Похождения инвалида, фата и философа Додика Берлянчика

Пиковский Илья

— У вас были женщины?

— Да.

— Всех ко мне!

— Куда — в больницу?

— Гмм... А много их?

— Я думаю, «Икарус» наберётся.

— Нет, нет... В больницу не надо. Я дам вам адрес дачи, хорошо? Везите девушек на дачу.

— По той же таксе?

— А как же, — добродушно пояснил профессор. — Я должен буду проколоть каждую из них.

— Но, может быть, вы уступите на опте?

— Нет, нет. У медицины нет понятия «количество» и «опт». У нас каждый больной — это человек.

На этой милосердной ноте торг с профессором закончился. К трём часам дня Берлянчик привёз

Лобовскому пятьсот долларов. Профессор завёл его в коридор своей квартиры с небольшой площадкой и пятью ступеньками подъёма. Здесь, по просьбе учёного, Берлянчик спустил брюки и нагнулся, и в этой позе пробыл где-то с четверть часа в обществе облезлых шкафов, обуви, книжных связок и ве­лосипеда на стене. Наконец профессор появился.

— Не забудьте про девиц, голубчик, — напомнил он, выйдя из комнаты со шприцом. — Всех ко мне... Без­отлагательно!

После укола Додик поехал на работу. Весь остаток дня он провёл в разговорах с самим собой, подбирая модели объяснения с женой и ротой остальных любовниц. В известном смысле, это помогло. Иногда предел отчаяния — это начало просветления рассудка, Берлянчик тут же вспомнил тёмные очки, альбом доктора Аверкина и те три листочка, которые профессор прятал за спиной. К тому же его девицы не выказывали никакого беспокойства или признаков тайной угнетённости, а выглядели вполне весёлыми и здравыми людьми.

Берлянчик решил сдать повторные анализы, уже минуя профессора Лобовского. Они дали отрицательный ответ.

Поняв, что профессор сфальсифицировал диагноз, Берлянчик пришёл в неописуемую ярость. Обычно это состояние протекало у него в несколько этапов. Первым его естественным желанием было завернуть в газету кусок ржавой водопроводной трубы и хорошенько отходить ею почтенного учёного. Но это пахло вульгарной уголовщиной, и гневный поток его мыслей вошёл в более цивилизованное русло: теперь Берлянчик подумывал о жалобе в Минздрав, в прокуратуру или в городской отдел здравоохранения. Но это тоже отпадало: старая традиция подпольного цеховика возброняла ему любые жалобы, доносы или заявления.

После этого ярость Берлянчика претерпела ещё одну метаморфозу, и мысли его обрели философское звучание.

Теперь он размышлял о том, что городская медицина теряет милосердие и старый университетский дух широкой образованности и гуманных идеалов, что общее падение нравов принимает здесь самые уродливые формы, что многие врачи узкообразованы, плохо воспитаны, черствы и смотрят на недуги и страдания больных как на средство пополнения личного бюджета.

На последнем этапе Берлянчик полностью обрёл душевное спокойствие.

Как известно, он был бизнесмен, и поэтому старался не оценивать обиды, исходя из норм отвлечённой справедливости, зная, что это только разрушает нервную систему и толкает на глупые поступки. Он бурлил до тех пор, пока проблема не потеряла остроту, и только после этого отправился к профессору Лобовскому. Теперь мысли его работали в чисто практическом ключе.

— А, это вы! — сказал профессор, когда Берлянчик, деликатно постучав в дверь, заглянул в кабинет. — Заходите, заходите... Куда же вы пропали? Где вы и ваши дамы?

Берлянчик занял место перед профессорским столом.

— Дам не будет, господин профессор.

— Но я обязан их обследовать.

—

Сожалею, но это невозможно.

— Как это — невозможно? Вы понимаете, что вы носители инфекции?

— Понимаю, понимаю... Но позвольте доложить, что дамам нравится инфекция. Я навестил каждую из них и, поверьте, был просто поражён: сифилис у них так же поднимает настроение, как анекдоты «Золотого Гуся»... Неужели это типично для болезни?

— Голубчик, выражайтесь пояснее.

— Пожалуйста, — сухо произнёс Берлянчик. — Ваш диагноз — обычная фальшивка. Я сдал повторные анализы. Там сифилис только в профессорских мечтах.

Профессор удивлённо вскинул брови.

— Значит какой-то из анализов ошибочный, — вяло пояснил он, глядя на Берлянчика мёртвыми рыбьими глазами. — Это, голубчик, медицина. От ошибки ни один врач не застрахован.

— Серьёзный довод, — согласился Берлянчик. — Но, господин профессор, у меня есть веский контраргумент... Вчера в этом кабинете побывал солидный рыжий господин. Золотая цепь на шее, часы «Ролинс» на руке, перстень с сапфиром на мизинце — в общем, все признаки тяжёлой венерической болезни... Вы осмотрели обычный херпис на его губе, послали к сестре Вере, получили фирменный диагноз, пригрозили обществом наркоманов, проституток и цыган и запросили пятьсот долларов за уколы в вашем коридоре. Вынужден признаться, что это был мой товарищ Гаррик Довидер, и что весь ваш разговор он записал на плёнку... Если желаете, вы можете её прослушать.

Холёное лицо профессора покрылось сигаретным пеплом.

— Я вас прошу, — сказал он изменившимся голосом, — не поднимайте шума. Давайте мы уладим всё по-человечески.

— Это уже другой разговор.

— Я верну все ваши деньги до копейки.

— Оставьте их себе.

— Ну что вы! Немедленно верну!

— Не надо! — твердо произнёс Берлянчик. — Я пришёл не за деньгами... Да, конечно, по вашей милости я провёл несколько тяжёлых бессонных ночей; но я бизнесмен, господин профессор, и умею делать деньги даже на собственных нервных потрясениях. Так вот: поскольку я не в силах изменить ни нравов общества, ни тех социальных условий, которые привели вас, широко известного учёного — уж простите за откровенность... к шарлатанству, а вы не можете проколоть меня физраствором или накормить каким-нибудь плацебо, я предлагаю решить эту проблему полюбовно. Я вам отпускаю все грехи и отдаю пятьсот долларов впридачу, а вы...

— Да, да... А я?

— Предоставляете в моё распоряжение все ваши высокие, кожно-венерологические связи.

— Пожалуйста, голубчик, поясните?

— Поясняю... Видите ли, Виктор Иванович, я разминулся со своей эпохой. Пока все носились с высокими идеями, я коптил рыбу в Ильичёвске и держал на Воровского подпольные цеха. Теперь роли поменялись: идеалисты погрязли в разложении, а я превратился в патриота... Я не эмигрировал в Америку, создал бизнес. Плачу налоги. Не замешан в интригах и коррупции. Не имею врагов и конкурентов... У меня появились независимость и взгляды. Мораль и идеалы. Я требую порядка и гражданских прав... Иначе говоря, я потерял спасительные инстинкты голодных неустроенных людей и вышел на опасные пределы высоких нравственных потребностей... А вы, видимо, знакомы с нашими реалиями и понимаете, как это опасно?