Поглощенное время

Семкова Мария Петровна

Пенкаур Аспатаден, бог почв, когда-то травил белого оленя - каждый год, когда солнечный свет начинал уходить, с белою, красноухою сворой он все пытался загнать оленя - и однажды догнал, но убил его все-таки Пхуйл из-под чужих собак.

А Зеленый Король ежегодно, когда отступало Солнце, поступал ровным счетом наоборот: он уводил оленя на тот берег Круглого Моря, к Индрику, под Деревья Вселенных. И там золоторогий мирно пасся до самой весны. Зеленый Король сам становился жертвою, и гонный олень преследовал его.

Белый конь короля Аластера, старый Снежок, не оставляет

следов. И тогда как же Гебхардту Шванку, пешему, слабому, сделать это и настигнуть его? Ни скорости, ни следов. Если только можно было бы выследить Зеленого Короля... Но как? Как же? Следовало разглядеть подобие - но Шванку это было настолько же трудно, как рассмотреть без зеркальной поверхности собственные уши. Если б он знал, что они с Королем равно пусты, бесследны и неуловимы... Ну что ж, про то, что белый конь Короля, в отличие от коня вороного, не оставляет следов, наш трувер уже догадался!

Тем временем - Шванк этого и не заметил - миновали серые сумерки и утвердился крепкий поздний вечер. Звезды вечерней из окна видно не было, но света жировой лампы недоставало все сильнее, и приходилось думать уже не об образах и обликах, а просто о начертаниях букв. И Эомер недовольно заворчал и погасил свечу. Гебхардт Шванк тоже задул жировуху и собрался было уходить, но тут появился Дункан.

Дочь его все еще не пришла в себя, и мастер что-то выискивал сам.

– Посмотрите-ка, свет изменился!
– удивленно сказал он и сосредоточился, - Кажется, сумерки хотят вернуться...

Пока разворачивался старый хромец, Шванк успел подойти к окну с другой стороны. А мастер Дункан стоял у порога и, чувствовалось даже спиною, вглядывался в ночной свет.

– Эомер, наставник!
– спросил он, - Свет Сердца Мира, который призывал раньше живописцев, был таким? Я-то был еще мальчишкой...

– Нет, - отрезал Эомер, - В старину было не так. Помнишь, наверное - это был просто столб в небесах шириной с целое море. Он подымался мгновенно и стоял несколько ночей.

А сейчас, видел Шванк, подобие тумана наползало от горизонта на небесный свод, и издали были заметны частые сполохи.

– Но туман не поднимается сверху, - недоумевает Шванк, - Разве это возможно. мастер Дункан?

– Нет...

А туманный язык успел проникнуть и в окно. Перламутровый тон был отлично видим; кажется, можно его было определить и нюхом, и вкусом. Не было в странном тумане привкуса сырости, запахов он не усиливал и видимости не ухудшал. Просто воздух обрел некий облик. Мастер Дункан навис над столиком Эомера, встал в середине и оперся татуированными кистями в подоконник. Теперь оба нарисованных глаза - совиный и кошачий, зрячий и дремлющий на его руках - казалось, насторожились. Мастер и сам таращился в темноту округленными глазами, и над темными радужками стали заметны полоски белков. Вытянулся в сумрак и Эомер. А перламутр все затягивал - и двор, и постройки, и внутренность библиотеки.

Сколько стояли так? Кто знает. Луны не было, а вечерняя звезда потерялась в перламутре. Но вскоре - а неподвижный Шванк не успел устать, не успел разогнуться и Эомер - перламутр

не удержался и ушел вверх, по небу расплылась радужная неяркая пленка. Показалось, что воздух стал теплее и гуще, но ненадолго. В конце концов пленка эта собралась в шар света где-то над горизонтом и исчезла. Выступили крупные звезды, и вечерняя звезда уже не властвовала над ними.

– Я видел!
– нежно улыбался здоровяк Дункан, - Я видел... Небо - это не купол, это колокол! Когда мы смотрим на горизонт, то глядим вдаль и видим только узкий слой неба. А потом начинаем разгибать шею, подымать голову, и небо видится нам как часть сферы, а в самом зените - как плоскость. Спасибо туману - я это напишу!

И глава живописцев вприпрыжку убежал к себе, не прикрыл дверь. Со двора донесся какой-то бранный выкрик, а потом забормотал виноватый бас. И в библиотеку шагнул сам епископ, привычно укутанный с головою в клетчатую козью шаль, за ним прошмыгнул и убежал в книгохранилище полухвостый рыжий кот. Коты в библиотеке вообще старались шмыгать вдоль стен и держаться не слишком заметно - видимо, боялись подвернуться под табуретку Эомера.

Что ж, епископ вошел, стараясь топотать менее громко, чем всегда, и грустно улыбнулся:

– Наставник, что это было?

– Не знаю, - мрачно ответил раб.

– Что ж, - улыбнулся Панкратий и вытер лоб, - интуиция моя не так хороша, не так хороша... Но грустно - как будто бы из мира уходит божественный свет.

– Угу, - добавил Эомер, - И остается только Она, Гидра...

– Замолчи, - замахал на него епископ, - Не накаркай, учитель мой!

А потом встал как вкопанный, упер кулаки в бока:

– Идите-ка спать, мастера. Утром решим, как быть.

Гебхардт Шванк вернулся в гостиницу, а старый раб остался сидеть у окна. Когда вернулся к себе епископ, Шванк так и не узнал.

***

Следующим утром, думал потом Шванк, он так и не проснулся и весь день провел в сновидении.

– Господин Шванк! Господин Шва-анк!!!, - это Хлоя перекатывала его в постели, как бревнышко, - Вставайте немедленно, Вас срочно вызывает Его преосвященство!

– Что? Куда?

– К нему. Да Вы не волнуйтесь...

Трувер так и уснул одетым. Вспомнив о свете ночи, он встал и механически вышел. Увидев зеленоватые сумерки перед рассветом, услыхав опять разодравшихся трясогузок, он побежал. Бежал медленно, увесисто по белой дорожке к дому епископа.

Там уже сидел за столом нахохленный Филипп, все такой же синеватый, одетый в бурое, а на Панкратии было церемониальное одеяние с красной каймой по краю.

– Вот что я решил, - сказал, не садясь и не предлагая сесть посетителю, епископ, - Вы сейчас, пока нет никого, пойдете и сожжете ее.

Снова на столе красовалась Львиноголовая, но бликов пока не отбрасывала и не казалась железной.

– Но, Ваше преосвященство, - попытался возразить Филипп - и, видимо, не в первый раз.

– Я сказал! Она не освящена - я просто купил ее на базаре у какой-то жены ремесленника!