Поглощенное время
Шрифт:
– Идемте, учитель мой!
Шванк, стараясь не смотреть на них, проскользнул во двор. Но увидел все-таки - Эомер плачет молча, затылком и плечами, словно бы вытряхивая слезы.
Он вернулся и снова сел за свои писания. Так всегда - казалось ему - что-то происходит в Храме, и он, Гебхардт Шванк, почему-то должен как-то отвечать. И сейчас не станет - пусть отвечает Эомер! Пусть отвечает Филипп!
Но сегодня Зеленый Король и его рыцари почему-то отказывались совершать свои подвиги, скрывались в зарослях. Гебхардт Шванк, подневольный свидетель, вышел и увидел,
Спустя несколько дней (эти дни Шванк не работал - пил, спрятавшись у себя в гостинице) ранним утром вернулась сдвоенная свита епископа Панкратия - прежняя, военная, и новая, скорбная, но без него. Эомер вернулся к своему окну и начал ожидание. После полудня к нему явился Филипп и с поклоном передал свиток:
– Учитель - я все записал с его слов, но...
– Отчет о поединке, его причинах и последствиях?
– Да.
– Это Панкратий вызвал Уриенса, так?
– прошипел Эомер.
– Да, учитель, - словно бы извинился Филипп.
– Идиот!
Филипп отдал свиток, снова поклонился и, пятясь, вышел. Эомер медленно прочитал документ, потом еще и еще раз. Окончив чтение, он подозвал Агнес и передал свиток ей. Избавившись от свитка, он отряхнул руки, вытянул ладони по столешнице, уставился в окно и оцепенел.
Гебхардт Шванк попытался вдохновиться отвратительной новостью и описать последний поединок Зеленого Короля. Но получалось уж никак не доблестно - мерзкий спрут и огненная боль, только и всего... Промучившись до позднего вечера, он заметил, что Эомера нет на привычном месте.
***
На рассвете Шванк мелко изорвал непокорный отрывок и в мстительном настроении пошел выбрасывать его в огненный колодец. Землю прихватило инеем, тьму сменили сумерки, и он знал, что оставляет на белом черные следы. Никто до него их пока не оставил - даже четвероногая спутница Эомера не наследила деревянными ножками по мерзлой земле.
У самого каменного колодца он хотел было сделать шаг и замер, выронил свои обрывки. Большое черное тело лежало на боку в луже крови, а лицо его кто-то закутал в белую ткань.
Шут взвизгнул и метнулся к гонгу, думая лишь: "Убийство, Убийство? Как подать этот знак?!"
Но почти сразу кто-то перехватил его за левый локоть и вскрикнул голосом Филиппа:
– Стой! Куда?!
– Ты убил?!
– присел и вытаращился Шванк, прижав зачет-то палец к губам.
Филипп тут же больно шлепнул его по правой щеке:
– Я убил?! Ах ты... Еще оправдываться тут перед тобой!
– Прости...
– Так вот. Я проводил его сюда ночью - тут тепло, он не замерзнет. И утром он приказал вернуться...
– Кто?
–
Шванк медленно спросил, глядя круглыми глазами:
– Так ты знал?
– Догадывался, - стиснул веки Филипп, - Пойдем, осмотрим его.
У трупа Филипп присел на корточки, а Шванк остался стоять. Утренний свет показал - большая лужа темной крови еще не замерзла, но схватилась, как студень. Эомер упал на правый бок, а за ним повалилась и его табуретка. Крупную голову окутывало не покрывало, а небольшой белый мешок, в каких обычно оптом продают пряности. Филипп осторожно приподнял окровавленный край.
– Так, упал раной вверх, хоть что-то, - бормотал он, - Даже голова еще не окоченела, тепло еще не ушло. Значит, я не успел! Смотри, Шванк!
Шванк смотрел; Филипп прикасался к шее покойного очень осторожно, как будто ему можно было бы причинить боль. Задержав пальцы под углом челюсти, он огорченно помотал головой:
– Нет пульса. Смотри, Шванк - это он сам - вот насечки!
Гебхардт Шванк увидел под слоем крови - несколько косых надрезов, идущих вниз и слева направо; губы ран разошлись, особенно тех, что выше. Сосчитать насечки сейчас Шванк бы не смог.
– Кровь лилась вниз, широкой струей - значит, он сидел... Голову запрокидывал. Знаешь, Шванк - поймать артерию ножом очень трудно, врачи используют для этого крючки...
Шут шмыгнул носом и отвернулся, и Филипп ненадолго замолк.
– Ага, вот рана! Теперь смотри, Шванк! Смотри, я сказал!
Гебхардт Шванк не посмел ослушаться - ведь именно он обвинил друга в убийстве!
– Вот она.
Рана была странной - под самым углом нижней челюсти, ниже уха. Она, с чуть оцарапанными краями, как бы разгонялась, восходя по шее, и нож ушел под челюсть; быть может, вонзился в корень языка. Он упал сразу - подумал Шванк - ведь темная кровь потекла под челюстью слева направо, промочила край мешка и собралась в лужу на земле. А потом нож под тяжестью руки вырвался из раны и снова быстро черкнул по шее... "Да, - думал Шванк, - Все так и было".
– Филипп, откуда ты все это знаешь?
– Иногда - очень редко - мы приносим жертвы. И надо, чтобы все происходило правильно.
Лужа крови была не столь велика, как со страху показалось шуту. Да, голова и шея кровят сильно... А шею и руки трупа залила кровь более светлая, из поверхностных ран.
– Где же нож?
– пробормотал Филипп.
– Вот, - указал пальцем Шванк.
Под самыми пальцами покойного лежал его знакомый ножик - просто обоюдоострый наконечник стрелы, засаженный в старую деревянную рукоять.
– Что ж, вот и все, - сказал Филипп и на корточках развернулся к Шванку, взглянул в его глаза, - Это он сам, теперь видишь? Здесь нет никаких следов, кроме твоих.
– Да. Прости меня. Я... просто перепугался.
– Тогда давай соберем эти твои обрывки. Нечего здесь сорить!
Шванк начал судорожно подбирать обрывки, искать разлетевшиеся. А Филипп слизнул следы крови с пальцев, пригорюнился и что-то покойному прошептал. Шванк не слушал.
Оба поднялись; трувер бросил в огонь свой бывший черновик и спросил: