Похищенный. Катриона (илл. И. Ильинского)
Шрифт:
— Еще как может! — воскликнул он.— Видишь ли, я на хорошем счету у моего полковника, графа Драммонда-Мелфорта, и, что еще важнее, один мой родственник, подполковник, служит в шотландско-голландском полку. И никто не удивится, если я попрошу отпуск, чтобы повидать подполковника Стюарта из Холкетта. Лорд Мелфорт, человек ученый — он пишет книги, точно Юлий Цезарь,— без сомнения, только рад будет услышать все, что я узнаю во время моей поездки.
— Так лорд Мелфорт — литератор? — спросил я. (Как ни уважал Алан солдат, я еще больше уважал людей благородной
— Вот-вот, Дэви! — подтвердил Алан.— Хотя, казалось бы, у полковника должно найтись много других дел поважнее. Но не мне это говорить, не тому, кто сочиняет песни.
— Значит,— сказал я,— тебе остается только снабдить меня адресом, по которому я мог бы писать тебе во Францию, а свой я пришлю тебе, как только приеду в Лейден.
— Письма мне лучше посылать на имя вождя моего клана, Чарлза Стюарта из Ардшиля, эсквайра, в город Мелюн, во Франции. Рано или поздно, но такое письмо до меня дойдет.
В Масселборо мы позавтракали треской, и я очень забавлялся, слушая Алана. Его теплый плащ и чулки в столь жаркое утро не могли не привлекать внимания, и, пожалуй, было полезно дать им какое-то объяснение, но мимоходом. Однако Алан взялся за это, как за очень важное дело, словно, сказал бы я, приводя в исполнение стратегический план. Он расхвалил хозяйке ее треску — отлично провялена! — а затем до самого нашего ухода занимал ее рассказами о том, как он застудил желудок, с глубокой серьезностью описывая все свои симптомы и страдания, а также с живым интересом выслушивал ее советы и перечисления старинных снадобий, от которых у него «все как рукой снимет».
Мы покинули Масселборо до прибытия первой почтовой кареты из Эдинбурга, потому что, как выразился Алан, без такой встречи мы вполне могли обойтись. Ветер, хотя и не стих, был теплым, солнце припекало, и Алан мучился все больше. Из Престонпанса он сделал крюк, чтобы показать мне Глэдсмурское поле, где с излишним жаром описал все перипетии битвы. Оттуда обычным нашим быстрым шагом мы направились в Кокензи. Хотя там на верфи миссис Кэдделл строились двухмачтовые баусы для лова сельди, город выглядел захиревшим, многие дома превратились в развалины. Однако харчевня была достаточно чистой, и Алан, совсем изнывший от жары, обязательно должен был выпить бутылку эля и поведать новой доброй душе историю о том, как он застудил желудок, но только симптомы теперь все стали другими.
Пока я слушал, мне пришло в голову, что при мне он и трех серьезных слов ни одной женщине не сказал, а только шутил, острословил да исподтишка посмеивался над ними, хотя вкладывал во все это много искренности и жара. Так я сказал ему, когда хозяйку куда-то позвали.
— А чего ты хотел бы? — сказал он.— Мужчина должен быть с женщинами обходительным, должен всегда стараться развлечь их какой-нибудь историей, бедняжечек! И тебе надо бы научиться этому, Дэвид. Понять, что к чему,— ну, как тонкости любого ремесла. Будь она молоденькой или собой недурна, так и звука про мой желудок не услышала бы, Дэви. Но как они придут в тот возраст, когда уже
Тут возвратилась хозяйка, и он отвернулся от меня, словно ему не терпелось продолжить их беседу. Вскоре почтенная женщина перешла от желудка Алана к недугам своего деверя в Аберледи, чью последнюю болезнь и кончину она принялась описывать с мельчайшими подробностями. Иногда это было всего лишь скучно, а иногда — и скучно, и противно, так как она ничего не пропускала. В конце концов я впал в такую задумчивость, что уставился из окна на дорогу невидящими глазами. Однако вскоре тот, кто наблюдал бы за мной, мог бы заметить, как я вздрогнул.
— Мы поставили ему на подошвы вытяжной пластырь,— говорила хозяйка, — а на живот положили горячий камень и давали ему иссопа с мятным отваром и еще очищенный серный бальзам от кашля...
— Сударь,— негромко перебил я ее,— сейчас мимо дома прошел мой друг.
— Да неужели? — отозвался Алан, словно речь шла о пустяках. А потом добавил: — Так что вы говорили, сударыня?
И хозяйка продолжала свой невыносимо скучный рассказ.
Но вскоре Алан вручил ей в уплату полкроны, и она должна была пойти за сдачей.
— Это был рыжий? — спросил он.
— Он самый,— ответил я.
— А что я сказал тебе в лесу? — воскликнул Алан. — И все же странно, что и он тут. С ним кто-нибудь был?
— Никого, насколько я мог судить,— сказал я.
— И он прошел мимо?
— Да,— ответил я.— И не глядел ни направо, ни налево.
— А это, пожалуй, еще постраннее будет,— заметил Алан.— Сдается мне, Дэви, что нам пора идти. Вот только куда? Черт побери! Совсем как тогда!
— Но есть и разница,— возразил я.— Теперь у нас есть деньги.
— Ну, мистер Бальфур, есть разница и побольше: теперь за нами гонится свора. Почуяла нас и рвется вперед. Дело скверное, Дэвид, черт побери! — Он задумался, и на его лице появилось хорошо мне знакомое выражение.
— А не выходит ли ваш черный ход, сударыня, на боковую дорогу? — спросил он хозяйку, когда она вернулась.
Она подтвердила его догадку и объяснила, куда эта дорога ведет.
— Вот что, сударь,— сказал он мне,— по-моему, надо пойти по ней, так будет короче. Позвольте, хозяюшка, попрощаться с вами, а про коричный настой я не забуду!
Мы прошли между грядками с капустой и выбрались на полевую дорогу. Алан внимательно поглядывал по сторонам и, когда мы спустились в ложбину, укрытую от посторонних глаз, сел на траву.
— Устроим военный совет, Дэви,— сказал он.— Но сначала небольшой тебе урок. Будь я таким, как ты, что помнила бы о нас та старуха? Да только, что мы ушли через заднюю калитку. А что она помнит теперь? Она помнит приятного, вежливого, бойкого на язык человека, который застудил желудок, бедняжка, и уж так-то слушал про то, как они пользовали деверя! Дэвид, Дэвид! Поучился бы ты уму-разуму!