Похождения инвалида, фата и философа Додика Берлянчика

Пиковский Илья

Берлянчик ограничился тем, что сам сел за руль служебного «Жигуля», положив рядом с собой у сиденья бразильский «Мавэрик».

В течение этих дней ему несколько раз звонила монархистка; но он видел ее номер на экране и сразу отключал мобильный. Он бо­ялся, что смерть его — более чем вероятная теперь! — станет чужой и безымянной, как могила неизвестного солдата. Перед лицом холод­ной вечности он хотел иметь одну духовную наследницу — жену! «Моя история любви — это история моих болезней, — говорил он себе, — и ее пишет только Лиза! Живой может делить сердце между многими, но умирать душа велела только от одной».

Между тем, расследование по делу об убийстве Алкена и покуше­нии

на Берлянчика приняло вполне анекдотичный характер. Убийцу, ко­нечно, не нашли, но зато изъяли документы «Виртуозов Хаджибея» и устроили им тотальную проверку. Таким образом, взамен психологической реабилитации, принятой в цивилизованных странах, пострадавшего Берлянчика обложили огромным денежным штрафом.

Его размеры были выше финансовых возможностей «Виртуозов Хаджибея» и к тому же намертво блокировали их банковский счет. Теперь фирма была парализована. Ее лишили возможности платить зарплату, вести коммерческую деятельность, оплачивать коммунальные услуги и, что страшней всего, погашать долги. Вся вулканическая масса креди­торов, успокоенная мелкими подачками Берлянчика, снова пришла в грозное движение. Опять посыпались угрозы обратиться к прокурорам и бандитам, и снова возникла тень позорного банкротства.

— Нет, Гаррик, — грустно говорил Берлянчик. — В Одессе нель­зя допускать, чтобы в тебя стреляли. Это очень дорогое удовольствие. Я прикидывал.

Довидер шевельнул рыжей шевелюрой, давая понять, что полностью разделяет мнение товарища.

— Тебе нужно разыскать связи в налоговой инспекции, — сказал он.

— Где? У меня нет таких знакомых.

— Позвони Димовичу.

— Димовичу? — Берлянчик сразу повеселел. — Гмм… Это мысль! Среди тех, с кем он сидел, или тех, кто его охранял, обязательно най­дется человек, у которого есть связи в налоговой верхушке. Это не­пременно!

Димович охотно встретился с Берлянчиком.

— Я тебя познакомлю с Утюжней, — сказал он. — Но учти: это очень осторожный и серьезный человек. Я могу вас только познакомить, а дальше, как споетесь. Если он в тебя поверит, он все уладит; если в чем-то усомнится — откивается, отулыбается, и все придет к нулю. Так что все в твоих руках!

На встречу с налоговым чином господином Утюжней Берлянчик явился в сопровождении незаменимого Виталия Тимофеевича.

Надо сказать, что, как работник, Виталий Тимофеевич представ­лял сомнительную ценность. Его рабочий день проходил или в бесконеч­ных перекурах, или в загородке из металлических прутьев, где он иг­рал с компьютером в преферанс. Берлянчик держал его в «Виртуозах Хаджибея» только потому, что Виталий Тимофеевич пил водку вместо шефа на ответственных встречах и банкетах. Кроме того, на Виталия Тимофеевича возлагалась ответственность за внешние деловые связи. Это означало следующее: в тех случаях, когда Берлянчику был неприя­тен кто-либо из нужных чиновников или грубость и амбиции оного стес­няли его свободолюбивую натуру, шеф посылал к нему Виталия Тимофеевича, и бывший директор комбината легко находил общий язык с такими же пропойцами, как он сам.

Правда, в последние дни отношения Берлянчика и его зама ока­зались под угрозой разрыва. Дело в том, что зять Виталия Тимофееви­ча работал заместителем Галины Крот и был замешан в ее махинациях. Узнав об этом, Берлянчик немедленно его уволил.

Естественно, что гнев и подозрения шефа упали и на самого Ви­талия Тимофеевича, и тот чуть было не разделил судьбу своего зятя.

Тут сказалась сентиментальность натуры Берлянчика. В душе он любил своего зама, прощая ему ничтожество, преферанс, пьянство и мелкие хитрости, потому что комичностью своей натуры Виталий Тимо­феевич постоянно забавлял его, а это, как известно,

прямая дорога к сердцу. У Берлянчика был глаз художника, и как все истинные ху­дожники он, прежде всего, отличал в людях типажи, а не их слабости и пороки.

На этот раз Берлянчик ограничился тем, что приказал убрать компьютер из загородки, а вместо него разложить детскую железную дорогу на столе. Утром, когда Виталий Тимофеевич открыл антресоль и направился к своему электронному партнеру, он вместо него увидал змеистую детскую игрушку и впал в такую депрессию, что до конца дня не проронил ни слова.

Встреча с господином Утюжней состоялась на летней площадке «Капитана Дрейка». Это было предложение Димовича. Петя не был бы самим собой, если бы из самой безкорыстной услуги не извлек бы поль­зу для своего ресторанного бизнеса.

Несмотря на свою тяжелую приземистую фамилию, Утюжня оказался весьма подвижным молодым человеком с крупным хрящеватым носом и круг­лыми немигающими глазами. Берлянчик легко узнал его по традиционному «дипломату» и той смеси неприметности и нахальства, которые отличают работников налоговых служб.

После того, как состоялось знакомство, все трое поднялись на летнюю площадку.

Был очень теплый, даже жаркий осенний день. На танцевальной площадке ресторана резвились дети и гонял на игрушечном джипе че­тырехлетний мальчонка. Гремел оркестр. Под навесом вдоль забора, за сервированными столами сидели принаряженные старички и старушки, — судя по всему, они отмечали какой-то юбилей. Постепенно прибывал еще народ.

К Берлянчику и его спутникам сразу устремилась метрдотель. У нее был смолисто-черный и отвесный, как утес, затылок и ярко-медные скобы над высоким лбом. На лице ее горела улыбка, неугасимая, как пламя вечного огня.

— Добрый вечер! Что желаете, господа?

— Деточка, — попросил Берлянчик. — Вы не могли бы нас усадить где-нибудь подальше от вашего кровельщика?

Ее улыбка, не меняя своих размеров, чуть потускнела:

— От какого кровельщика?

— От барабана. Мы хотим спокойно побеседовать. У вас найдет­ся такой тихий райский уголок?

Тихий райский уголок нашелся. Это был белый столик в зеленых кустах под голубым шатром, у самой балюстрады, отделявшей верхний уровень ресторана от нижнего.

Когда все уселись за столом, Берлянчик попытался завязать бе­седу, но она не клеилась. Виталий Тимофеевич старательно таращил глаза, выказывая полную лояльность шефу, но молчал. Утюжня держал­ся просто и легко, но это было очевидной маской. Берлянчик видел, что его молча изучают, и чувствовал себя как на экзамене.

Берлянчик не любил налоговиков. Он сознавал необходимость этих служб для государства, но те уродливые формы, который принял этот тайный орден хапуг и вымогателей, делали его мало привлекательным. Кроме того, Берлянчик не терпел зависимости. Поставленный ходом следствия по делу об убийстве Алкена и покушении на собственную жизнь на грань разорения и нищеты, он понимал, что полностью во власти этого человека, и чем это было очевидней, тем больше Додик его не­навидел.

Чтобы скрыть это, Берлянчик повесил любезную китайскую улыбку на лицо и лакейски обхаживал налогового чина.

— Анатолий Федорович, — елеел он, взяв у официантки меню. — Ну-с... С чего начнем? С водочки, наверное?

Утюжня аппетитно потянул ноздрями:

— Можно. А что у них за выбор?

— Все под любое настроение! «Стерлинг», «Смирнофф Красный», «Абсолют», «Перша Гильдия», «Текила четыре пистолета»…

— А это что за Чемберлен? — оживился Виталий Тимофеевич. Все, что не находило у него определения обычными словами, он почему-то называл именем бывшего английского премьер-министра.