Похищение
Шрифт:
Утром решающего дня Компактный бреет мне голову. Бреются налысо все участники побоища: так надзирателям сложнее будет разобрать, кто есть кто. После одноразовой бритвы остаются клочки волос, и выгляжу я так, будто на меня напала дикая кошка. Я завистливо кошусь на гладкий черный череп Компактного.
– Это просто предположение, – говорю я, – но мне кажется, что надсмотрщики смогут отличить меня от остальных «Вестсайдских».
На спортплощадке соберется сразу тридцать человек: десять мексиканцев, девять негров, десять белых – и я. На прошлой неделе постоянный поток покупателей позволил Компактному как следует вооружиться.
Для меня Компактный приготовил особый, экзотический предмет. Вытащив из механического карандаша стальной кончик, он вставил со стороны ластика заточенную скрепку, а со стороны грифеля – сигаретный фильтр. Дротик, вдетый в полую трубочку карандаша, войдет врагу прямо в глаз – правда, если стрелять с небольшого расстояния.
На построении я искренне изумляюсь, как могут надсмотрщики даже не догадываться о происходящем. У всех, кто здесь стоит, где-то в одежде припрятано оружие. Мы выходим на спортплощадку и сразу разделяемся на группы, но только больше обычных: никому не хочется быть далеко от союзников. Никто не играет в баскетбол.
– Не волнуйся, – шепчет Компактный.
Сердце у меня сейчас похоже на губку, которой перемыли гору посуды. Пот выступает за ушами и собирается в ложбине, где еще вчера росли волосы.
Я не успеваю приготовиться к удару: груженный мылом носок, припевая, как колибри, врезается в мой левый висок. Падая, я уже с трудом воспринимаю толпу, окружающую меня со всех сторон, словно сквозь дымку вижу разросшиеся джунгли чьих-то ног. Офицер объявляет каким-то совсем детским голоском: «На спортплощадке массовая драка. Срочно требуется подкрепление».
В окне, выходящем на спортплощадку, появляется вдруг множество лиц. В дверь высыпают охранники и пытаются расплести тугой комок разноцветных конечностей. Насилие, когда с ним сталкиваешься вблизи, обретает запах – смесь омедненной крови и горящего угля. Я, содрогаясь, ползу назад.
Стена плоти передо мной разверзается и выплевывает чье-то тело. Стикс поднимает голову, и глаза его загораются.
Я отмечаю самые странные детали: что асфальт подо мной пахнет, как школьная раздевалка, что порез на плече Стикса напоминает формой штат Флорида, что обут он всего в одну туфлю. Ноги у меня дрожат, а рука – как будто автономно от меня самого – обхватывает смертоносный карандаш.
Он улыбается мне, обнажая окровавленные зубы.
– Любитель ниггеров! – злорадствует и наводит на меня самопал.
Я узнаю оружие, потому что Компактный тоже хотел его сделать, но не успел вовремя раздобыть пули. Процедура проста: отпиливаешь верхушку и дно у ингалятора, разрываешь тонкую металлическую пластину, разглаживаешь ее и оборачиваешь карандаш, чтобы получилась трубочка. Патроны двадцать второго
Я смотрю, как Стикс берет гнутую железку – судя по всему, ключ от наручников – и зажимает ее в правой руке. Затем разводит кулаки…
Будто в замедленной съемке, я поднимаю карандаш и прижимаюсь ртом к его концу. Стрела летит прямо в Стикса: скрепка врезается ему в правый глаз.
Он, вопя, откатывается прочь. Я дрожащей рукой засовываю оружие в канализационную решетку. Надзиратели распыляют перечный газ, я слепну. Что-то легко проносится мимо уха. Я пытаюсь разглядеть это «что-то», но глаза воспалились Предмет я узнаю осязательно, по холодному уколу, точно от миниатюрной ракеты. Ни секунды не мешкая, я подбираю оброненную Стиксом пулю.
– Эй, полегче там! – приказывает кто-то у меня за спиной. – Я видел, как ты принял первый удар. Ты в порядке? В промежутке между тем мигом, когда я вошел на спортплощадку, и тем, когда отсюда уйду, я успел превратиться в человека, которого отказываюсь узнавать. В отчаянного человека. В человека, способного на поступки, которых я не мог совершить, пока меня не вынудили. В человека, которым я был двадцать восемь лет назад.
Другая жизнь в один день.
Я киваю офицеру и подношу ладонь ко рту, как будто мне нужно вытереть слюну. И, языком вытолкнув пулю из-за щеки, глотаю ее.
V
Листья памяти горестно
Шуршат в темноте.
Лелия
Рутэнн рассказывает Софи, что в ее детстве девочки из племени хопи завивали волосы и собирали локоны изящными «гульками» над ушами. Она разделяет волосы Софи пополам, заплетает две косы и укладывает их спиралями.
– Вот так-то. Теперь ты вылитая kuwanyauma.
– А это что значит?
– Это бабочка, раскрывшая свои красивые крылышки.
Рутэнн накидывает Софи на плечи шаль и обматывает ей ноги бинтами – такие импровизированные мокасины.
– Замечательно! – говорит она. – Готово.
Сегодня она повезет нас в музей Херда, где состоится большой фестиваль. Машина под завязку набита старыми настольными играми, сломанными часами, ручками с пустыми ампулами и вазами с фишками и жетонами. «Вам все равно заняться нечем, – сказала она нам, – а мне понадобится помощь».
Через час мы с Софи стоим на лужайке у музея в окружении барахла Рутэнн, пока она бродит среди потенциальных покупателей, периодически распахивая свой обвешанный куклами плащ. Все, прихлебывая воду из бутылок и уминая гренки по четыре доллара за штуку, расселись на складных стульях или на подстилках. В круглом тенте у павильона несколько мужчин склонились над гигантским барабаном; их голоса сплетаются воедино и улетают в небо.
Здесь немало белых зевак, но в основном публика состоит из индейцев. Одеты они как придется: от национальных костюмов до джинсов и звездно-полосатых футболок. У некоторых мужчин волосы заплетены в косички и хвосты. Все улыбаются. Я замечаю девочек, у которых волосы заплетены точно так же, как у Софи.