Поиграем со смертью?..

Tamashi1

Благодаря такому вот откровенному разговору, мы узнали, кому какие роли подходят, и стратегия была разработана, основываясь на наших возможностях. А затем Инка уничтожила остатки моего мозга (ей бы в древнем Египте мумификатором работать, право слово!), причём без хирургического вмешательства — она долго и упорно вещала, что нам «всех не спасти» и нельзя действовать необдуманно и не по плану. Я огрызнулся, припомнив ей её собственное позорное бегство из индейской деревушки, на что Инна флегматично заявила: «Жители прошлого всё равно уже мертвы. Похоже, среди вас только я это понимаю. Они все умерли много столетий назад, и наше вмешательство не изменит ход истории. И если они всё равно исчезнут, как только эти три часа истекут, даже если мы их спасем, то почему я должна рисковать вашими жизнями и вашим будущим ради продления на пару часов жизней тех, кто давным-давно в могиле?» Такого я не ожидал, если честно.

Похоже, у Инны и впрямь навеянная бабушкой позиция «это всё нереально» правила бал, потому как мне показалось, что она и впрямь не воспринимала людей из прошлого как реальность — для неё они были лишь миражами. Ну я и спросил, почему же тогда она не может нажать на спусковой крючок, если «они все и так мертвы». Ну злился я, что с того? А вот Инка как-то вдруг побледнела, поджала губы и ответила, что даже тех, кто давно мёртв, она вряд ли сможет убить, потому что таким образом отберёт у них эти самые три часа, а на это у неё права нет, потому что она — всего лишь человек, который подчиняется тем же законам, что и все. Мне, если честно, стало стыдно, а ещё я испугался, что Дина впадёт в депрессию, но она лишь печально улыбнулась и тихо так сказала: «Выживает сильнейший — это закон природы. И эти три часа — естественный отбор. Если сомневаться, то умрёшь, потому что сомнение — самая большая слабость человека». Не знаю, почему она так спокойно обо всём этом говорила, словно цитировала высказывание древнего философа, но именно тогда я понял, что Гробовщик был прав, и Динку куда больше терзал тот факт, что она якобы не смогла помочь индейским детям, чем то, что она убила человека. И я в который раз подумал, что, давая ей «звание» Всадника Апокалипсиса по имени Смерть, я не просто угадал — попал в центр мишени. И почему-то от этого становилось больно.

Неужели у Дины и впрямь не всё в порядке с головой? Или это просто какая-то искажённая мораль? А может, результат странного воспитания? Почему её мировоззрение так отличается от нашего? И почему я раньше этого не замечал? Потому что не хотел замечать, или потому что она никогда не показывала своё истинное лицо? Ведь я никогда не говорил с Диной о её жизненных принципах — только о наших совместных интересах и бытовых проблемах. А если уж и заходила речь о моих собственных жизненных ценностях, Динка всегда кивала и понимающе улыбалась, из чего я сделал вывод, что она тоже их придерживается.

Не она лгала нам — я сам создал иллюзию.

И мне стало вдруг очень хреново, потому что я понял, какой скотиной был — ведь я никогда не интересовался внутренним миром своей лучшей подруги. Какой же из меня друг? Наверное, Гробовщик был прав, когда сказал, что я ничем не смогу помочь Дине, ведь я её абсолютно не понимал, и, если уж на то пошло, я её даже не знал… А точнее, знал только то, что было на поверхности, ни разу в жизни не удосужившись заглянуть ей в душу. И почему она продолжает с нами общаться? Ведь мы этого не заслужили…

Когда мы с семьёй переехали в эту квартиру, Динка уже жила над нами. Мне было восемнадцать, ей тоже, и, как оказалось, она перебралась из Москвы в этот провинциальный городок лишь за месяц до нас. Родители купили ей здесь квартиру и буквально сослали туда, чтобы «паршивая овца» не портила имидж всей «отары». У Дины был младший брат, которому тогда было тринадцать, и он являлся ей братом лишь по матери. Родного отца Дина никогда не видела, потому как он умер ещё до её рождения, ну, или ей так говорили. Отчима же ей приходилось называть отцом, хотя он её терпеть не мог из-за её «причуд», а именно: из-за любви к эпатажным шмоткам, готике, мистике и главное — боевым искусствам. Дина никогда не прятала голову в песок, если её оскорбляли, ссора всегда переходила в драку. Потому она и пошла заниматься айкидо, а точнее, уговорила мать отдать её в секцию восточных единоборств. Дина всегда смотрела на окружающий мир с позиции «пока меня не трогают, я белая и пушистая, а вот если тронут… спасайся, кто может». Она была ведомой по жизни и не любила принимать решения, словно терялась, когда вставал вопрос, чего же она сама хочет. Но вот свои принципы всегда отстаивала, равно как всегда защищала свою честь и достоинство, причём чаще всего — кулаками.

После некоторых событий в её жизни, о которых я не решался расспрашивать, родители решили, что она — пятно на их репутации, и как только Дине стукнуло восемнадцать, попросту избавились от неё. Ведь бизнес должен был унаследовать их сынок, а дочь была буквально вычеркнута из их жизни. Но раз в месяц они всё же приезжали к Дине — проверить, не спалила ли она квартиру и не начала ли колоться. Глупые идеи, кстати, — Динка не употребляла наркотики и никогда бы на это не пошла, потому как всегда очень трепетно относилась к подобным вещам: пить, курить, колоться она не стала бы и под дулом пистолета, думаю. А

уж с её хозяйственностью каким-то образом навредить квартире было просто нереально. Динка ведь с детства всё делала по дому, и родители таким образом экономили на прислуге, в то же время не делая ничего самостоятельно. У неё вошло в привычку быть хорошей хозяйкой, и по-другому она уже просто не могла. Думаю, ей даже нравилось это всё, потому, когда она предложила нам с Инной помощь в уборке и готовке, мы без зазрения совести согласились — ведь было видно, что Динке доставляет удовольствие возиться у плиты или драить пол. Она же это объясняла тем, что любит делать то, что у неё хорошо получается.

В учёбе Динка всегда была отличницей, но лишь потому, что «так было надо» — её заставляли зубрить всё подряд родители. Но когда встал вопрос выбора специальности, Серых долго и упорно колебалась, не зная, что решить, и хотела было последовать совету родителей, но в последний момент ей повезло. В гости к её предкам приехал их старый знакомый, профессор истории, и после непродолжительного общения с этим человеком Дина поняла, что история — это её. Память у неё всегда была отличная, а мифы, легенды и хроники притягивали взгляд, и потому Динка решила, что исторический факультет — оптимальный вариант для неё, да и родители против не были — сказали, что так она хотя бы не будет маячить перед значимыми людьми и должность простого учителя когда-нибудь заставит её прекратить «странно себя вести». Только вот моя подруга не собиралась становиться учителем и после получения диплома планировала пойти в аспирантуру — её привлекала сама наука, а не передача знаний следующему поколению.

Вот таким макаром Динка, учившаяся на историческом, Инна, изучавшая экономику, и я, пытавшийся познать дебри юриспруденции, оказались в одном университете, соседних квартирах и тесных дружеских отношениях. По крайней мере, мне так казалось. Ведь когда мы переехали, Динка ни с кем на контакт не шла, но, когда меня отправили к соседям за солью, я решил подняться именно к ней (гот гота всегда распознает, даже издалека!), и благодаря моей наглости, а также тому, что в просьбу о соли я умудрился ввинтить пару-тройку мифических словечек, Динка потихоньку начала со мной общаться, и через некоторое время мы стали друзьями. Вот только я почему-то упорно не замечал, что она не стремится открыться и поделиться «наболевшим». Не видел, что она не пускает меня в запечатанные уголки своей души. Не понимал, что кивки и улыбка не означают полное согласие с моими жизненными позициями и следование им же…

А возможно, я не хотел замечать.

И это была моя главная ошибка, потому что Дина заслуживала понимания, а не его иллюзии. Может, этот аномальный жнец с дурацким чувством юмора её поймёт? Вполне возможно. Потому как я не сумею её понять, теперь я это осознал. Ведь то спокойствие, с которым Дина принимает чужую смерть, отличается от Инниного. Сестра просто абстрагируется от происходящего и считает, что видит сон, а вот Дина… она и впрямь принимает чужую смерть и боль. И называет это карой. Но Инна права — кто мы такие, чтобы вершить правосудие?.. А может, мы не можем его вершить как раз потому, что считаем, будто не имеем на это права? Но для чего тогда суды, адвокаты и прокуроры? Если бы суд Линча был оправдан, все бы взяли в руки камни и пошли наказывать виновных! Так нельзя, судить должны те, у кого есть на это право, те, кого уполномочили, или же сама Судьба… Но что, если Судьба отказывается выносить приговор? И что, если человек искренне верит, что он имеет право покарать виновного?

Нет, надо завязывать с такими размышлениями, а то они до добра не доведут. На то мы и люди, чтобы следовать законам и подчиняться Судьбе. А остальное — это уже не кара, а месть. Наверное… А может и нет, может, эта моя позиция — просто попытка спрятаться от реальности, а Дина права? Одно я знаю точно: судьёй мне не быть. Но тогда я не имею никакого права осуждать того, кто решил надеть алую мантию. Ведь чтобы судить, надо быть очень сильным. И чтобы казнить тоже.

Особенно если ты сам взял на себя эту роль.

====== 17) Самоконтроль ======

«Aliis inserviendo consumor».

«Служа другим, расточаю себя».

Я лежала на кровати и смотрела на свою любимую готичную люстру. Странное слово «любимая»: любить что-то глупо, оно не ответит взаимностью, а кого-то — больно, по той же причине. Так что это злое слово. Такое же злое, как спящий берсерк — пока он в царстве Морфея, всё нормально, а вот будить нежелательно.

Вчера Инна и Лёша составили Великий План по выживанию и почему-то решили, что всё пойдёт так, как они распланировали. Угу, конечно. Судьба будет с ними считаться. Наверняка в самый неожиданный момент возникнет непреодолимое препятствие или целый их сонм. Ну и ладно, так даже интереснее. Чем сложнее задача, тем приятнее, когда её решишь.