Поглощенное время

Семкова Мария Петровна

– Но тогда зачем ее сжигать, если она ничего не значит?!
– разозлился Филипп, - И если она от этого потеряет облик? Если она хочет облика, а мы опять его уничтожим, что тогда?!

– Я устал!
– рассвирепел и епископ, - От тебя, от Эомера и особенно от Уриенса!!! Если ты помнишь, племянник, наши паломники еще живы в холмах, и я...

– Но...

– И я не могу оставлять ее в тылу! Вы это начали - вам и завершать, не так ли?

Шванк подумал, что епископ, как и Уриенс, недавно (может быть, ночью) сошел с ума и не замечает

этого. Но трувер не знал, как правильно возразить. Заметив это, епископ сунул Львиноголовую прямо ему в грудь, и пришлось схватить ее.

– Все. Идите и делайте.

Шванк пошел вперед, Филипп за ним. Но во дворе жрец обогнал трувера.

– Доброе утро, - мрачно поздоровался он, - Как ты на это смотришь?

– Ох, не знаю! Но епископ-то...

– Да... Но пойдем.

Они направились к мастерским не по белой тропе, вымощенной острым гравием, а задами, через старый темный сад с яблонями и вишней.

– Понимаешь, - извинялся Филипп, распинывая по сторонам мелкую падалицу, - тут так принято: подчиняться любому самодурству. Иногда это оправдывается, как с Молитвенной Мельницей. Или с превращением шаманов в епископов.

А дальше последовали шипящие непристойные проклятия в адрес епископа Панкратия. Шванк слушал, хихикал, а кое-что, самое смачное, даже запоминал для себя - а вдруг в будущем снова придется показывать похабные комедии? Потом наступила очередь епископа Гермы - если бы существовало загробное царство, на его долю выпала бы серия весьма любопытных мучений за весьма сдержанные прегрешения... А дальше Филипп задохнулся и умолк.

– Филипп, - вставил свои два грошика наш трувер, - тебе что, жалко, что ты заклинал ее зря? И что, если ты ошибся - и она не личинка, и не хочет никакого облика?

– Шванк!
– назидательно воздел палец Филипп, - Сейчас я набью тебе еще один фингал!

– Нет-нет, Ваше будущее преосвященство! Вы и так очень даже самодур, вполне достойный своих славных предшественников!

Филипп захихикал, и, запустив яблоком в стену, отправился в кузницу. Шванк смешно семенил следом, удерживая богиню, словно горячую кастрюлю.

Шванка впервые вынудили работать с горном. Так, у дальней от входа стены построен довольно высокий кирпичный колодезь, плотно набитый глиной и покрытый сверху толстой каменной плитой. По центру плиты для печи сделано гнездо, а сверху - вытяжка. Вбок идет патрубок, и завершается он мехами.

Рассерженный Филипп всыпал в горнило лопату угля, прикрыл дровами и стружками, а потом грубо отнял Львиноголовую у Шванка и расколол молотом. Высыпал обломки на дрова, посерел, сел. Встал все-таки и разжег огонь, кратко скомандовал:

– Качай!

И Гебхардт Шванк занялся мехами. Пламени он так и не увидел, только его отражения в глазах Филиппа.

– Смотри-ка!
– вытирая пот, заметил он, - Когда мы с нею, мы всегда одни, нам никто не попадается.

– Ну да...

– Эомер говорит,

что она - Гидра. Дункан - что она меняет головы, как платочки. По-моему, это одно и то же. У нее нет истинного обличия...

– Оно ускользает от нее самой...

– Поэтому я назвал ее Dwyn, Ускользающая. Я думаю... Все зависит от того, насколько ее поклонники близко или далеко. Те, кто подальше, пляшут и непотребствуют перед Львиноголовой и сами становятся львами. Так сошел с ума Уриенс. И, наверное, его верховный жрец...

– Или Панкратий?

– Да, и он тоже, Хотя пока и не пляшет для нее.

– А мы?

– А мы близко и видим не защитницу, а Пожирательницу.

– Да-да! Я становлюсь рядом с нею очень глупым, думать даже не могу...

– Я тоже. Какой уж тут гнев...

– Она какая-то двойственная, и это меня бесит!

– Ничего, она скоро догорит. Погоди, погоди! Двойственная? Верно! И Поглотительница, и Защитница сразу, и это неразделимо. Но это тогда, когда она в восприятии людей, а не сама по себе!

– Ну да! И Пикси ее держал, и тогда она была цельной, они были одним! А потом стал поправляться и нечаянно отстранился. Тогда она попыталась сохранить единство, и он чуть не убил себя. Так?

– Я думаю, да.

Богиня догорела, но старое утомление так и не исчезло. Огонь погас, а уходить из душной кузницы не хотелось. Тогда Филипп как бы насильно встал и увел с собою Шванка.

Вступив в старый епископский сад, жрец и трувер продолжили разговор. Солнце встало уже довольно давно, и свет его сейчас был бел и неярок, слепил, не давая бликов. Мир выглядел таким же призрачным, как и ночью.

– Ее двойственность!
– почти зашипел Филипп - Да меня от нее тошнит! Где двойственность, там и множественность, бесконечный ряд отражений.

– Но, Филипп, она же поглощает и все превращает в саму себя?

– Вот именно! А потом скажут, что это и есть целостность. Потом телоги припишут свойства смерти вообще всему женственному - думаешь, не поэтому мы храним свое бесполезное целомудрие?

– Ну, я думаю, вы так соблюдаете верность Храму.

– Если б только это! Тут еще и страх, позорный страх! Смотри, сначала возьмут и припишут Смерти женственный характер...

– Мастер Хейлгар ее так и изобразил.

– Вот-вот, и вполне по канону. А потом будет хуже - решат, просто по аналогии...

– Как ты - про личинку?

– Заткнись и дослушай! Решат, что, раз Смерть женственна, то Она якобы может и возрождать. И будет новое целостное божество - как здорово, как много надежды, каково величие Человека и его бессмертной души!!! Как же мне надоело! Шванк, что ты видел сегодня ночью?

– Перламутровый небесный свет, потом радужный небесный купол. И все это исчезло. Вроде бы так в старину боги призывали живописцев к Сердцу Мира?

– Похоже, но не так. Жаль, я не видел. А ты что об этом думаешь?