Поэзия социалистических стран Европы

Коллектив авторов

БУДНИЧНАЯ БАЛЛАДА

Там, где Данцигерштрассе начало берет, Где стоит на углу ресторан, Густав Мите с женой и ребенком бредет И тележку со скарбом толкает вперед, А дождь заливает разбитый комод И дырявый, облезлый диван. И когда ребенок до нитки промок, Густав Мите вдруг заорал: «Живодеры! Вы гоните нас за порог! Вы рабочих согнули в бараний рог! Вам бы только урвать пожирней кусок, Благодетели, черт бы вас драл!…» А прохожие оставались стоять И глядели несчастью в глаза. Сперва было трое, потом стало пять, Десять, двадцать – уже их нельзя сосчитать, Сотни здесь собрались – и толпу не сдержать, И в толпе назревала гроза. Густав поднял ребенка… Но в этот миг За углом залаял сигнал: Из участка полицию вызвал шпик, К тротуару, урча, подкатил грузовик, Господин офицер прохрипел: «Что за крик?! Кто посмел учинить скандал?» Он спрыгнул на землю. А кругом, Как на кладбище, мертвая тишь. Дюжий шуцман диван отшвырнул пинком И ударил Густава кулаком: «Ты, я вижу, с полицией не знаком!…» Но тут заплакал малыш. Это был щемящий, отчаянный плач, И недетской звучал он тоской. Густав сына обнял, шепнул: «Не плачь!» Офицер стоял, надутый, как мяч. Но толпа закричала: «Подлец! Палач! Полицейских долой! До-лой!» Гнев народный, казалось, рвался на простор, Лавы пламенней, шире реки. И, мела белее, стоял майор. «Прочь

с дороги! Я буду стрелять в упор!» Но не смолк голосов возмущенный хор, И сжимала толпа кулаки. Густав Мите шагнул из рядов вперед, Но грянул тут выстрел вдруг. Густав Мите упал. И отхлынул народ. И толпа бежит. И сирена ревет. И дубинками шуцманы машут. И вот Пусто-пусто стало вокруг… Там, на Данцигерштрассе, лежит у столба Человек. Он навеки умолк. Вытирает женщина кровь с его лба. Мокрый ветер ревет и гудит, как труба. Плачет мальчик… А впрочем, они – голытьба. Ни к чему их рыданья, и тщетна мольба. А время бежит, и слепа судьба… Государство исполнило долг.

БЫК ПРОСИТ СЛОВА

Любезные слушатели, позвольте и мне Обратиться к собранию с краткой речью. Считаю бестактным я – в нашей стране Подчеркивать классовые противоречья. Я не приверженец новых мод И новым не доверяю фразам. Я – старогерманский рогатый скот И сохранил свой нехитрый разум. Вы проповедуете всерьез Убою оказывать сопротивленье. Мне кажется, надо смотреть на вопрос Не с этой низменной точки зренья. Ведь бык и мясник испокон веков В содружестве жили, отчизне полезном. Мясник существует, чтоб резать быков, А бык существует, чтоб быть зарезанным. И если мясник развернет свой стяг, Должны мы, быки, умирать без страха, Само провиденье решило так, И надо спокойно идти на плаху. А тот, кто кричит: «Убийство! Разбой!» И речь мою считает обманом, Тот, видно, забыл, что сегодня убой Стал действительно очень гуманным. У цивилизованных мясников Теперь имеется «оглушитель». Чего не делают для быков? А мне говорят, что мясник – мучитель! Нет, мы добровольно полезем на штык! Меня не смутят ни смех ваш, ни злоба, Затем что я старой закалки бык И мясникам своим верен до гроба!

ИМПЕРСКИЙ ПОЭТ

В архив сдан Гете, не в почете Шиллер, Лауреатства Манны лишены. Зато вчера безвестный Ганс Душилер Достиг невероятной вышины, Назначенный «певцом родной страны». В его стихах грохочет шаг парада. Грамматикой он их не запятнал. Ганс интеллектом сроду не страдал. Как Вессель, он строчит бандитирады. В них – кровь и пламя, в них звенит металл. Не знает Ганс, что значат муки слова,- Слова он в книге фюрера найдет. К чему сидеть все ночи напролет? Два пруссаизма вставлены толково - И вот стихотворение готово. Он пишет кровью. (Кровь, согласно штата, От «государства» получает он.) Гремит строка, взрываясь, как граната. Он ловко достигает результата, Сварив рагу из пушек и знамен. В былые, трижды проклятые дни Канальи, что в редакциях сидели, Душилера печатать не хотели, И возвращали гению они Его проникновенные изделья. А ну попробуй откажи теперь, Когда особым фюрерским декретом Имперским он провозглашен поэтом! Его отныне повой мерой мерь! И проникает он в любую дверь. Ведь никому погибнуть неохота - Печатают! Невиданный тираж! И Ганс Душилер входит в дикий раж. Пропахпув запахом мужского пота, Его стихи шагают, как пехота. Там, на Парнасе, прозябает лира. Душилеру властями отдана, Свой прежний тон утратила она. Ах, будь ты первым стихотворцем мира - Что толку в том? Перед тобой – стена. Но Ганс Душилер – тот себе живет, На холм священный взгромоздясь умело. И лира, что когда-то пела, Теперь в руках его ревет. Сидит Душилер, струны рвет. Душилер знает свое дело!

СОН НЕМЕЦКОГО СОЛДАТА

Я видел сон, страшней всех прежних снов,- Я был убит на линии огня. Не помню, как меня швырнули в ров, Как трупы навалили на меня. Земля сырая на лицо легла. И тишина могильная за ней. И умер я, но мысль моя была Отчетливей, чем раньше, и ясней. Так я лежал и думал много дней. Но вдруг шаги услышал над собой, Услышал песню, звонкий смех детей… О, белый свет! О, полдень голубой! И голос над собой услышал я: «Вот здесь фашисты спят в сырой могиле. Они несли смерть в дальние края И пол-земли в пустыню превратили». И кровь в лицо мне бросилась в тот миг. И захотел я крикнуть людям в дали: «Я невиновен, я боялся их. Они меня вас убивать послали». От ужаса вскочил я. День вставал. Кивали мертвецы на смертной тризне. Я от собачьей смерти в плен бежал, Сюда – навстречу новой, честной жизни.

ДОЛГ ПИСАТЕЛЯ

Третьему съезду немецких писателей

Вдумчиво вчитайтесь в слово это. В нем загадок отвлеченных нет. Мир и счастье строит стих поэта, Если долг свой осознал поэт. Если он, великой цели ради, Сможет с пьедестала ложь столкнуть И, в лицо бесстрашно правде глядя, Озарит к победе трудный путь. Он поэт! Он силой слова может Заговор банкротов обличить - Тех, кто сеет хаос, мир тревожит, Чтоб в капкан народы залучить! Это он – писатель – ныне призван Труд воспеть, который мы ведем, Всех подняв на стройку новой жизни Жарким поэтическим огнем! Это он – поэт, певец свободы, Должен стать глашатаем страны, Возвестить решение народа Драться против смерти и войны! Да! Молчанье было бы изменой! Хочешь мира – бойню заклейми! В этом – долг твой, высший и священный, Перед всеми честными людьми!

ЛУИС ФЮРНБЕРГ

22 ИЮНЯ 1941 ГОДА

Поэт, говори! Великая битва настала. В цветущую родину счастья вломилась шальная орда! Сегодня молчанье преступно! Сквозь гул орудийного шквала пусть слышится голос поэта, как праведный голос суда!… Запад раздавлен: пепел и дым. Черная смерть прокружилась над ним. Гордость столетий – столицы столиц в щебень размолоты, рухнули ниц. Взорваны храмы и замки старинные, разорены галереи картинные, втоптаны в землю созданья веков… Хрип умирающих стариков, мертвых детей искаженные лики и матерей исступленные крики - все это в сердце запечатлено; сдавлено болью и горем оно. Трупы на улицах… Беженки… Беженцы, Бомбы… Бомбежки… Бомбоубежища…- хищный, тысячеглавый дракон здесь утвердил свой преступный закон и подавил своей черною властью жизнь и любовь, человечность и счастье… Север ли, юг ли, пески иль фиорды - всюду вершатся злодейство и мор: тысячеглавый и тысячемордый враг в нас стреляет, стреляет в упор. Скорбные трупы и скорбные трубы, пепел и щебень у нас на пути. И посиневшие, мертвые губы шепчут молитвы и молят спасти… Сегодня пусть смолкнут флейты перед звуками всемирного гимна! Борцы и поэты, пусть сталью гремит ваша песня! Исполним свой долг! Он безмерно высок! В это горячее, в это горючее лето в далекой России решаются судьбы планеты, и,

затаив дыханье, мир смотрит туда: на Восток.

«ЧТО ДЕЛАТЬ?»

И во мглу эпохи ударил свет, И разлился он, как река, И на давний вопрос обрели ответ И мечты, и дни, и века. И людей, которых скрутило зло, Тех, чьи души изгрызла тоска, Слово Ленина подняло и повело Сквозь мечты, сквозь дни, сквозь века. И что делать – отныне узнал любой, Стали явью мечта и сон, Слово сделалось делом, а дело – борьбой, И победой, и славой времен.

БРАТ БЕЗЫМЯННЫЙ

Отрывки из поэмы

* Замерли, смолкли вдруг шумные бури. Вот уже лес и луг тонут в лазури. Сладко уйти, упасть в глубь этой сини. Жажда, мечта и страсть дремлют отныне. Вечность спешит помочь, снять с тебя путы, тает, уходит прочь бренность минуты. Бедной душе несет сон исцеленье, и для земли грядет час избавленья. Глушь… Синева… Туман… Боль замирает. Слышишь: на флейте Пан где-то играет. Птица, пчела и жук тихо запели… И нарастает звук виолончели. * Но эта книга жгла сильней огня. Еще рука ее раскрыть не смела, а имя – Ленин – прямо на меня с обложки строгой пристально смотрело. Впервые имя Ленин встретил я, одним искусством занятый всецело, и долго ждал, пока душа моя раскрыть мне книгу жизни повелела. Так что за маг околдовал меня, заполнив разом все мои пробелы? О, эта книга жгла сильней огня. Как сердце заглянуть в нее сумело? Кем вдруг была расколота броня, которую земное зло надело? Как я в ночи увидел близость дня и как завеса с глаз моих слетела? Каким лучом мой разум осеня, ко мне явилась радость без предела, в тот самый миг, когда он спас меня, земля в предзимней хмури опустела. Но, зиму наступавшую гоня и затопив вселенские пределы, весна победно песнь свою запела в тот самый день, когда он спас меня. * О, не страшись, когда бурь порыв, безумствуя, бьет в набат и виснут тучи, полнеба скрыв… Ведь все, чем движим ты, все, чем жив, сильнее их во сто крат! Не бойся, когда в твой заглянет дом эпохи кровавый лик, все взроет, перевернет вверх дном! Ты, распростившийся с долгим сном, божественен и велик! Ты злу неподвластен! Так не страшись! Ты все одолел наконец. Мечты и надежды твои сбылись, солдат человечества и певец! Не бойся же! Не страшись!

ЭРИХ АРЕНДТ

АЛЬБАТРОС

Занимались, угасали зори… Шел корабль издалека домой. Тучи плавно опускались в море. Но везде и всюду надо мной Крыльев свист я слышал на просторе. Будто в небо надо мною врос Друг моих скитаний – альбатрос. Если море тихо, без усилья Зеркалом серебряным течет, Узкие расправленные крылья К водам направляют свой полет - Словно свет их парусность несет… Если же затишье день принес - Раздраженно кличет альбатрос. В полдень над зеленым океаном Круто подымается в зенит И оттуда свистом ураганным Мимо судна в волны прозвенит: Метко бьет он клювищем багряным! Опытный, бывалый, как матрос, Рыбу добывает альбатрос. А когда безумная вода, Вздыбив океанскую равнину, Пенит ночь и тучи и когда Судно низвергается в пучину И вот-вот исчезнет навсегда,- В смехе молний, в громыханье гроз Проскользнет стрелою альбатрос. С громким криком пролетает птица. Как горяч и светел этот клик! Гневный, возмущенный – он велик, Этот клик из сердца бури мчится, Это клич восстания пронес Брат по духу, гордый альбатрос. В тропиках, в кипящем океане, В час, когда темнеет все вокруг И зари багровое пыланье В черный мрак преобразится вдруг,- Тень полета слышу в океане: Пусть и звездам выйти не пришлось, Но всегда над морем альбатрос. Так текли медлительно недели. И однажды показался риф: В жарком солнце пальмы зеленели, Рощицы над бухтою шумели… Мы входили в голубой залив. А вдали – за пальмы, за утес Улетал навеки альбатрос. Годы шли. И только в сновиденье Изредка мелькнет его полет. Но когда сгибаются колени Оттого, что непосилен гнет,- Гневный зов я слышу в озаренье: Это кличет сквозь удары гроз Надо мной, как встарь, мой альбатрос.

Э Л Е Г И Я.

Памяти Альберта Эйнштейна

Мыслитель, прежде Чем навсегда уйти, Предупреждая, поднял Руку… В ответ Тревожно напряглось пространство. И смолкло сердце, скрипка, Искавшая для нас мотив, созвучный С нерасторжимым миром. Спадали, как следы прибоя На берегу истерзанного болью моря, Тени у рта его. И все же Так много значил В уловленном полете темных звезд Его последний час. В его вселенской Поэме чисел, таинственная для нас, Вызревала Ночь! Над миром Неподвижная рука. Над гладями вселенной Вихрь! Жизнь и смерть - О боль! Вдали от сени бога Развеянные, Застывают мысли. Но ты, летящий Над бездной ночи, вдаль, От белого виска твоей земли, От детских недоумений, от деревьев, От тихой, как трава, луны: Ты, уходящий, Среди отдаленных Светил отыскиваешь Всем сердцем власть вселенной: мысль. Прислушайся: молчанье… Сверхтихая, над миром Мысль: гибкий напряженный Мост! И все же, быть может, В твоих глубинах страшно, сумрак Вокруг, ты постигаешь боль На дряхлом рембрандтовском лике, И память боли В твоем зрачке под веком Прочна, как корень, и темна, как тень? Век человека – миг… И только брезжат, Его переживая на дыханье, Горы, и меркнет все, Что было человеческим В его глазах… Раздавлена уже Его гордыня, как в бурю мотылек. II только по течению мечты, Почти как облака, скользят Твои шаги, и вот Уже расколота Носившая тебя Земная скорлупа. Сочится кровь, о Снова и снова кровь! Скрой, с пепельно-холодным сердцем, Скрой свои руки! Спрячь Ко всему причастные, Умевшие скрывать свои дела: Руки, за картой карту бросавшие В пустой игре на обагренный стол, Чтобы не видеть: там За ремеслом своим – убийца. Скрой свои руки- От проклятий, сделай вид, будто ты хочешь спать, и Смерть пусть скроет Твое лицо. И все же, Где истина? Там В Бухенвальде, где Тот, великий любящий Прислушивался к сердцу, там Не билась ли надежда? И однажды Не стала ли она словами? – Выкорчевана Гора его сердца. О, пепел, стужа - Не зарастают раны! И под корой деревьев Бродит беспалый страх. О, ночь ночей! О, тень На наших сердцах! Германия, слишком много Знают твои деревья.