Поэзия Латинской Америки

Коллектив авторов

Ода надежде

Перевод О. Савича

Над морем сумерки… Вот середина жизни. На виноградины похожи волны; небо одиноко. Меня все это наполняет, переполняет: и море — целиком, и небо — целиком, движение, пространство, валов отряды в белых шапках пены, земля оранжевого цвета, горящий пояс умирающего солнца, все, все подарки жизни, и птицы, летящие поспешно к снам своим, и море, море, и запах изумительный, и соли звучный голос… Мы, люди, у воды живим в борьбе, в надежде; у моря мы живем надеждой. И волны суше повторяют: «Все, все свершится».

Ода Поэзии

Перевод О. Савича

Почти полвека по дорогам с тобой, Поэзия, иду. Вначале ты мне опутывала ноги, и падал я ничком на землю иль в лужу, как в могилу; тогда глаза я опускал, чтоб

видеть звезды. Позднее обнимала ты меня руками женщины влюбленной и проникала в кровь мою. Потом ты превратилась в кубок. Великолепно было идти и расточать тебя (а ты все неразменна), идти и одарять водой неистощимой, идти и видеть, как срывалась капля и падала в сгорающее сердце, и возрождалась вновь из пепла. Но этого мне тоже было мало: так много я прошел с тобою, что уваженье потерял к тебе. Ты больше не была туманною наядой, заставил я тебя работать прачкой и в хлебной лавке хлебом торговать, и ткать с ткачихами простыми, и на заводе по металлу бить. И ты все шла со мной по миру, но больше не была цветущей статуей, как в детстве. Железным голосом теперь ты говорила, а руки стали тверже камня, и сердце стало колоколом звонким. Ты хлеб пекла и раздавала, ты помогала мне ничком не падать, ты мне товарищей искала — не женщину одну, не одного мужчину, а тысячи, мильоны душ. Поэзия, мы вместе были в бою и в стачке, на демонстрациях, и в гаванях, и в шахтах, и я смеялся, когда твой лоб был вымазан в угле или пахучими опилками увенчан. И больше мы не спали на дорогах. Нас поджидали группы рабочих в свежевымытых рубашках и с красными знаменами. Поэзия, была ты раньше робкой до отчаянья, теперь идешь ты во главе процессий. Привыкли все к тому, что ты одета, как еженощная звезда. Хоть молния порою выдавала твое высокое происхожденье, но ты свои задачи выполняла, шагая вровень с шагом всех людей. Я попросил тебя, чтоб стала ты полезной и пригодной, как все металлы, как мука; чтоб ты была готова плугом стать, станком и инструментом, и хлебом, и вином; чтоб ты была готова сражаться врукопашную и обескровленною пасть. И вот теперь благодарю тебя, Поэзия, жена, сестра, невеста или мать. Благодарю, волна морская, цвет апельсиновый и знамя, рожденье музыки, мой золотой, мой длинный лепесток, подводный колокол, неисчерпаемая житница. Благодарю тебя, земля всех дней моих, головокружительное небо, кровь моя, за то, что ты меня сопровождала от самой разреженной высоты до бедняков за бедными столами; за то, что в душу мне вложила железо и огонь холодный; за то, что подняла меня до незначительных и самых трудных высот простых людей; за то, что раздаю себя, а ты по-прежнему неистощима: ты разливаешь в мире свежесть крепкую и пылкость чистую свою, как будто время меня за шагом шаг уводит в землю, но позволяет вечно течь потоку Поэзии моей.

Ода желтому цветку

Перевод В. Столбова

На фоне лазурного неба волнуется синее море… На фоне лазурного неба горсточка желтых цветов. НАСТУПАЕТ ОКТЯБРЬ И как грозно бы ни было море, море — миф, воплощенный в пространство, с его назначеньем высоким и закваской его штормовой. Все равно на земле золотится маленькое растение, и мы уже глаз не отводим от матери нашей земли. Прах мы есмь и останемся прахом. Пламя, вода или ветер не наша судьба. Только землей мы станем, только сырой землею, а может быть, желтым цветком на земле.

Прошу тишины

Перевод П. Грушко

Сейчас я хочу покоя. Считайте, что я отсутствую. Я глаза на миг закрываю… Пять вещей сейчас мне нужны, пять особо важных корней. Во-первых, безбрежность любви. Во-вторых, любоваться осенью: мне не жить, если листья не будут слетать, сливаться с землей. В-третьих, зимние дни, ливень любимый и нежность костра на свирепом холоде. В-четвертых, спокойное лето, круглое, как арбуз. В-пятых, твои глаза. Матильда [289] моя, желанная, не заснуть мне без глаз твоих, без взглядов твоих мне не жить, я с легким сердцем сменяю весну на взгляды твои. Друзья, это все, что мне нужно: ничто — и почти что все. А теперь я вас не держу… Я столько прожил, что вскоре забудут меня поневоле, стерев с доски мое сердце, желавшее жить бесконечно. Но то, что прошу тишины я, не значит, что я умру. Со мною все это иначе: я буду и дальше жить. Я есть и быть продолжаю. Просто внутри меня будет силы копить пшеница, чтобы зерна, раздвинув землю, над землей увидали свет, но земля-праматерь темна, вот так же темно и во мне: я похож на колодец, в чьи воды ночь роняет звезды свои, чтобы в поле уйти налегке. Понимаете, прожил я столько, что хочу прожить еще столько же. Никогда я не был так звонок, так богат поцелуями. Как прежде — все еще утро. Свет летит со своими пчелами. Оставьте меня с рассветом. Позвольте мне снова родиться.

289

Матильда. —Имеется в виду Матильда Уррутиа, жена Пабло Неруды, которой посвящена книга «Сто сонетов о любви».

Скатерть

для всех

Перевод П. Грушко

Лишь только позвали к столу, как сорвались с места тираны и случайные их кокотки, и было смешно смотреть на этих ос пышногрудых, спешащих в компании бледных, несчастных общественных тигров… Черствого хлеба кусок съел пахарь в открытом поле, в одиночестве, поздним вечером. Вокруг колосилась пшеница, но не было больше хлеба, он ртом голодным смолол его, глазами голодными съел. В синюю пору завтрака, в час ленивой жаровни поэт, отстраняя лиру, нож достает и вилку, и ставит на стол стакан, и рыбаков созывает к мелкому морю тарелки. В языках горящего масла картофелины негодуют, ягненок на углях как золото. Снимает одежды лук… Тягостно есть во фраке — ощущенье, что ешь в гробу. А есть в монастырских стенах — все равно что есть под землей. В одиночестве горько есть, но не есть — словно в бездну упасть, словно рухнуть в зеленую пропасть: будто цепь из крючков рыболовных протянулась от сердца к желудку, разрывая тебя изнутри. Голод похож на клещи, на клешни разъяренных крабов. Он сжигает, но без огня: голод — пожар холодный. Так давайте же сядем за стол со всеми, кто голодает, и расстелим длинные скатерти, поставим солонки озер, и хлебы размером с небо, и горы клубники со льда, и лунообразное блюдо, за которым всем хватит места. Я сейчас одного лишь прошу: справедливости завтрака.

Опасность

Перевод П. Грушко

Предупредили: осторожней, не поскользнитесь на паркете, на мокрой глине, на снегу. Ну что ж, сказали мы, на льду мы постараемся не падать. Но вышло так, что под ногами все начало внезапно плыть, и все мы стали кувыркаться. А это кровь была. Она текла из секретариатов, с постов, захваченных разбоем, текла по мраморным ступеням и затопила поле, город, редакции газет, театры, хранилища людского пепла, полковничьи застенки. Кровь окопы с верхом залила, струилась из войны в войну, по миллионам мертвых глаз, которые лишь кровь видали. Так было — я могу поклясться. Возможно, в жизни вы скользили лишь на снегу или на льду. Мне выпала другая доля — оскальзываться на крови.

Ленивый

Перевод П. Грушко

Металлические предметы будут летать между звездами. Изможденные люди взлетят, чтобы луну обесчестить и построить на ней аптеки. В пору спелого винограда между морем и Кордильерами оживает внезапно вино. В Чили пляшут черешни, распевают смуглые девушки, на гитарах блестит роса. Солнце стучится в двери и творит чудеса с пшеницей. Первое вино — розовое, словно новорожденный, второе вино — крепкое, как словцо моряка, а третье вино похоже на топаз, на мак, на пожар. Есть земля у меня и море. У жены большие глаза — два диких лесных ореха. Под вечер волна облачается в зеленый и белый наряд, и на пене прибоя луна спит, как морская невеста… Я планету менять не хочу.

Минута песни в честь Сьерра-Маэстры

Перевод С. Кирсанова

Как просят тишины, прощаясь с нами, когда пора нам возвратиться в землю, — так я прошу одной минуты, чтобы все голоса Америки звучали. Одной минуты задушевной песни прошу у вас я — в честь Сьерра-Маэстры. На этот раз забудемте о людях, на этот раз прославим эту землю, что в тайнике горы хранит ту искру, что на лугах пожаром разгорелась. Я воспеваю заросли густые, и жесткость твердой каменной постели, и ночь тревожных и неясных шумов с дрожанием мерцающих созвездий, гор тишину нагую и загадку своих знамен лишенного народа, пока борьба не вспыхнула повсюду одним костром всеобщего восстанья. Спустились бородатые солдаты, чтоб мир на их отчизне утвердился. Сейчас все прояснилось, но в то время туманною была Сьерра-Маэстра [290] . И я прошу минуты общей песни о Подвиге — единодушным хором. И вот какими я начну словами, чтоб вся Америка их повторила: «Глаза откройте, братские народы, есть и у вас своя Сьерра-Маэстра!»

290

Сьерра-Маэстра —гористый район на юге Кубы, где действовала армия Фиделя Кастро.

Из цикла «Сто сонетов о любви»

Перевод М. Алигер

Утро

Имя растенья, вина или камня — Матильда. Имя того, что рождается и существует. Слово, в чьем росте внезапно рассвет наступает, слово, в чьем лете взрывается пламя лимонов. В имени этом бегут деревянные шхуны в синем сигнальном огне беспредельного моря, буквы его — это светлые струи речные, те, что впадают в мое обызвествленное сердце. Имя, которое я под вьюнками нашарил, словно бы двери подземного тайного хода, хода, ведущего к благоуханию мира! О, затопи меня, ртом обжигающим рухни, высмотри душу своими ночными глазами, но разреши в твоем имени плавать и сном забываться.

Полдень

Могу ли я забыть, что эти руки сухие корни розы оживили, что каждый след твой вспыхнул ноготками, с природой в полном мире и согласье? Мотыга и вода, твои ручные звери, кусают и облизывают землю, и с ними ты трудом высвобождаешь гвоздик обильных пламенную свежесть. Любовь и честь рукам твоим, как пчелам! Землею рождены такие руки, они мое возделывают сердце, и вышло так, что, обожженный камень, с тобою рядом я пою, вспоенный лесной водой, — я, дело рук твоих!