Поиграем со смертью?..
Шрифт:
По мостовой, узким улочкам, переулкам сновали выжившие: горожане, пытавшиеся укрыться от пожара и захватчиков; пираты, искавшие добычу и жертв; собаки, поджимавшие хвосты и мечтавшие забиться в первый попавшийся тёмный угол — лишь бы подальше ото всего этого ужаса. От огня. От смерти. Порой люди сталкивались, и тогда пираты заставляли горожан выворачивать карманы, а если жертва отказывалась, её убивали, и плотоядные ухмылки на небритых лицах делали их похожими на акул. А иногда корсарам попадались красивые девушки, и тогда улицы города наполняли крики ужаса и отвращения, а Иветт отворачивалась от бойниц и начинала тихо плакать, дрожа, как осиновый лист, и Вито пытался её подбодрить, рассказывая короткие истории и байки. Образ красавца-корсара, человека чести, чтящего пиратский кодекс и не идущего на сделки с совестью, был развенчан. «Одиссея капитана Блада» ушла в глубины памяти. По городу бродили совершенно
Они не трогали детей, по крайней мере, я не видела ни одного убитого ребёнка за всё время нашего пребывания здесь. Хотя, возможно, мы просто шли не той дорогой. И я подумала, что среди пиратов, наверное, есть разные люди: те, кто способен на всё ради обогащения, те, кто способен на многое, и те, кто не переступит определённую черту. Ведь некоторые корсары хватали первых попавшихся симпатичных женщин, а другие проходили мимо писанных красавиц, не удостоив тех и взглядом — их куда больше интересовали сокровища в домах, или же у этих леди забирали кошельки и украшения, а затем велели убираться подобру-поздорову. И я поняла, что хоть пиратов и называли сбродом, никчёмными людьми, отбросами общества, не все из них были таковыми, и некоторые понятия чести — их чести, пиратской — они всё же чтили. Не все, но многие. Потому я даже не знала, как к ним относиться — они нападали на безоружных, но не всегда, они убивали беззащитных, но не все, они грабили, но это была их «профессия», и никогда корсары не называли себя «защитниками справедливости» или «армией освободителей». Это были преступники, позиционировавшие себя таковыми, но не все и не всегда переходившие черту… И я подумала, что, наверное, каждого пирата надо рассматривать по отдельности, потому как есть твари, из-за которых в воздухе звенели женские крики, а есть люди, которые наполняли воздух громовым хохотом и, слегка пнув, отправляли ребёнка прочь. Это странное племя — пиратская братия, племя, в котором, как в любом обществе, хватает и грязи, и чести. Наверное, это копия нашего общества, у которой на первый план выходит не фальшь и не привитые с детства запреты, а собственные алчность, жестокость и желания.
Это мы, но без масок.
Вот тащит мешок с золотом небритый «олигарх», сверкая глазами в поисках новой добычи и не гнушаясь пустить кровь тем, кто воспротивится отдать ему золотую цепочку. Вот, отбросив всю мишуру, «развлекается» представитель «золотой молодежи», насилуя истошно кричащую девушку, только он не пил «для храбрости», как сделал бы на сходке своих дружков — он всего лишь скинул маску притворства и показал свое истинное «я». А вот пинком высаживает дверь мужчина с мозолями на руках, который уже устал планомерно обходить дома, но у которого впереди ещё целый квартал, и, обнаружив в гостиной мать с дочерьми, он выгоняет их на улицу, а сам отправляется планомерно обчищать их жилище, после чего бредёт к следующей двери, не глядя на то, как женщина возвращается к себе в дом, шепча молитвы и плача от радости, ведь она и её дети остались в живых. А вот смешливый бородач натыкается на нищего подростка, сидящего у стены дома и даже не собирающегося убегать. Потыкав носком сапога в ногу парня, он спрашивает: «Неужели не боишься?» — а получив в ответ: «Все там будем, чего бояться?» — хохочет, отвечает: «Постарайся слишком скоро там со мной не встретиться!» — и кидает парню монетку, после чего спешит к пабу — видимо, не только за деньгами…
Это ведь мы, только желания перекрывают необходимость «быть как все».
И вдруг что-то пошло не так. Инна закричала, кинулась к нам, Лёша начал проверять узлы на верёвках… Запах. Едкий запах дыма просачивался сквозь деревянный настил, а в щелях между досками начинало плясать пламя. Со стороны восточных ворот послышались выстрелы, которые становились всё чаще, и я поняла, что наконец прибыла подмога, за которой посылали гонца. Вот только пожар, обошедший ратушу стороной, и не думал утихать, а на этой самой ратуше горела лишь одна башня. И стало ясно, что пока мы сидели здесь, как крысы в ловушке, те, кто гнались за нами, натаскали соломы в башню. Нас подожгли. Это месть за товарищей. И я её понимаю…
— Почему они даже не попытались сюда забраться? — удивлённо спросил Лёша сестру, и та фыркнула.
— Мозги включи! Люк узкий, по одному
— А почему мы не видели, как они солому таскали? — вернувшись к проверке верёвок, снова заигрался в викторину Лёша.
— А с чего ты взял, что подожгли солому? Они наверняка просто натаскали мебели деревянной из самой ратуши, да подожгли. А их мы не видели, потому что они в ратушу забежали до того, как мы наблюдательную позицию заняли.
— Кошмар, — пробормотал мой друг и обратился к Иветт: — Так, леди, если не хотите превратиться в шашлык, обматывайте руки тряпкой и скользите по верёвке вниз, к соседнему дому. Вито, тебя тоже касается.
— А я так умею! — с готовностью кивнул парнишка и тут же подскочил к бойнице. Завидую этой детской непосредственности — они готовы принять происходящее за приключение, игру, и не верят в проигрыш…
— Отлично, вперёд.
Лёша выдал всем, кроме Нокса по лоскуту ткани, и Вито, обмотав руки, схватился за верёвку.
— Только не кричи, тишина — залог успеха, — подмигнул ему Лёша, и мальчик, задорно кивнув, помчался по верёвке вниз.
Иветт была в глобальном шоке. Танцевать на балах — это её, а вот жизнь спасать посредством верёвочных прогулок — увольте. Но быстро разгоравшийся пожар и едкий дым, валивший из-под пола, избавили нас от пререканий, и девушка, стиснув зубы, ринулась вниз, следом за Вито. Верёвок было всего две, и Инна велела нам с Лёшей идти первыми, потому как «уж с ней-то точно ничего не случится — на её стороне сама карма!» Нас это не особо успокоило, но времени на рассуждения не было, и мы, быстро обмотав руки, схватились за верёвки.
Взобравшись на парапет, я оттолкнулась от него ногами и со страшной скоростью помчалась вниз. Руки жгло адским огнём, ветер слепил, перехватывал дыхание, а ощущение почти свободного падения дарило иллюзию полёта. Как только мои ноги ударились о крышу, я сжала ладони и затормозила, чтобы не врезаться в трубу. Было больно, но тут уж ничего не поделаешь, хочешь жить — умей вертеться, как уж на сковородке. Подбежав по черепице к трубе, я обнаружила Иветт — она рыдала над содранной кожей рук и, как оказалось, ушибленным коленом — затормозить перед приземлением ей не удалось. Вито же был всем доволен, и его ладони не пострадали, как и мои, хотя жгло их, наверняка, ничуть не меньше. Мораль: люди, непривычные к физическому труду, имеют куда более нежную кожу. Еще одна мораль: если собираешься в экстремальное путешествие, заработай пару мозолей и сделай кожу рук погрубее, тогда не освежуешь сам себя, преодолевая преграды на пути.
Лёша приземлился у соседней трубы и подбежал к нам, а моя верёвка вдруг рухнула вниз — Инна её отвязала. Она что, решила Нокса там оставить? Присоединяюсь! Наверное…
Пока Лёша подтягивал освободившуюся верёвку, сматывая её, Инна ринулась в путь, повиснув на её коллеге, оставшейся в плену у ратуши. А за её спиной уже горело багровое пламя, взывая к небу и словно смеясь над жалким человечишкой, удиравшим от него. Нокс же, стоявший на парапете, вдруг одним прыжком перемахнул через пропасть, и полы его пиджака взмыли ввысь, как перебитые крылья уродливой летучей мыши, неспособной летать… Он приземлился на покатую крышу, присев на одно колено, а затем бросился бежать и через секунду стоял на коньке. Иветт шокировано воззрилась на жнеца, а Вито протянул: «Вы вообще кто?» Инна же почти домчалась до нашей крыши, но верёвка за её спиной уже вовсю полыхала. Нокс прищурился, внимательно вглядываясь в это небольшое пламя и игнорируя вопрос ребёнка, а как только Инна приземлилась, его наблюдения были вознаграждены — верёвка полетела вниз. Лёша тут же начал её подтягивать, а я перекинула свою «переправу» на другую сторону улицы и подогнала к трубе Вито.
— Не волнуйся, Нокс никого не обидит, — будучи не особо уверенной в своих словах, попыталась подбодрить я парня, но он лишь фыркнул и ответил, что не боится нас — мы спасли и его и дворянку, значит, неплохие люди. С этими словами мальчик сиганул вниз, а следом за ним была отправлена Иветт, явно куда больше всполошившаяся из-за показушничества нашего местного Казановы. Чтоб у него нос как у Сирано де Бержерака вырос, право слово…
Лёша в это время затушил другой конец своей верёвки и тоже отправился вниз, а затем и мы с Инной пустились в путь к земле. Скользить по не слишком толстой верёвке — удовольствие не из приятных, и жжение в руках — минимум, на который можно рассчитывать. А ведь можно и мозоли заработать, и даже кожу содрать, причём хорошо, если без мяса… Но нам всем повезло, за исключением Иветт, относительно стойко переносившей ранения и, видимо, решившей, что это лучше, чем смерть в роли курицы-гриль на верхушке ратуши. Но на земле нам стало совсем не до воспоминаний о башне.