Пока мы не стали незнакомцами
Шрифт:
— Так и было. — Я улыбнулся воспоминаниям, но мне не хотелось погружаться в прошлое. — Как в школе?
— Хорошо. Скучно, не считая керамики.
— Тебе нравится гончарное искусство?
— Я обожаю его.
— Моя мама — твоя бабушка — любила его. У нее была маленькая арт-студия позади ее дома в Калифорнии. Она называла ее «Лувр». — Я засмеялся подобным воспоминаниям.
— Я знаю.
— Да твоя мама рассказала тебе чуть ли не все, да?
— Почему ты не захотел позвать ее сегодня?
А моя дочь за словом в карман не полезет.
— Как я и сказал, все сложно.
—
— Все не так просто, Эш. Мне нужно время.
— Ну, я думаю, ты его теряешь.
Почему умнейший человек в комнате — пятнадцатилетка?
Потому что ее мировоззрение не заволакивало дерьмом десятилетия напролет.
Мы заказали блинчики и молочные коктейли, и Эш рассказала мне о школе и о мальчике, который ей нравился.
— Мальчишки свиньи. Ты же знаешь это? Держись от них подальше.
Она задумчиво потягивала коктейль.
— Тебе не нужно этого делать. Правда.
— Нужно. Я хочу познакомиться с твоими друзьями, хочу ходить на школьные мероприятия. И это не просьба.
— Я знаю.
Когда мы закончили с блинчиками, я расплатился, и мы пошли к выходу. У двери Эш остановилась, встав перед холодильной витриной.
— Хочешь кусок пирога? — спросил я.
Она полезла в сумочку, висевшую у нее на груди.
— Нет, я куплю для мамы.
— Я куплю ей. Что она любит?
Эш изогнула бровь.
— Ты знаешь, что она любит.
— Один кусок с шоколадным кремом и один с арахисовым маслом, — попросил я женщину за стойкой. Она достала пироги и протянула их мне, после чего мы с Эш ушли.
Всю дорогу до дома мы с Эш говорили о музыке. Было не удивительно, что у нее такой потрясающий вкус и столько знаний о разнообразных жанрах. Мы договорились, что в следующий раз, когда Radiohead будут играть в Нью-Йорке, мы сходим посмотреть на них вместе. Мне вдруг стало интересно, как часто Грейс играла Эш песни Radiohead или Джеффа Бакли. У меня не было возможности послушать ее исполнение со времен университета.
Я проследовал за Эш по лестнице. Она дернула дверь, открыв ее настежь, повернулась ко мне и поцеловала в щеку.
— Спасибо за ужин, отец.
Она оставила меня в дверном проеме с пирогами и, взбегая по лестнице, закричала:
— Мам, в дверях какой-то чувак в пирогами!
Я сглотнул, застыв в проходе.
Маленькая подлая девчонка.
24
.
Когда-то мы были любовниками
ГРЕЙС
Каждый раз, когда я натыкалась взглядом на Мэтта, во мне конфликтовало два чувства: шок от того, какой он привлекательный — подтянутый, сильный и с годами ставший еще сексуальнее, — и неверие в то, что он вообще был здесь. Я была убеждена, что проснусь, и все будет так, как прежде.
Но рядом с ним мне хотелось быть сильной. Я неделю рыдала из-за того, как он воспринял новость. Я достаточно настрадалась. Откровенно говоря, мне надоело переживать из-за всего этого дерьма: я так делала на
Уверенно направившись к нему, я обратила внимание на то, что он осматривал меня с ног до головы. На мне были шорты, шелковая ночная рубашка и во взгляде читалось — «пускай дьявол переживает». Я забрала пакет из его рук.
— Шоколадный и с арахисовым маслом? — уточнила я. Он кивнул. — Спасибо.
— Пожалуйста.
— Ладно, ну, уже поздно.
Он моргнул и уставился на свои тапочки.
— Эм… хорошо, мне надо идти домой.
— Ладушки.
Он пошел к двери, а я последовала за ним, чтобы закрыть ее. Но прежде чем выйти за дверь, он обернулся, положил руку на покрытое шелком бедро и поцеловал меня прямо под ухом. Я взвизгнула.
— Спокойной, Грейси, — прошептал он и был таков.
Я стояла в дверном проеме еще несколько мгновений и пыталась восстановить дыхание. У меня только получилось держать себя в руках…
***
На следующий день после школы я отправилась в центр «Зеленые просторы», название которого не совсем соответствовало правде. Это был оздоровительный дом престарелых очень низкого качества, находившийся в Бронксе; дочь Орвина поместила его туда после того, как его жена скончалась несколько лет назад. Место на самом деле нуждалось в ремонте. Стены были окрашены в отвратительные оттенки рвотно-зеленого цвета из фильма «Экзорцист», а из находившейся рядом хлебопекарной фабрики несло прогнившими дрожжами. «Зеленые просторы» были кошмарными. Я забирала Орвина отсюда хотя бы раз в неделю. Мы шли в ближайший парк и играли в шахматы, и, невзирая на то, что он больше не мог вспомнить мое имя, я была уверена, что он знал, кто я такая.
Когда мы устроились в парке, то стали прислушиваться к завываниям ветра между деревьями.
— Вы все еще слушаете? — спросила я его.
— Что, куколка?
— Музыку.
— Да. Слушаю. Я всегда ее слышу.
— Как думаете, что значит, если я больше ее не слышу?
Он взял моего второго коня.
— Шах. Я не знаю, что это значит. Может, ты слушаешь недостаточно старательно.
Как ему удается выигрывать у меня каждый раз? Я пошла королем.
— Я слушаю.
— Нет, ты слишком занята жалостью к себе.
— Я никогда не жалею себя.
— Может, раньше не жалела, а сейчас жалеешь. Шах и мат.
Я расставила фигуры по-новой. Мы играли на старой пластиковой доске, которая складывалась, чтобы я могла убирать ее в сумку.
— Я не жалею себя. Я просто устала, и мне немного грустно.
— Почему тебе грустно?
Я изучала лицо Орвина. Сложно было не замечать, насколько «Зеленые просторы» были не его местом, ведь Орвин выглядел таким живым, таким настороженным. В то же время он часто забывал вообще все и спрашивал, когда ему нужно быть в магазине, который, к несчастью, закрылся больше десяти лет назад. Сейчас был один из его хороших дней, но он с легкостью мог ускользнуть в забытье.