Поэзия социалистических стран Европы

Коллектив авторов

РЕШЕТО ЛЕТАЕТ

То не туча грохотала - решето в руках летало, так легко-легко, казалось, что и рук-то не касалось, висло коршуном кружащим над потоком восходящим в неподвижном небосклоне, а проворные ладони с яростью какой-то злой били, били в бок оглохший, и метался с криком коршун между небом и землей. Это жаркая работа - очередь из пулемета, а за нею ходко-ходко барабанная трещотка, а потом – пальба иная, пыль на гумнах подымая, всюду после обмолота били в пыльные решета; и, как все, с веселой злостью мать моя на сквозняке отвевала от охвостья семена в сухом лубке. Было радостно, не скрою, все казалось мне игрою, мне и дела было мало - решето в руках летало; может быть, от той свободы завертелся ритм работы и пошло иное дело, музыка везде гремела, бил тамтам, и там, вдали, там, где веялась полова, вздрогнув, я вписал два слова, рифмы начертал в пыли. И с тех пор, как бьют в решета, я и сам стучусь во что-то, в чьи-то руки и ладони, и, как будто сам в загоне, пленник, это я летаю, мир

сквозь сито пропускаю, все делю наполовину - на зерно и на мякину, ощущая мимолетом, что и я под обмолотом; а во всех глазах испуг: не отбился бы от рук. Шутка ль, решето летает, но пока его толкают, бьют в бока и взашей гонят - слава богу, не уронят; а когда я долетаюсь, с пылью белою смешаюсь и к бокам примерзнет время, вот тогда прощусь со всеми, потому что и простится и отплатится сполна тем, кто дал охвостья птицам, а посевам – семена.

ПОСЛЕ ТРИДЦАТИ

Дни. Недели. Месяцы. Годы. Как сцепились десятилетья? Как идущие вдаль вагоны? Может быть. Не могу глядеть я А опомнись – и нет ни стука, пробегающего по рельсам, ни гудка за спиной, ни звука, затихающего за лесом. Пролетела дуга стальная, обдала сквозняком дорога. Юность, что ли, напоминая, одуванчик летит высоко? Тихо-тихо. Не тишь, а пытка. Завилась на реке воронка. Заплелась моей жизни нитка - не распутывай! – тонко-тонко. Где вы, долгие перегоны? Где акации вдоль откоса? Торопливо прошли вагоны. Пробежали стремглав колеса. Видно, молодость источилась, иссучилась по нитке пряжа. Почему же так покатилась жизнь моя? И не знаю даже. Что завязано как попало - не распутаешь, не помешкав. Так затягивались, бывало, на ботинках шнурки при спешке. Я распутывать не умею жизни связанной. Только, медля, озираюсь: а вдруг на шее затянулась тугая петля?

ФЕРЕНЦ ЮХАС

КРЫЛАТЫЙ КОНЬ

…Мой Пегас, крылатый конь мой быстрый. Ржет: «Я здесь! Садись!» Мечет он из-под подков алмазных брызги алых искр. Вскакиваю. Бешеная скорость - кругом голова! Мы смеемся и летим, как звезды. Бездна. Синева. Вот так вихрь! И в гриву я вцепился - не упасть бы вниз. Вниз гляжу. Ликуй от счастья, сердце, да не разорвись! Как дитя, которое ласкают, нежится земля. Хлопок, гуще, чем ребячьи кудри, увенчал поля. Выросли мосты над голубыми ленточками вод, все поля железная дорога в сети рельс берет! И с небес слетел на землю добрый мой Пегас. На какую чудную планету я попал сейчас? Средь каких миров мы заблудились в синеве небес? Выдержит мое земное сердце блеск таких чудес? Я взглянул кругом. Был вечер близок. В солнечной пыли я заметил: бесконечным строем тракторы пошли. Все строенья в зелени тонули! что ни дом, то – сад. Я увидел школу. В ней собрались тысячи ребят. В домике качала мать ребенка, юная сама. В книжном шкафе Ленина и Маркса видел я тома. На меня взглянул с улыбкой мальчик, и в глазах его вдруг узнал я своего ребенка, сына своего. Это сын мой будущий! Я дома! И услышал я речь жены, знакомый милый голос! – Спи! Встает заря! И, как солнце, заалела радость. Друг мой, знаешь ты - станут после первой пятилетки явью все мечты!

ВЕЧЕРНЯЯ ПЕСНЯ

Я люблю, наработавшись вдоволь, когда тяжелеют ладони и легко на душе, позабывшей дневные тревоги, постоять в тишине, рядом с синими флагами дыма, и глядеть, как темнеют деревья у края дороги; когда в мягком свечении раннего вечера я различаю - эти листья, из меди отлитые, густо-багровы, и звезда зажигается первая где-то за ними, и, качаясь, несут свое вымя тугое коровы. И какой-то вечерний жучок, пролетающий мимо, об меня ударяется,- я, улыбаясь, беру его в руки и пускаю жужжащего странника в сумрак вечерний, и летит он куда-то на поиски милой подруги. Так и я отправлялся искать тебя, тоже вслепую, хоть и знал, что найду все равно, у любого предела. Так всегда в темноте мирозданья друг друга находят две далеких звезды, два взаимно влекущихся тела… Я люблю это время, когда, наработавшись вдоволь, я полней ощущаю, как трудна моя ноша мужская, и стою неподвижно, и слушаю вечер, и слышу - перелетные птицы в тумане кричат, не смолкая.

ПЫЛАЮЩАЯ ЛИЛИЯ В НОЧИ

Пылающая лилия в ночи, не верю в песню соловья, молчи, молчи, в не доброту людскую мудрую не верю, не верю в то, что человек подобен зверю, безумье скрыто в этом лете, хоть кричи, пылающая лилия в ночи, не верю в песню соловья, его величества, седая бабочка в сиротстве электричества, она звезда в улыбке бога, о, молчи, пылающая лилия в ночи, парализованных растений трепыханье, растенья-зверя учащенное дыханье, тоска ужей и змей среди песков, волокна тишины, лоскутья лепестков, кобылья похоть над листвой зеленой, накрапы крови опьяняюще соленой в соседстве с яростным и диким соловьем, о, расскажи об одиночестве своем, кричи о нем, рассказывай, шепчи, пылающая лилия в ночи, я верю в человека, в это званье, таящее высокое призванье, пылающая лилия в ночи, в ветвях ореха свет луны, ее лучи, пылающая лилия, комета в венце из электрического света, пылающая лилия, распутница Земли-звезды, ее пылающая спутница, мольба пространства, зов его старинный, пылающая похоть, рык тигриный, тяжелый хвост кометы, ярко блещущий, тебя по черепу пылающему хлещущий, до преисподней землю рассекает своим мечом, и кровь с него стекает, пылающая лилия в ночи, безумье скрыто в этом лете, хоть кричи, на сердце давит мне кометы шлейф дрожащий, как мертвый кит, среди медуз на дне лежащий, сжимает голову мою, как осьминог, ее клубящийся пылающий венок, в ночи какой-то дикий ангел плачет, в иных мирах крылами огненными машет, в слепом пространстве дьявол топает слепой под пенье труб и барабанный бой, и жеребец – производитель вод и суши - копытом бьет и ржет надсадно богу в уши, огонь карающий из глаз творца течет, небесный свод меня огнем своим сечет, бык Гильгамеша надрывается в дыму, сегодня не на кого броситься ему, разбухший

шар земной клубится и сверкает, помои огненные в космос извергает, безумье скрыто в этом лете, хоть кричи, пылающая лилия в ночи, амеба-чудище дрожит, слюну пуская, к луне дотянется вот-вот волна морская, безумье скрыто в этом лете, хоть кричи, пылающая лилия в ночи, уже ореховому дереву невмочь, пыланьем лилии охвачена вся ночь, и снится дереву сколоченная грубо Лаокоона каменная группа, сплетенье мускулов, змеящиеся линии, кровавая над ними язва лилии, звезда-самец, кровавый цвет сырого мяса, пурпурной гидры огнедышащая масса, над тайной связью листьев и корней рыдает кровь – прислушаемся к ней: пылающая лилия в ночи, не верю в песню соловья, молчи, молчи у нас тень листьев на руках, пучки теней они длинней ресниц дракона и темней, не верю в песню соловья, молчи, молчи, пылающая лилия в ночи, она возникла в тишине, в ее оправе, как пламя погребальное свечи. О Человечество – оно сгореть не вправе как огненная лилия в ночи!

ГАБОР ГАРАИ

ХРОНИКА

Пока из ребенка я становился мужчиной, в мире под целыми странами, под континентами клокотали ключи свободы. Если в Кении перекрывали источник группою мертвых тел, он пробивался в Конго. И кровью моих многочисленных братьев - желтотелых и краснокожих - приобреталось право отвергнуть рабство, поверить в удачу. Изучая сиянье, пронзали космос плоды человеческих рук - металлические ананасы земного лета. Они улетали к луне, бороздили небо, пока из ребенка я становился мужчиной. Дымно и жирно грибы висели над миром, они - как пираты - смеялись над пашей надеждой. Но день ото дня плотней становилась сеть, сплетенная из человеческих рук, пока из ребенка я становился мужчиной. Пока из ребенка я становился мужчиной, моя горделивая нация отвергла хмель превосходства. И стала сильнее, чем прежде. Она достойно несет Человечеству то, чем богата: мудрость народа, его свершенья, доброе слово и музыку радости.

* * *

Как мальчик из стакана – молоко, спокойно, безмятежно и легко я пью твою целебную любовь, а с нею – ты в мою втекаешь кровь. Я постепенно становлюсь тобой. Твоя судьба слилась с моей судьбой. Когда я говорю, то, значит, ты мне подала сигнал из пустоты. Когда иду, иду лишь потому, что я иду по следу твоему. Не вижу ничего,- средь бела дня: прозрею, если взглянешь на меня. О, чудо чувств! Как выдержать его без доброго участья твоего? Ты укрощаешь, как любовь велит, все, что во мне безудержно бурлит. И потому опять тебе шепчу: будь тайной, я разгадки не хочу!

ДОВЕРИЕ

Пускай сто раз я обманусь, сто раз разочаруюсь в том, пред кем я сердце свое раскрыл, как трепетный бутон. Пусть тот меня предаст, кого я спас ценою жизни, пусть же проклянет меня мой сын, пусть даже не за тридцать, а за один сребреник меня мои друзья спокойно продадут. Пусть ни одна не сбудется надежда, пусть неудачи бросят в грязь лицом, пускай я пожалею, что рожден, пусть вместо благодарности я встречу лишь злобу, пусть исколет клевета, ты не услышишь слова: бесполезно! Я все же не скажу, что бесполезно любить людей, я все же не скажу, что проживу один, что обойдусь без посторонних, ибо жизнь – жестока. Я тихо и задумчиво скажу: распахнутая дверь – мое доверье, не будет подозрение на ней висеть замком. Любой в нее войти свободно, без предупрежденья сможет. Не буду ради одного Иуды мешать войти десятерым правдивым. Кто слабым был, кто оступился прежде, прийти сегодня чистым снова может. Кто прячет нож сегодня под полою, раскроет завтра братские объятья. Нет, нет – я не сторонник всепрощенья. Ни оправдания для лжи хочу, ни милости для зла, ни снисхожденья к слезливым причитаньям лицемера. Я пагубную слабость ненавижу, как себялюбие или жестокость. Но верю я: пороки преходящи! Как мамонты и ящеры, во тьме стремительных и медленных веков исчезнут ненависть и подозренье. Исчезнет злоба. Вечна лишь любовь. Пороки смертны. Человек – бессмертен. Бессмертен человек. И только он. Среди своих бесчисленных терзаний он из доверья строит прочный замок. В мучительной борьбе с самим собой он в доброте своей найдет опору.

РОЗА

Нет, твое прозрение не поза! будь фарфорового эта роза, копия бы не передавала всех полутонов оригинала. И взирал бы ты в недоуменье на цветок в лубочном преломленье, на росинки,- до чего красивы!
– на ворсинки – до чего фальшивы! Можно сходство передать всецело, но не в том, не в том, конечно, дело, что у розы столько-то тычинок (их нетрудно срисовать с картинок) и что чашечка такой-то формы… Нет, ценили в розе до сих пор мы то, что розу розою считали и на ней тычинки не считали. Разумеется, фарфор не вянет, а цветок увянет – и не станет белой розы или розы красной… Но ведь роза смерти неподвластна, и на смену ей придет другая. Не искусственная. Нет. Живая. Не чета подделкам из нейлона. Чуть иная, чем во время оно. И ваятелю и ювелиру так скажу: не сам цветок копируй. Жизнь цветка раскрой на всех этапах, передай его нестойкий запах, что сродни оброненному слову. Тайну розы положи в основу своего творенья, чтобы судьи оценили верность высшей сути, сравнивая розу с настоящей - преходящей и непреходящей.

ИЗ ПОЭЗИИ ГЕРМАНСКОЙ ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ РЕСПУБЛИКИ

ЭРИХ ВАЙНЕРТ

ГРОЗА НАД ЕВРОПОЙ

Дрогнули от бурь твои колонны, Абендланд, отцветший и седой! Пусть падут! С востока разъяренный Юный ветер мчится над тобой. Дверь закрой! Уже гроза настала! Первый ливень у границ твоих, И хребты Кавказа и Урала Сотрясает поступь молодых. Ты же спишь, как старец, на перине. Ты бессилен, ты давно зачах. Пусть тебе не грезится, что ныне От тебя Европа на сносях! Нет, Европа мужа ждет иного. Гниль твоя чужда ей и мерзка. Жаждет, замирая, молодого, Путы разорвавшего быка. Он сумел одним ударом рога Давний гнет разрушить до конца. От него, разгневанного бога, Ждет она прекрасного юнца. Старый мир! Союз ваш был непрочен! Юный бог возьмет ее, а нет - Снова, шелудив и худосочен, Лишь ублюдок явится на свет!