Поездка в Москву. Новейший Хлестаков
Шрифт:
«Милостивые государи!»
«Что слышит ухо мое? Что видит взор мой? Дерзнул ли слабый ум мой подумать, что в обществе, хранившем до сих пор предания дорогой для нас старины, бывшем скудельным сосудом нашей самобытности, может явиться столь дерзновенная мысль, как мысль о замене, дорогих сердцу нашего народа, отхожих мест, выдумкой гнилостного и развращенного Запада — ватер-клозетами?.. Исторически сложившаяся у русского человека любовь к единственно-самобытному памятнику строительного зодчества, — к этим простым, бесхитростным, удобным как для сидения, так и для стояния, годным как для одной нужды, так и для другой, — проявлениям русской простоты, здравого смысла и покорности — так как, милостивые государи, покорность сия выражается в беспредельной готовности обонять, хотя и не всегда
Надо было видеть лицо Свистунского и слышать этот, серьезный замогильный голос, чтобы понять всю прелесть его шаржа. Нечего, разумеется, и прибавлять, что речь эту он сам сочинил (и, вероятно, потешал ею своего директора департамента), так как нельзя же серьезно думать, чтобы, в самом деле, нашлись столь горячие противники ватер-клозетов среди чиновников, предпочтительно страдающих гемороями.
Но Свистунский по привычке лгунов, клялся, что подобная речь была произнесена и так подействовала на всех присутствующих, что в «Обществе архитекторов» вопрос о ватер-клозетах был оставлен.
— Так, милый друг, у нас для курьеров и сторожей никаких удобств и нет! — закончил Свистунский, заливаясь самым веселым, неудержимым хохотом…
Признаться, я не сомневался, что он врет, но врал он с такой иллюзией правдоподобия, что я слушал не без интереса его вранье. Польщенный таким вниманием со стороны старого товарища, он под конец дошел уже до невообразимых non sens'-ов… Так, он рассказывал, будто ему предлагали место губернатора, но он отказался, что у них (он постоянно говорил: «мы») в департаменте кто то сочинил проект — упразднить временно, в виде опыта, печать, — а всех цензоров, которые, таким образом, остались бы, как он своеобразно выразился, «при пиковом интересе», назначить смотрителями казенных земель в Оренбургском крае и других местах для ограждения остатков их от расхищения. «Они не проглядят ни одного деревца — нет!»
— Ну это, брат, уж ты сочиняешь, кажется, насчет печати…
—
— Но какая руководящая у вас идея? — нарочно спросил я, рассчитывая поймать товарища на вранье.
Но это было дело не легкое. Свистунский не только врал хорошо, но и был мастер увертываться… На мой вопрос, он внезапно ответил:
— Какая идея?… Разве она не ясна для тебя?
— А для тебя?
— Совершенно… Идея — дезинфекции! — отвечал он внезапно, как бы осененный свыше.
И затем он снова принялся болтать… Окончательно разнуздавшись, он, как Хлестаков, уже понес околесную — говорил о каких-то его собственных «задачах», о том, что если ему не повезет на службе, и если его не сделают посланником, то он попросит концессию на открытие кафе-шантанов, с целью разогнать эту «русскую хандру»… Наконец, он предложил и мне место.
— Послушай, в самом деле, хочешь?.. Место тысячи на три пока… Нам нужны люди… Порядочные люди…
Теперь, по его словам, многие занятия, прежде щекотливые, поднялись в общем мнении.
— Не место ведь красит человека, а человек место! — как сказал недавно наш товарищ Миша Проходимцев, в обществе содействия распространения сочинений Баркова… И он оправдывает свое bon-mot. Хочешь, в самом деле?.. Я могу устроить, например, место по статистике… Я могу тебя взять в помощники… Ведь, ей-Богу, можно много добра сделать… Право — валяй. Напиши прежде серьезную статейку, дай мне, и я свезу Сереже Бабкину.
И Свистунский даже расчувствовался и прослезился.
— Ну что ты теперь?.. Пишешь там, где-то… Захоти я, например, и тебя тю-тю!.. Напишу в статистическом докладе, что от твоих статей в полтавской губернии появился жучок… — И он разразился веселым смехом…
— Ты ведь все врешь, Свистунский!
— Врешь!? Нет, не вру… Ну, положим, немножко и совру — русский человек любит соврать, так от этого мой совет не теряет цены… А если ты сомневаешься в моей командировке — на, смотри!
И он раскрыл бумажник, полный новеньких сотенных бумажек…
— Приедем в Москву — вспомним старину!
Его бесшабашное бахвальство начинало надоедать, да и он, кажется, сам устал, так что я был рад, когда он перешел к воспоминаниям о товарищах. Мы вместе с ним перебирали многих, и оказалось, что некоторые из них успели в жизни. Особенно восторгался Свистунский Мишей Проходимцевым…
— Помнишь, всегда был пройдохой этот Миша! Бывало, генерал Раков с свойственной ему веселостью говорил:- «Господа, закройте все отверстия — Проходимцев идет»… А он и ухом не вел… Я в те времена в Сиаме устав писал и шиш получил, а он — поди ты — выдумал какие-то, говорят, пули, бьющие на сто верст и через пятнадцать-то лет — в ходу! Но доброта в нем осталась… Он по-прежнему с товарищами хорош… Ну, и врет же!..
«Однако не больше тебя!» невольно пронеслось в голове.
— Ha-днях еще я был у него, обедал… Он мне и говорит: «Ваня! Ты мастер писать под разные руки, напиши несколько писем, что лучше меня нет на свете начальника» — Зачем тебе? — Нужно. — Скажи зачем? — Нужно, говорит, а я зато не забуду твоей услуги. — Да ты бы в газеты от себя послал… — Посылал, но не все печатают… Кроме «Моск. Вед.», ни одна… Да «Моск. Ведомостям» не всегда верят. Думаю, отчего по дружбе не сделать человеку услуги, написал и принес ему. — Спасибо, говорит, брат, удружил…
— Зачем же ему были эти письма?
— Зачем?.. Ах, ты простофиля!.. Зачем?.. Ты у Мишки-то спроси зачем… Он объяснит. Он, не будь дурак, да эти письма нечаянно оброни во время доклада у графа. Граф мнителен. — «Это что такое?». А Миша сконфузился — помнишь как он у нас драматическое искусство любил?.. Граф, начальник-то его, видя, что Миша жмется, повторил: «Это что такое?» — Ну, в конце-концов сцена при бенгальском освещении. С тех пор граф думает, что без Миши пропадет департамент. Вот тебе и Миша! Мы вместе с ним тон даем!.. Мы считаемся первыми чиновниками! А ведь он, если правду сказать, и недалек, да и скот порядочный!