Похищенный. Катриона (илл. И. Ильинского)
Шрифт:
— Да,— сказала потом она,— вы настоящий храбрец. А вашим другом я восхищаюсь и уже его полюбила.
— Да и кто не почувствовал к нему того же! — воскликнул я.— У него есть свои недостатки, как у всякого человека, но он храбр, верен и добр, благослови его бог! Поистине странным будет день, когда я забуду Алана! — И тут мысль, что от меня зависит увидеться с ним в эту ночь, ввергла меня в сильнейшее волнение.
— Но что это со мной? Я даже словом не обмолвилась про свои новости! — воскликнула она и рассказала про письмо от отца, в котором он сообщал, что на следующий день она сможет навестить его в Замке, куда его перевели, и что его дела пошли на поправку.—
— Мне и в голову не приходило как-то судить о нем,— ответил я.— И даю вам слово, что искренне рад, раз у вас на душе полегчало. Если же лицо у меня вытянулось (а по-видимому, так и произошло), согласитесь, нынче не самый лучший день, чтобы заключать мировую, и особенно не подходят для этого люди, стоящие у власти. И Саймона Фрэзера я все еще никак не могу переварить.
— Только не равняйте их! — воскликнула она.-- И не забывайте, что Престонгрейндж и Джеймс Мор, мой отец, одной крови.
— В первый раз слышу! — сказал я.
— Поразительно, как мало вы знаете! — заметила она.— Пусть некоторые называют себя Грантами, а другие Макгрегорами, но принадлежат они к одному клану. Все они — сыны Альпина, от которого, думается мне, пошло и название нашей страны.
— Какой бы это? — спросил я.
— Но моей страны и вашей! — ответила она.
— Да, сегодня я все время узнаю что-то новое,— сказал я.— Мне всегда казалось, что она называется Шотландией.
— Шотландия — это название страны, которую вы именуете Ирландией,— объяснила она.— Но древнее название земли, по которой мы ступаем и из которой слеплены наши кости, ее истинное название — Альбан. Она звалась Альбан, когда наши предки защищали ее от Рима и от Александра, и так она зовется на вашем родном языке, который вы позабыли.
— По правде сказать,— ответил я,— забыть его мне было невозможно, потому что я его никогда не знал! — Поспорить с ней об Александре Македонском у меня не хватило духа.
— Но ваши праотцы и праматери говорили на нем из поколения в поколение,— возразила она.— И песни на нем пелись над колыбелями задолго до того, как мы с вами появились на свет. И ваше имя несет его в себе. Умей вы изъясняться на этом языке, я была бы с вами совсем иной. Этим языком говорит сердце!
Я пообедал с ними. Кушанья все были очень вкусными и подавались на прекрасном старинном серебре, а вино — превосходным, и я пришел к выводу, что миссис Огильви, по-видимому, очень богата. Беседа наша тоже была приятной, но едва солнце склонилось к западу, а тени выросли, я встал, чтобы откланяться, так как твердо решил попрощаться с Аланом, а потому должен был добраться до названной мне рощи и осмотреть ее еще при свете дня. Катриона проводила меня до садовой калитки.
— Теперь я долго вас не увижу? — спросила она.
—- Как мне знать заранее? — ответил я.— Может быть, долго, а может быть, и никогда.
— Да,— произнесла она.— И вам жаль?
Взглянув прямо на нее, я наклонил голову.
— А мне так очень,— продолжала она.— Я знаю вас совсем недолго, но ставлю высоко. Вы благородны, вы храбры. И вновь докажете свою доблесть. А я буду гордиться вами. Если вас ждет неудача, если все кончится так, как мы опасаемся... помните, у вас есть верный друг. Когда вы будете давно в могиле, а ко мне придет старость, я буду рассказывать детям про Дэвида Бальфура и плакать. Я буду рассказывать, как мы расстались, что я сказала вам и что сделала. Да будет вам бог опорой и вожатым, так молится ваш
Она схватила мою руку и поцеловала ее. От изумления я вскрикнул, как ужаленный. Ее лицо покрылось краской, она посмотрела на меня и кивнула.
— Да-да, мистер Дэвид,— сказала она.— Вот что я о вас думаю. И сердце вторит губам.
Ее лицо говорило о беззаветной силе духа и благородстве помыслов чистого сердцем ребенка... но и только. Мою руку она поцеловала, как целовала руку принца Чарли, с той высшей страстью, какая недоступна заурядным людям. Это, как ничто другое, открыло мне глубину моей любви к ней и ту высоту, на которую я должен был подняться, чтобы она приняла мою любовь. И все же я мог сказать себе, что сделал первые шаги на этом пути и что при мысли обо мне ее сердце начинало биться чаще и быстрее гнать кровь по жилам.
После той чести, которой она меня удостоила, оставаться в пределах обычной учтивости было мне невмочь. Даже заговорить я сумел не сразу. Особые переливы ее голоса отомкнули дверь моих слез.
— Благодарю бога за вашу доброту, сердце мое. Прощайте, мой дружочек! — И, назвав ее так, как она сама себя назвала, я, поклонившись, зашагал прочь.
Мой путь вел вниз по долине реки Лит к Стокбриджу и Силвермилсу. Тропинка вилась по берегу, вода журчала и пела, с запада среди длинных теней лились косые солнечные лучи, с каждым поворотом преображая долину, делая ее совсем иной. Прощание с Катрионой, предстоящая встреча с Аланом исполнили меня радостной бодрости. А долина, и закатный час, и лепет реки доставляли мне неизъяснимое удовольствие, и я, замедляя шаг, смотрел не только вперед, но и по сторонам и оглядывался через плечо. Вот так по милости провидения я увидел в кустах чуть позади рыжую голову.
Сердце мое исполнилось гневом, я повернул и быстро зашагал по тропе обратно. Она почти вплотную огибала кусты, в которых мелькнули рыжие волосы. Поравнявшись с ними, я весь напрягся в ожидании нападения. Но ничего не произошло, и я беспрепятственно пошел дальше. Тогда меня обуял страх. Да, день еще не угас, но место было на редкость пустынное. Если мои преследователи не воспользовались столь удобным случаем, мне оставалось только прийти к заключению, что они рассчитывали на добычу более важную, чем Дэвид Бальфур. Опасение за жизнь Алана и жизнь Джеймса навалилось на меня, тяжкое, как вес двух взрослых быков.
Катриона еще прогуливалась по саду совсем одна.
— Катриона,— сказал я,— как видите, я вернулся.
— С другим лицом,— сказала она.
— Кроме моей собственной жизни, от меня зависит жизнь двух других людей,— сказал я.— Было бы грехом и подлостью не соблюдать осторожности. Я колебался, приходить ли мне сюда. И мне не понравилось бы, если бы это нас сгубило.
— Я могу сказать, кому это понравилось бы еще меньше! Но мне не нравится и то, как вы это сказали. Да что я такого сделала?! — вскричала она.
— Вы? Но вы же не одна,— ответил я.— Едва я ушел от вас, как меня снова начали выслеживать, и я могу сказать вам, кто. Нийл, сын Дункана, ваш служитель — или служитель вашего отца.
— Нет, вы ошиблись! — прошептала она, побелев.—
Нийл в Эдинбурге, чтобы отцу было кого послать с поручениями.
— Вот этого я и опасаюсь,— сказал я.— Последнего из его поручений. Ну, а что он сейчас не в Эдинбурге, я могу вам доказать. Конечно, у вас есть сигнал, сигнал тревоги, который заставит его поспешить к вам на помощь, если он на таком расстоянии отсюда, что может услышать и прибежать.