля лазури. У ног моих бежал эфир, И свод небесный над главою Блистал сапфирной синевою; Толпы миров кругом меня Горели пламенем огня, То в купы светлые сливаясь, То в беспредельность рассыпаясь. И гений бури, спутник мой, Покинул грозный лик земной, Оделся радуги лучами, И позлащенными крылами Прикрыл меня, к устам припал И вдунул в грудь мне восхищенье. Я скоро чудного узнал, И в сладком трепете я пал Пред ним: то было вдохновенье! И гений радость в сердце влил, Мечтой пернатой окрылил Меня — и ринул меж звездами: Я в беспредельности летал, Свободой гордою дышал, Я восхищался небесами; Мой стих гремел как божий гром И разливался над мирами, Как луч в пространстве голубом… Я жил, я чувствовал!

Друг

Мечтатель! Меж тем как ты паришь, приятель, Пространства синего во мгле, Давно покинутый мечтою, Наш век железною рукою Кует величие к земле. Поверь, мой друг, мечты свободной Наш не оценит век холодный! Деспот, прозаик, хочет он, Чтоб лиру бросил Аполлон. Он хочет, чтоб любимец Феба, Сошед с безоблачного неба, Забыв, что огнь в груди горит, Писал людей домашний быт И нравы общества. Сначала Душа поэта не внимала Веленью грозному: вольна Носилась в облаках она, Но век чугунною рукою Увлек, свободную, с собою, И гордый, пламенный поэт, Как раб, пошел за веком вслед Или как конь в цепи обоза. Кто может против века стать? Прошла пора стихи писать: Потребность века — проза, проза!

Поэт

Виновен я ль, что на аккорд чудесный Самим творцом настроена душа? Что всё поэзьей дышит в поднебесной И что даль синяя роскошно хороша? Виновен я ль, что шелест листьев стройный Святой мелодией мой нежит слух, Иль шум волны пучины беспокойной Восторгом сладостным воспламеняет дух? Блажен поэт, когда ему возможно Порыв души условиям подчинить, Иль вялой прозой чувства заменить И времени отдать дань осторожно! Но если огнь палящий, неземной Волнует дух высокий человека, — Потонет он в пучине грозной века Иль самый век умчит он за собой.

Друг

Порыв мечты души высокой! Но, друг, ты чувствуешь глубоко, А род людской уже давно Для чувства затворил окно. Мой друг, поверь, твой стих свободный Не тронет ум людей холодный; И звуки лиры золотой, Мелодья та аккордов дивных, Умрут, как звон в дали пустой, Как звук среди степей пустынных. Утратит даром жар поэт! И вдохновенье неземное Без пользы людям унесет Злой век в пространство голубое.

Поэт

Гомер, державный царь певцов, Слепой, убогой странник в мире, Бряцал на вдохновенной лире,— Век не ценил его стихов! В нем не почтил он вдохновенье, Но за холодное презренье Отмстили тридцать пять веков. И сквозь их мглу, покрытый славой, Протек державно, величаво Певец героев и богов. И Тасс, когда с небес сошедший Восторга дух его обнял, Посажен был как сумасшедший!.. И Камоэнс не средь похвал, Не среди кликов и плесканий Окончил век своих страданий. Великий дух его иссяк Средь нищеты, среди презренья: Бессмертный, жертва отверженья, В больнице умер как бедняк! Толпе ль понять порывы духа? Для прозаического ль уха Аккорды дивные гремят? Благоговея, не ценят Коль современники поэта, Его не заплескает Лета: Грядущий ряд веков поймет Бессмертной лиры песнопенья Потомство грозное придет, Заплатит дань благоговенья И светлой ризою нетленья Его творенья облечет. <1835>

257. A NASTASIE [181]

Из тесной кельи заключенья Зачем ты требуешь стихов? Там тухнут искры вдохновенья, Где нет поэзии цветов! А здесь их нет: больных стенанья, Оружья стук да шум солдат Души высокой излиянья Хоть в ком внезапно прекратят. Но, может быть, мечта святая И здесь зажжет восторга пыл И я, как феникс воскресая, Еще исполнюсь новых сил! Быть может… сладко упованье, Но нет, боюсь встревожить я На миг замолкшее призванье К иному миру бытия… Боюсь души здесь пробужденья, — Как знать — могучее вспорхнет, А где предел ее стремленья, Как укротить ее полет? Так замолчи, мечта святая, В груди огня не раздувай, Дай срок расти и, созревая, Пока души не обнажай. А ты, сестра, возьми терпенья И не ищи восторга след В моем отрывке вдохновенья: Я узник здесь, а не поэт! 1 января 1835

181

К Анастасии (франц.). — Ред.

258. РАСКАЯНИЕ ПОЭТА

Фантазия

Вера без дел мертва.

Посл. Иак. II, 26.

Часть первая

^{Роскошное сельское местоположение. Заря едва начинает заниматься на горизонте. Юноша стоит на возвышенном берегу реки.}

1

Все красоты волшебная природа Роскошной здесь рассыпала рукой; Здесь я нашел тебя, моя свобода, И вновь душа сроднилась с тишиной! Среди людей с надеждой неизменной, Восторженный, я долго, долго жил И, чистою любовью вдохновенный, Им о мечте высокой говорил! Но хладный взор, с улыбкой состраданья, Ответом был на пламенный привет, И я теперь без сил, без упованья, Отверженный, непонятый поэт! Свершилось всё: исчезли ослепленья, Святых надежд растоптаны цветы, В душе взвился огонь разуверенья И умертвил любимые мечты!..

2

Я помню дни протекшего блаженства, Когда душа не знала суеты И с верою в идею совершенства Парила в мир восторга и мечты! Я был тогда исполнен убежденья, Что дух любви связует всех людей, Что он хранит в них искры обновленья И зиждет им величья мавзолей! Я, будущность пред ними развивая, Стремиться к ней напрасно умолял: Внимали мне… но глас мой, умирая, На их душе следов не оставлял! В холодные объятья преступленья Их эгоизм надолго заковал, И падший дух из бездны усыпленья Высоких чувств вновь к жизни не воззвал!