Поэзия английского романтизма XIX века

Скотт Вальтер

II

Перевод О. Чухонцева

Нельзя пирог и съесть

и думать, что он есть.

(Пословица)

Как жалок ты, живущий в укоризне, В тревожном недоверье к смертным дням: Тебя пугают все страницы жизни, И славы ты себя лишаешь сам; Как если б роза розы растеряла И слива стерла матовый налет Или Наяда карлицею стала И низким мраком затемнила грот; Но розы на кусте благоухают, Для благодарных пчел даря нектар, И слива свой налет не отряхает, И своды грота множат свое эхо, — Зачем же, клянча по миру успеха, В неверии ты сам крадешь свой дар?

Апрель 1819

La belle dame sans merci

Перевод В. Левика

[526]

«Зачем, о рыцарь, бродишь ты, Печален, бледен, одинок? Поник тростник, не слышно птиц, И поздний лист поблек. Зачем, о рыцарь, бродишь ты, Какая боль в душе твоей? Полны у белок закрома, Весь хлеб свезен с полей. Смотри: как лилия в росе, Твой влажен лоб, ты занемог. В твоих глазах застывший страх, Увяли розы

щек». Я встретил деву на лугу, Она мне шла навстречу с гор. Летящий шаг, цветы в кудрях, Блестящий дикий взор. Я сплел из трав душистых ей Венок, и пояс, и браслет И вдруг увидел нежный взгляд, Услышал вздох в ответ. Я взял ее в седло свое, Весь долгий день был только с ней. Она глядела молча вдаль Иль пела песню фей. Нашла мне сладкий корешок, Дала мне манну, дикий мед. И странно прошептала вдруг: «Любовь не ждет!» Ввела меня в волшебный грот И стала плакать и стенать. И было дикие глаза Так странно целовать. И убаюкала меня, И на холодной крутизне Я все забыл в глубоком сне, В последнем сне. Мне снились рыцари любви, Их боль, их бледность, вопль и хрип: La belle dame sans merci Ты видел, ты погиб! Из жадных, из разверстых губ Живая боль кричала мне. И я проснулся — я лежал На льдистой крутизне. И с той поры мне места нет, Брожу печален, одинок, Хотя не слышно больше птиц И поздний лист поблек.

526

«La belle dame sans merci». — Стихотворение впервые опубликовано в «Указателе» Ли Ханта в мае 1820 года. Заголовок стихотворения взят из поэмы старофранцузского поэта Алена Шартье (1385–1429), впервые упоминается у Китса в поэме «Канун Святой Агнессы», строфа 33.

Май 1819

Сонет о сонете

Перевод С. Маршака

[527]

Уж если суждено словам брести В оковах тесных — в рифмах наших дней, И должен век свой коротать в плену Сонет певучий, — как бы нам сплести Сандалии потоньше, понежней Поэзии — для ног ее босых? Проверим лиру, каждую струну, Подумаем, что можем мы спасти Прилежным слухом, зоркостью очей. Как царь Мидас ревниво в старину Хранил свой клад, беречь мы будем стих. Прочь мертвый лист из лавровых венков! Пока в неволе музы, мы для них Гирлянды роз сплетем взамен оков.

527

Сонет о сонете. — Впервые опубликован в 1848 году. Один из экспериментальных сонетов Китса.

Апрель 1819

Ода Психее

Перевод Г. Кружкова

[528]

К незвучным этим низойдя стихам, Прости, богиня, коль почтешь секретным То, что молве невольно я предам, Воспоминаньем увлечен заветным. Ужель я грезил? Или наяву [529] Я подсмотрел Психеи взор скользящий? Без цели я блуждал весенней чащей, Как вдруг, застыв, увидел сквозь листву Два существа прекрасных [530] ; за дрожащей Завесой рослых трав и лепестков Они лежали вместе, и звенящий Родник на сто ладов Баюкал их певучими струями. Душистыми, притихшими глазами Цветы глядели, нежно их обняв; Они покоились в объятьях трав, Переплетясь руками и крылами. Спокойное дыханье губ одних Касалось губ соседних, словно их Рукою мягкой развела дремота, И снова поцелуями без счета Они, с румяным расставаясь сном, Готовы будут одарять друг друга. Крылатый этот мальчик мне знаком. Но кто его счастливая подруга? В семье бессмертных младшая она, — Но чудотворней, чем сама Природа; Прекраснее, чем Солнце и Луна, И Веспер, червь блестящий небосвода. [531] Прекрасней всех! — хоть храма нет у ней, Ни алтаря с цветами; Ни хора дев, под кронами аллей Поющих вечерами; Ни флейты, ни кифары, ни дымков От смол благоуханных; Ни рощи, ни святыни, ни жрецов, От заклинаний пьяных. О Светлая! Давно умчались годы Античных клятв и богомольных лир, Когда святым казался целый мир: И воздух, и огонь его, и воды. Но и теперь, хоть это все ушло, Вдали восторгов, ныне заповедных, Я вижу, как меж олимпийцев бледных Искрится это легкое крыло. Так разреши мне быть твоим жрецом, От заклинаний пьяным; Кифарой, флейтой, вьющимся дымком, Дымком благоуханным; Святилищем, и рощей, и певцом — И вещим истуканом! Да, я пророком сделаюсь твоим — И возведу уединенный храм В лесу своей души, [532] чтоб мысли сосны, Со сладкой болью прорастая там, Тянулись ввысь, густы и мироносны. С уступа на уступ, за стволом ствол, Скалистые они покроют гряды; И там под говор птиц, ручьев и пчел Уснут в траве пугливые дриады [533] . И в этом средоточье, в тишине, Невиданными, дивными цветами, Гирляндами и светлыми звездами — Всем, что едва ли виделось во сне Фантазии, шальному садоводу, Я храм украшу, — и тебе в угоду Всех радостей оставлю там ключи, Чтоб никогда ты не глядела хмуро, — И яркий факел, и окно в ночи, Раскрытое для мальчика Амура!

528

Ода Психее. — Опубликована в книге 1820 года. В письме к Джорджу и Джорджиане Китс поэт писал 30 апреля 1819 года: «Это стихотворение — последнее из написанных мною — первое и единственное, из-за которого я даже испытал нечто вроде мучений. По большей части я набрасывал строки наспех. Я писал его на досуге, — и думаю, что от этого читается оно свободнее и, надеюсь, воодушевит меня написать и другие вещи, даже в еще более мирном и здоровом духе. Вы, конечно, помните, что Психею не изображали богиней вплоть до времен Апулея Платопика, жившего уже после Августова века, а значит, эту богиню никогда не почитали и не поклонялись ей со всем пылом античности — а может быть, никогда и не думали о ней в древней религии; я более правоверен и не могу позволить языческой богине оставаться в таком пренебрежении». Любопытно отметить, что если в подтексте стихотворения и лежит противопоставление сердечности духовного мира терниям жизни, то, во всяком случае, античность не является здесь идеалом, поскольку она наравне с современностью пренебрегала душой (Психеей).

Психея— одно из позднеантичных божеств, олицетворение души. Известна главным образом из романа Апулея «Золотой осел», кн. IV–VI, и в классический пантеон не входила; отсюда замечание Китса в строфе 3: «В семье бессмертных младшая она», «храма нет у ней». Согласно Апулею, Психея (Душа) смертна по рождению, но обрела бессмертие благодаря верности своему супругу Амуру (Любви). Начиная

с эпохи Возрождения этот сюжет послужил темой многих значительных произведений в разных странах Европы; таковы фрески Рафаэля и его учеников на вилле Фарнезина в Риме, фрески Джулио Романо в палаццо дель Тэ в Мантуе, поэмы Лафонтена и Богдановича и многие другие произведения.

529

Ужель я грезил? Или наяву… — Ср. финал «Оды соловью».

530

…увидел сквозь листву // Два существа прекрасных… — Китс описывает парковую скульптурную группу; изображение Амура и Психеи было в конце XVIII — начале XIX в. излюбленным украшением пейзажных парков Англии и других стран (в России — Павловск, Царское село). Чаще всего, однако, они изображались иначе, чем у Китса: Психея, подняв над головою светильник, вглядывается в спящего Амура.

531

И Веспер, червь любовный небосвода… — Веспер, так называемая вечерняя (она же утренняя) звезда, сравнивается со светляком; в английской поэзии распространен сюжет о черве или светляке, нежно лелеемом влюбленным в него цветком; кроме того, Веспер — это планета Венера, названная в честь богини любви, отсюда эпитет «любовный».

532

В лесу своей души. — Изображение души в виде широкого пространства (чаще всего сада или леса с постройками, фонтанами и олицетворениями страстей, подчас сражающихся друг с другом) характерно для романов средневековья, а также для аллегорических поэм XVI в., наподобие «Королевы фей» Спенсера; однако описание этого фантастического пространства у Китса пронизано чисто романтическим ощущением природы и напоминает все тот же «английский парк», беседки которого часто назывались «храмами Дружбы»; в последних строках образ беседки явно переплетается с очертаниями спальни («И яркий факел, и окно в ночи, раскрытое для мальчика-Амура»), Амур прилетал к Психее «в ночи» и в полной темноте, «факел» служит не только светильником, напоминая о снятии запрета видеть его, он являлся также одним из атрибутов бога любви (ср.: Шекспир. Сонет 156). Таким образом, предмет оды у Китса как бы раздваивается: Душа (Психея) живет в душе, как своего рода «душа души», если использовать выражение Державина. В этом и раскрывается идея стихотворения: Китс поэтизирует в образе Психеи не вообще духовный мир человека, но особую нежность, душевность этого мира.

533

Дриады— духи деревьев в греческой мифологии; представлялись в образе прекрасных девушек.

Апрель 1819

Ода Праздности

Перевод Е. Витковского

[534]

I

Трех человек увидел я однажды В рассветной грезе, — все они прошли Передо мной, и облачен был каждый В сандальи и хитоны до земли, — Фигуры, что на мраморную вазу Нанесены, — они прошли кругом И вновь пришли в порядке регулярном, Дотоле мной не виданы ни разу И странны мне, — так часто незнаком Бывает скульптор с ремеслом гончарным.

534

Ода праздности. — Опубликована в 1848 году. В одном из писем в марте 1819 года Китс писал: «В это утро у меня своего рода ленивое и крайне беззаботное настроение; я тоскую после одной-двух строф Томпсонова «Замка праздности». Мои страсти спят из-за того, что я продремал примерно до 11-ти, и почувствовал сильную слабость, и был в трех шагах от обморока, — если бы у меня были зубы из жемчуга и дыхание лилейное, я назвал бы это истомой, но поскольку я — это только я, я должен назвать это ленью. […] Поэзия, Честолюбие, Любовь — лики их беспечальны; вот они проходили мимо меня: они скорее напоминают фигуры на греческой вазе — мужскую и две женские; не видимые никому, кроме меня. Это — единственное счастье, и это редкий пример превосходства всепобеждающего духа».

Порядок строф в издании 1848 года (посмертном) был следующим: строфа 111 помещена предпоследней, как пронумеровано в копии, использованной для издания, однако порядок самих строф там был таков: 1, 2, 5, 6. 4, 3. По-видимому, таков был первоначальный порядок… Нынешний — реконструкция текстологов. По всей вероятности, три появления трех фигур следует понимать следующим образом: «Утро» (строфа 1), «Зрелый час» (строфа 2), «Полдень» (строфа 3) — это разные возрасты, начиная с детства.

II

Но отчего, таинственные тени, Не опознала вас моя душа? Затем ли, чтоб чредою наваждений Скользили мимо вы, не разреша Меня от сна? — Стоял дремотный час, И Праздность без услады и без боли Вливалась в ощущения мои; Я цепенел, и пульс мой тихо гас, — Зачем пришли вы и не дали воли Остаться мне в моем небытии?

III

Да, в третий раз приблизились они — О, для чего? Мне виделось в дурмане Сонливом, что душа моя сродни Цветами изукрашенной поляне, Висел туман, по сладостным слезам Упасть на землю не было дано; Сминало рамой листья винограда Открытое в весенний сад окно, — О тени! Слез моих не видеть вам! Ступайте прочь, свиданья длить не надо!

IV

На миг оборотясь, опять ушла Фигур неторопливых вереница, — И мне хотелось обрести крыла, Лететь за ними — я узнал их лица: Любовь ступала первою из них, Затем Тщеславье мерной шло походкой, Отмеченное бледностью чела, — И третья шла, чей шаг был мягок, тих — Я знался с нею, с девою некроткой — И то сама Поэзия была.

V

Они ушли — мне крыльев не хватало… Ушла Любовь, — на что тебе она? Тщеславие? — Оно берет начало В безумии, и суть его бедна. Поэзия? — Отрады нет в тебе, Какую в полднях склонен усмотреть я И в вечерах, в которых брезжит сон, — Я покорился бы такой судьбе, Но как суметь вернуться в те столетья, Когда Мамоной не был мир пленен?

VI

Прощайте! Вам не пробудить меня, Почиющего на цветочном ложе, — Мне похвалами не прожить и дня, Что получает баловень пригожий, — Пройди, видений строй благообразный, Останься лишь увиденным во сне Орнаментом античного сосуда; Оставьте гений мой в дремоте праздной, Исчезните, фантомы, прочь отсюда И больше не тревожьтесь обо мне!

Май 1819

Ода соловью

Перевод Е. Витковского

[535]

I

От боли сердце замереть готово, И разум — на пороге забытья, Как будто пью настой болиголова, Как будто в Лету погружаюсь я; Нет, я не завистью к тебе томим, Но переполнен счастьем твой напев, — И внемлю, легкокрылая Дриада, Мелодиям твоим, Теснящимся средь буковых дерев, Среди теней полуночного сада.

535

Ода соловью. — Опубликована впервые в «Анналах изящных искусств» в июле 1819 года. Если в других одах (в «Оде Меланхолии», в частности, Китс обращается к читателю (к некоему «ты»), говоря ему о меланхолии, то здесь он обращается к соловью, говоря «ты» — ему. Уже в самом слове «соловей» (nightigale) заключено слово «ночь» (night), поэтому английскому читателю в большей мере, чем русскому, ясно, что эта ода — ноктюрн. Для Китса характерен в этой оде своеобразный «подхват» слова из строфы в строфу.

II

О, если бы хотя глоток вина Из глубины заветного подвала, Где сладость южных стран сохранена — Веселье, танец, песня, звон кимвала; О, если б кубок чистой Иппокрены, [536] Искрящийся, наполненный до края, О, если б эти чистые уста В оправе алой пены Испить, уйти, от счастья замирая, Туда, к тебе, где тишь и темнота.

III

536

О, если б кубок чистой Иппокрены… — Имеется в виду ключ на вершине горного хребта Геликон в Беотии, который, по преданию, появился от удара копыта Пегаса и обладал чудесным свойством вдохновлять поэтов. В данном случае «кубок Иппокрены» — кубок вина.