Поэты 1820-1830-х годов. Том 2

Тимофеев Алексей Васильевич

Мемуары Печерина, над которыми он работал в 1865–1867 и в 1870–1873 годах, а также поздние письма к Чижову свидетельствуют о его антиклерикальных взглядах. Он немало сокрушался о том, что принадлежит к «презренной и ненавистной касте» людей, достойных наименования «врагов рода человеческого» [195] . Судя по всему, только преклонный возраст, отсутствие крова и средств к жизни помешали ему пойти на окончательный разрыв с церковью.

195

Письмо к Ф. В. Чижову от 13 августа 1871 г. — Там же, с. 465.

265. ЖЕЛАНИЕ ЛУЧШЕГО МИРА

(Из Шиллера)

Ах, из сей долины тесной, Хладною покрытой мглой. Где

найду исход чудесный, Сладкий где найду покой? Вижу: холмы отдаленны Зеленью цветут младой… Дайте крылья! К вожделенной Полечу к стране родной! Слышу звуки райской лиры, Чистых пение духов, И разносят вкруг зефиры Благовония цветов. Вижу: там златые рдеют Меж густых ветвей плоды, Зимни бури там не веют И не вянут век цветы. Ах, как солнечный отраден Вечный свет на тех лугах! Усладительно прохладен Тонкий воздух на холмах! Но увы! Передо мною Волны яростно шумят, Грозною катясь волною; Дух мой ужасом объят. Вот челнок колышут волны… Но гребца не вижу в нем… Прочь боязнь! Надежды полный, В путь лети! Уж ветерком Паруса надулись белы… Веруй и отважен будь! В те чудесные пределы Чудный лишь приводит путь. <1831>

266–271. ИЗ АНТОЛОГИИ

1. «К милым отчизны брегам приближаяся, „Завтра, — сказал..“»

К милым отчизны брегам приближаяся, «Завтра, — сказал,— Долгий и бурный мой путь кончится: пристань близка!» Но не сомкнулись уста еще, — море как ад потемнело И сокрушило меня. Слово пустое одно «Завтра!» с надеждой отважно вещать не дерзай: Немезида Всюду настигнет тебя, дерзкий накажет язык. <1831>

2. «Где красота твоя, город дорийский, Коринф лучезарный?..»

Где красота твоя, город дорийский, Коринф лучезарный? Где твоих башен венцы? Древни стяжанья твои? Где велелепные храмы богов, где чертоги? Где жены Пышноубранные? Тьма граждан на стогнах твоих? Даже следа от тебя не осталося, город несчастный! Лютая, всё обхватив, жадно пожрала война. Мы лишь одни, Океана бессмертные дщери, остались, Чтобы над прахом твоим, как алкионы, стенать. <1832>

3. «Путник, ты зришь Илион, гремевший некогда славой…»

Путник, ты зришь Илион, гремевший некогда славой, Некогда гордый венцом башен высоких своих… Ныне ж пожрал меня пепел времен; но в песнях Гомера Всё я стою невредим с медным оплотом ворот. Мне не страшны, меня не разрушат губительны копья ахивян: У всех Греции чад вечно я буду в устах. 1831 или 1832 (?)

4. «Труп Леонида кровавый, увидевши, Ксеркс-победитель…»

Труп Леонида кровавый, увидевши, Ксеркс-победитель, Дивную доблесть почтив, сам багряницей одел. Мертвый тогда возгласил спартанский герой незабвенный: «Нет, не приму никогда должной предателю мзды! Щит — украшенье могиле моей, прочь одежды персидски! Я спартанцем хочу в царство Айдеса прийти». 1831 или 1832 (?)

5. К ИЗВАЯНИЮ ЗЕВСА ОЛИМПИЙСКОГО, ТВОРЕНИЮ ФИДИЯ

Или бог с неба сошел показать тебе образ свой, Фидий,

Или ты сам в небеса бога узреть возлетел. <1832>

6. К ИЗВАЯНИЮ АЛЕКСАНДРА ВЕЛИКОГО, ТВОРЕНИЮ ЛИСИППА

Огненный взор Александра и весь его лик величавый Дивным искусством Лисипп в мощной сей меди явил, Мнится, он, очи на небо вперив, Громовержцу вещает: «Мне подвластна земля! Ты, Зевс, Олимпом владей!» <1832>

272–276. ПОЭТИЧЕСКИЕ ФАНТАЗИИ

1. НЕЧТО

19 февраля

Напрасно буду ждать отрадной встречи В кадриле, средь гармонии живой, И долго не слыхать мне русской речи Из уст пурпурных девы молодой! И от кого привет услышу милый? Кто спросит: «Любите ли танцы вы?» Окончив бал, кому скажу унылый: «Вы едете? Всё кончено, увы!»

2. БАЛ

Приехал и гляжу: дом освещен, И в окнах легкие мелькают тени; И слышу, в тесные вступая сени, И шум шагов и фортепьяна звон. И в комнатах, как в летний полдень, ясно, И дышит всё jasmin, ambr'e, vanille [196] , Как целый мир, и стройный и прекрасный, Французский развивается кадриль. «Здоров ли Александр Васильич? Слух идет, Что видели „Ричарда“ вы недавно И что одни вы хлопали исправно, А публика вся холодна, как лед?» «От чопорной трагедии французской Не может наша публика отстать: В ней нет души и огненной, и русской, Не ей Шекспира гений понимать!» «Ах! посмотрите-ка сюда! Как гаснут свечи здесь уныло! Так жизни сей отрадные светила, Блеснув, угаснут навсегда. Что жизнь в сей атмосфере хладной? Как друга, я б желала смерть найти! В цветущем юности венке отрадно В могилу свежую сойти!»

196

Жасмином, амброй, ванилью (франц.). — Ред.

3. ПРОДОЛЖЕНИЕ БАЛА

РУССКИЕ РОМАНЫ

20 февраля

«А новые романы вы читали? „Семейство Холмских“?» — «Нет! Не мог, ей-ей! И шесть частей всегда меня пугали: Прочесть печати русской шесть частей! Романов русских, право, я не чтец, В них жизни мощный дух не веет! Лежит, как пышно убранный мертвец, А под парчой всё крошится и тлеет. Поденщиков я этих ненавижу — Вы старый мусор свозите, друзья; Но зодчий где? К чему сей труд? Не вижу, И зданий вовсе не приметил я. Всего тут понемножку: и народность, И выписок из хроник целый ряд, И грубая речей простонародность, На жизнь и в бездны сердца мрачный взгляд. Но где ж у вас гигантские созданья Фантазии могучей и живой? — А нам к чему? Есть летопись, преданья, И — с ног до головы — готов герой. Хотите ли увидеть исполина, Кто мощно сдвинул край родной? Смотрите: вот его кафтан, дубина! Весь как в кунсткамере, весь как живой».