Поглощенное время
Шрифт:
– О-о!
– Пикси явно обрадовался, загорелся, уши его знакомо затрепетали, но тут же принял таинственный вид, - Догадался-таки!
– Ты правда мертвый?
– Не знаю - Броселиана лечит так, что не понимаешь, возродился ты или оказался в раю. Или наш мир превратился в райский сад? Ну, речь не о том. Я сейчас могу написать что-то для хора птиц или для воды, для деревьев на ветру. И мой народ, если получится, может убедить их исполнять это!
– Твой народ?
– насторожился Филипп.
– Да! Не зря меня прозвали Пикси!
– Боги
– Нет, нет! Я - человек, они меня просто приняли.
До сих пор Пикси говорил тепло и мечтательно, но сейчас вдруг стал невероятно грустен и стар.
– Но теперь... из-за этого... Я не могу слышать людей, не могу для них писать! Эльфы поют куда лучше.
– Значит, ты все-таки пленник, - задумчиво проворчал Филипп.
– Наверное. Но уж лучше у них, чем в Храме.
– Ага!
– осклабился Шванк, - И тот же выкуп - оставь свою музыку и тогда будь свободен!
– Слушай, Шванк! Зачем мне люди?
– Мне отвечать?
– Не надо.
– А ты сейчас где?
– У Ее величества Аннуин - Броселиана отпустила. Странные там существа... Знаешь, Аннуин и раньше была... э-э... чудаковата. А сейчас, когда муж пропал, ей стали нужны шуты. Я, например, или сумасшедший Турх, она его привечает.
– Соблазняешь? Я тоже шут.
– Не знаю, нужен ли ты Аннуин...
– Эх, ничего-то ты не знаешь!
– Ну, ее шуты, ей их и подбирать, разве нет?
Филипп сидел в центре, чуть приподняв голову и возложив руки на колени, как сгоревшая статуя Львиноголовой; смотрел он то ли в себя, то ли очень, очень далеко вперед, и глаза его стали прозрачнее весенней воды.
– Пиктор, - медленно спросил он, - эльфы бессмертны?
Пиктор внимательно посмотрел на него, тревожно запрыгали глазки-орешки:
– Не знаю. Они сами не знают. В лесу Броселианы пока никто из них не умер. Что было прежде, они не помнят.
– Наверное, так можно быть бессмертным, - продолжил Филипп думать вслух, - Память стирается, как изречение с восковой таблички... И все, - тут он встрепенулся и раскрыл глаза, - Мне показалось, что наступил вечер!
– Ты что?
– не удивился Шванк, ибо здесь всегда было темновато, - Утро еще не кончилось.
– Тогда мне пора!
– заявил Пиктор.
Он встал, сделал привычный жест, как бы оправляя длинное одеяние сзади; нащупал там штаны и нежно рассмеялся. Отсмеявшись, позвал:
– Пойдемте! Проводите меня до ворот.
И пошли, ни быстро, ни медленно.
А у самых ворот уже дожидался мул. Ростом он был велик, примерно с крестьянскую лошадь, мастью седоват, а шерсть его курчавилась так, как у овец, чьи шкуры идут на полушубки. Простое седло и веревочная упряжь... Мул корчил рожи молодой прислужнице, ужасно скалился, и выло видно, что это клыкастый жеребец. Прислужница держалась с ним чуть скованно, но явного страха не выказывала.
– Спасибо, Нинева!
– поклонился Пиктор
– Заскучал, Красавчик? Нет, говоришь? Ого, так ты еще и ревнуешь? Ну, это мои друзья.
Мул нагнул голову и поковырял землю копытом. Пиктор влез в седло, и привратница отодвинула створку ворот.
– Счастье тебе!
– попрощался Шванк, - Ты нашел родину.
– А тебе кто мешает?
– усмехнулся Пиктор, - Ищи, если так надо. Или просто завидно?
– Ага.
– А я уже дома, - угрюмо добавил Филипп.
Он отъехал совсем недалеко; Нинева еще не успела затворить ворота, а он уже махал рукою и кричал:
– Зимой меня не ищите! Эльфы уходят зимовать под холмы! Весной вернутся!
***
Следующим утром холод прокалил землю и камни, и они стали подобны металлу. Дункан подмигнул шестигрудой Зимней Смерти, на которой уже повисли чьи-то застывшие плевки, и пошел дальше в мастерскую. Его дочь наконец-то пришла в себя и запомнила в мире ином нечто очень и очень интересное. Так что мастер был счастлив и очень торопился.
А Гебхардт Шванк вскоре после рассвета передал все свои свитки писцам (три неуемных старца все так же ехали в лес в телеге палача) и сказал Филиппу:
– Я ухожу к Сердцу Мира. Что бы там ни было, здесь я больше не найду ничего.
Филипп ответил:
– Тогда и я тоже.
– А разве можно жрецам?
– Ну, явных запретов нет... Узнаю, что случилось с той старушкой и ее божественным младенцем.
– А как освободишься?
– Сейчас-то я как раз свободен. Смотри: епископ погиб, а в высший клир пока не приняли никого. Теперь примут нового, и уже не я буду старшим привратником, а он.
– И что?
– Есть только два устойчивых амплуа в высшем клире - привратник и епископ, низший и высший. Ко мне сейчас... хм, присмотрятся и решат, что со мною можно сделать. Так что еще несколько недель я почти свободен.
– Тогда пошли на базар.
– Нет, - Филипп придал разговору силу решения, - К Молитвенной Мельнице нужно идти сначала.
...
Молитвенная Мельница выбросила Шванку изображение Шута, Филиппу - Первосвященника.
– Твое почти прошлое, мое почти будущее.
– И что?
– Кажется, ей просто лень.
– Или думает, что мы бесимся с жиру.
– А это не так?
– Так. Засиделись.
Поскольку оба и так почти не вылезали из библиотеки и скриптория, комментарии к изображениям им не понадобились. Прояснившаяся умом Майя, дочь Дункана, проводила их сразу ко входу в Храм. Черные зеркала оказались непрозрачны, покрылись инеем, словно бы кто-то их присыпал мукой. Но лиц все-таки было не разглядеть, да и над горизонтом повисла то ли мгла, то ли льдистый туман...